– Виттенберг! – торжествующе воскликнул Оливье Бонневиль.

Удержаться и промолчать он не смог, да и зачем? Ведь он был совершенно один в каюте старого речного парохода, да еще и расположенной над машинным залом. Лязг, свист и грохот, доносившиеся снизу, заглушили бы его голос, даже если бы снаружи кто-то подслушивал.

Бонневиль следил за Пантелеймоном с помощью алетиометра с того самого вечера, когда впервые увидел его на берегу реки. Поглядывал урывками, не дожидаясь, когда его опять стошнит. Вскоре стало понятно, что деймон Лиры идет вдоль Эльбы. Бонневиль тут же отправился поездом в Дрезден – выше от того места, где сейчас находился Пан, – и снял каюту на этом пароходике (которому, без сомнения, очень скоро предстояло отправиться в утиль). Пароход курсировал по реке между Прагой и Гамбургом. На подходе к Мейссену Бонневиль решил снова проверить, как дела, – и увидел, как Пан взбирается на крышу какого-то дома и смотрит долгим взглядом на церковь с двумя башнями. Зрелище было знакомое: гравюра с изображением знаменитой Виттенбергской церкви висела в кабинете Марселя Деламара.

Быстро перебрав бумаги, разбросанные по койке, Бонневиль откопал расписание пароходной компании. Мейссен был в шести часах от Виттенберга. Не так уж и далеко.

С крыши на крышу! Как же он раньше до этого не додумался! Старые дома действительно стояли впритык друг к другу, а если и были разделены, то совсем узкими переулочками. Да и прохожие редко смотрели вверх – их интересовало только то, что находилось под ногами и вокруг: машины, кафе, витрины магазинов. Пан не боялся высоты – наоборот, его всегда так и тянуло забраться повыше. Итак, решено: дальше он пойдет по крышам!

И обзор отсюда был просто отличный. Пан мог охватить взглядом целый район, оставаясь для всех невидимым. Вскоре после полудня он отыскал дом, который выглядел многообещающе: прямо за главной церковью, как и сказала слепая девочка. Спустившись по водосточной трубе дома напротив и поглядев через улицу, Пан убедился, что не ошибся: над парадным входом красовалась медная табличка с готическими буквами: «Das Kaufmannshaus». Улица была очень тихая – ни прохожих, ни машин. Пан рискнул и перебежал на другую сторону, юркнул в переулок за три или четыре дома от нужного, снова залез наверх по трубе и в считаные секунды домчался до цели.

Крыша дома Готфрида Бранде оказалась более крутой, чем соседние, но цепляться когтями за черепицу было нетрудно. Пан перебрался через конек, мимо высоких кирпичных труб, и спустился на карниз с другой стороны.

В саду кто-то играл.

Сад за домом – это уже само по себе было удивительно: до сих пор Пан в Виттенберге не видел ни одного. Самое большее – мощеный дворик. Но на заднем дворе «Кауфмансхауса» был квадратный газон, росло два-три деревца и стоял летний домик. Девочка бросала мяч в деревянную стену домика, ловила его, сделав оборот кругом, и снова бросала. Некоторое время Пан слушал равномерный стук мяча и довольные вздохи, означавшие, что поймать удалось, а иногда – разочарованное шипение, из которого следовало, что мяч упущен. Деймон у девочки был такой маленький, что Пан пока не мог его разглядеть: какой-то маленький зверек копошился на газоне. Может быть, мышка.

Был ли смысл еще чего-то ждать? Нет, конечно! Пан посмотрел вниз в поисках водосточной трубы и обрадовался, обнаружив, что задняя стена дома покрыта плющом. Миг – и он уже спускался вниз по его веткам, бесшумно и осторожно, то и дело поглядывая на девочку. Та его не замечала. Но в тот момент, когда он спрыгнул на покрытую гравием дорожку, она снова бросила мяч, повернулась, да так и застыла, не закончив оборота.

Мяч ударил ее в плечо и упал на траву. Девочка подняла его и, как ни странно, отвернулась, чтобы снова бросить. Она точно видела Пана, но почему-то предпочла проигнорировать.

Пан все еще стоял у стены дома, под высоким окном. А девочка снова и снова бросала мяч, не обращая на Пана никакого внимания. Тогда он перешел дорожку – тихо, не задев ни камешка, – пробежал по траве и уселся в тени дома, всего в нескольких шагах от девочки. Теперь она могла его видеть, даже не поворачивая головы, но все равно продолжала притворяться, что никого не замечает.

Она была светловолосая и стройная, лет пятнадцати, с застывшей на лице недовольной гримасой. На лбу виднелись две морщинки, говорившие о том, что девочка часто хмурится. Одета она была в парадное белое платье с рукавами-фонариками, слишком детское для нее, а сложная прическа, в которую были собраны ее волосы, наоборот, казалась слишком взрослой. Все в этой девочке было каким-то несуразным, неуместным, и, очевидно, она сама это понимала.

Бросок, удар, оборот – и мяч опять у нее в руках.

Ее деймон-мышонок увидел Пана и двинулся было ему навстречу, но девочка заметила и шикнула на него. Деймон остановился и отполз обратно.

Бросок, удар, оборот… мяч падает в траву.

– Здесь живет Готфрид Бранде? – спросил Пан.

– Допустим, и что с того?

Девочка наклонилась и подобрала мяч.

– Я проделал долгий путь, чтобы встретиться с ним.

– Он не станет с тобой говорить.

– Откуда ты знаешь?

Девочка пожала плечами, бросила мяч и на сей раз поймала.

– А почему ты играешь в такую детскую игру? – полюбопытствовал Пан.

– Потому что он мне за это платит.

– Что? Но зачем?

– Думаю, ему это нравится. Он смотрит на меня из окна. Правда, сейчас он работает, но ему приятно слышать звуки.

Пан посмотрел на дом. Казалось, внутри никого нет… но окно первого этажа, выходившее в сад, было чуть приоткрыто.

– А наш разговор он слышит?

Девочка снова пожала плечами и бросила мяч об стену.

– Почему он не захочет со мной говорить? – спросил Пан.

– Да он на тебя даже не взглянет. И вообще, что ты тут делаешь один? Это ненормально! Где твой человек?

– Она потеряла воображение, а я его ищу.

– Думаешь, оно у него?

– Думаю, он его украл.

– И зачем оно ему понадобилось?

– Не знаю. Об этом и хочу его спросить.

Девочка смерила Пана презрительным взглядом. Последние лучи водянистого света едва касались верхушек двух деревьев. В тени дома, накрывавшей газон, становилось все холоднее.

– Как тебя зовут? – спросил Пан.

– Не твое дело. Ох, нет, все это слишком странно даже для меня.

Девочка бросила меч, отвернулась и, сгорбившись, села на крыльцо летнего домика, а деймон-мышонок взбежал по ее руке и зарылся в волосы.

– Он тебе платит, чтобы ты играла целый день, с утра до вечера? – спросил Пан.

– На остальное он уже рукой махнул.

Пан не понял, что она имела в виду, а девочка явно не собиралась ничего объяснять.

– Так он сейчас дома?

Девочка раздраженно вскинула голову.

– Ох, да сколько можно! Конечно, дома! В кабинете. Вон то открытое окно.

– А кто-то еще, кроме него, в доме есть?

– Конечно! Там прислуга. Слушай, может, уже поверишь мне, что у тебя ничего не выйдет?

– Почему ты так уверена?

Девочка тяжело вздохнула, словно вопрос был настолько глупым, что не заслуживал ответа. Отвернувшись, она снова сгорбилась, обхватила колени и опустила голову на руки. Из ее сложной прически на Пана уставились блестящие черные глазки.

– Убирайся, – пробормотала девочка, не поднимая головы. – Хватит с нас призраков. Думаешь, ты первый? Они всё возвращаются, а он молчит. Не говорит ни слова.

Пан опять ничего не понял, но ему захотелось узнать об этой недовольной девочке больше – гораздо больше! Лире тоже стало бы интересно, подумал он. Но Лира сумела бы ее разговорить, а он не может.

– Спасибо, – тихо сказал он, повернулся и побежал через газон.

В окне кабинета уже зажегся свет – или, может быть, Пан только теперь это заметил, потому что на дворе быстро темнело. Увидев, что окно второго этажа над кабинетом тоже открыто, он взобрался по плющу, юркнул в комнату и очутился в спальне, аскетичной, как монашеская келья: голый дощатый пол, на стенах – ни картин, ни книжных полок, узкая кровать, покрытая тонким, плотно подоткнутым одеялом, на столике у кровати – стакан воды.