О его избрании было объявлено на пресс-конференции. Во множестве заведений (в том числе и в «Café cosmopolitain») поднялся гул бурных обсуждений. Еще по прошлым визитам Малкольм знал, что за самыми свежими политическими и дипломатическими сплетнями нужно отправляться именно в это кафе.

«Café cosmopolitain» было запружено посетителями – духовенством, иностранными корреспондентами, чиновниками разнообразных посольств, научной братией, делегатами конгресса… Кто-то ждал своего поезда; кто-то продолжал начатые еще за ланчем приятные и заранее оплаченные беседы с представителями прессы, новостными агентствами и, возможно, даже шпионами. Конгресс неизбежно окажет глубокое и долговременное воздействие на всю сферу международных отношений, включая и актуальный баланс сил в Европе. Не удивительно, что мировая общественность хотела знать о нем всё.

Малкольм неоднократно выступал в роли журналиста на прошлых заданиях и хорошо умел ее играть. Он ничем не выделялся среди других посетителей кафе. Быстро оглядевшись по сторонам, он заметил того, кого искал. Человек этот был занят беседой с джентльменом и дамой, чьи лица тоже оказались Малкольму знакомы – это были литературные обозреватели из Парижа.

Он начал протискиваться мимо их стола и замер, словно пораженный внезапной встречей.

– Профессор Талбот, если не ошибаюсь? – воскликнул он.

Саймон Талбот поднял на него глаза. Был, конечно, небольшой риск, что он узнает Малкольма – преподавателя из его же университета, – но и к этому Малкольм тоже был готов. К тому же он никогда не говорил, не делал и не публиковал ничего, способного привлечь внимание знаменитого автора.

– Да, это я, – вежливо согласился Талбот. – Но боюсь, сударь, я вас не знаю.

– Мэтью Петерсон, «Балтимор обсервер», – представился Малкольм. – Не хотел вам помешать…

– О, я полагаю, мы как раз закончили, – сказал француз.

Его коллега кивнула и закрыла блокнот. Талбот пожал им руки, тепло улыбнулся и вручил каждому свою карточку.

– Вы позволите? – Малкольм указал на освободившийся стул.

– Ну, разумеется. Ваше издание мне незнакомо, мистер Петерсон. «Балтимор…» как вы сказали?

– «…обсервер». Ежемесячник, освещающий вопросы культуры и литературы. Тираж примерно восемьдесят тысяч экземпляров, в основном по ту сторону Атлантики. Имею честь служить европейским корреспондентом и хотел бы узнать ваше мнение о результатах конгресса.

– О, они весьма интригуют, – с готовностью улыбнулся Талбот.

Ему было лет сорок, строен, щеголевато одет, а его глаза лучились обаянием (если он, конечно, этого хотел). Говорил он с безмятежными, музыкальными интонациями, и нетрудно было представить, как он блистает в университетской аудитории. Его деймоном была голубая попугаиха-макао.

– Рискну предположить, что многие будут удивлены внезапным назначением патриарха на новый и довольно высокий пост… Однако мне довелось беседовать с ним, и я готов подтвердить, что этот человек – сама простота и доброта. Я считаю, что очень мудро было доверить руководство Магистериумом святому, а не чиновнику.

– Святому? Ах, да… я, кажется, слышал, что его называют святым Симеоном. Это просто дань уважения?

– Да, Патриарх Высокой Порты носит титул святого ex officio[40].

– Значит, президент нового совета фактически станет и главой всей Церкви с тех пор, как Кальвин отказался от папского престола?

– Совершенно верно. Совет ради этого и был создан.

Пока Талбот говорил, Малкольм делал вид, что старательно конспектирует (а на самом деле записывал в блокноте слова на таджикском – первые, что приходили на ум).

Талбот рассеянно поднял пустой стакан и снова поставил.

– О, прошу прощения! – спохватился Малкольм. – Вы позволите предложить вам что-нибудь выпить?

– Благодарю вас. Я буду кирш.

Малкольм помахал официанту.

– Так, по вашему мнению, главенство одного лидера – лучшая форма правления, которую мог избрать Магистериум?

– На протяжении истории человечества все формы правления поочередно поднимаются на поверхность, и снова исчезают. Я не стал бы утверждать, что любая из них принципиально лучше другой. Подобным набором понятий и оценок оперируете вы, журналисты, у нас же, в академической среде, принята другая система.

Тут его улыбка стала особенно обворожительной. Хмурый официант принял у них заказ. Талбот закурил сигару.

– Я читал «Вечного обманщика», – сказал Малкольм. – Книга имела поразительный успех. Вы ожидали такой реакции?

– О, нет, что вы! Ни в малейшей степени. Просто мой роман оказался созвучен времени, поэтому и вызвал некий резонанс… Особенно среди молодой публики.

– Ваше изложение теории универсального скептицизма оказалось необычайно сильным. Как думаете, не в этом ли причина успеха?

– О, мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос.

– Видите ли, я заинтригован. Вы поддерживаете подобный взгляд на мир – и вместе с тем восхваляете человека за его простоту и доброту?

– Но патриарх действительно очень добр. Вы должны встретиться с ним, чтобы понять это.

– Разве для этого не требуется, скажем так, caveat[41]?

Официант принес напитки. Талбот удобно откинулся на спинку стула и дымил сигарой.

– Caveat? – небрежно переспросил он.

– Ну, вы могли бы, например, сказать, что он добрый человек, хотя доброта как таковая – идея довольно спорная.

Раздался хрип репродуктора – на трех языках прозвучало объявление о том, что парижский поезд отправляется через пятнадцать минут. Некоторые посетители поспешно допивали свои напитки и натягивали пальто, озираясь в поисках багажа. Талбот неторопливо потягивал кирш и одобрительно смотрел на Малкольма, словно тот был многообещающим студентом.

– Полагаю, мои читатели в состоянии распознать иронию, – сказал он. – К тому же статья, которую я в ближайшее время напишу для «Журнала моральной философии», будет составлена в несколько более тонких выражениях, чем если бы я писал в «Балтимор обсервер».

Огонек в его глазах, которым сопровождалась эта якобы невероятно тонкая шутка, к сожалению, превратил ее в обычную вульгарность. Малкольм с интересом отметил про себя, что Талбот этого даже не понял.

– А как вы оцениваете качество дебатов на конгрессе? – поинтересовался он.

– Все было вполне предсказуемо. Большинство делегатов были из духовенства, и, естественно, их интересы находятся в церковной сфере: церковное право, литургические вопросы и тому подобное. Однако должен признать, что некоторые ораторы поразили меня широтой кругозора. Например, доктор Альберто Тирамани – кажется, он возглавляет одну из представленных на конгрессе организаций. Необыкновенно острый ум! Но – и я уверен, что тут вы со мной согласитесь, – далеко не всегда сочетается с безупречной ясностью изложения.

Несколько секунд Малкольм очень сосредоточенно писал.

– Недавно мне попалась статья, – сказал он, закончив, – автор которой провел интереснейшее сравнение между правдивостью и независимой природой языка, с одной стороны, и применением судебной клятвы «говорить только правду» – с другой.

– Неужели? Как захватывающе, – отозвался Талбот с иронией, которую распознал бы даже самый недалекий собеседник. – И кто же написал эту статью?

– Джордж Пастон.

– Не думаю, что когда-нибудь слышал это имя, – покачал головой Талбот.

Малкольм пристально за ним наблюдал. Самообладание профессора было поистине удивительным. Талбот сидел в удобной позе, выглядел спокойным, слегка удивленным, и наслаждался сигарой. Зато попугаиха переступила на его плече с ноги на ногу, быстро посмотрела на Малкольма и тут же отвела взгляд.

Дотошный интервьюер снова что-то записал в блокнот.

– Как вы думаете, возможно ли вообще говорить правду?

Талбот оживился.

– Что ж… С чего мне начать? Существует так много…