Стоило ему подумать о докторе Релф, как на глаза навернулись слезы – от одной только мысли об уютных вечерах в натопленной гостиной и о разговорах про книги и про историю идей. А ведь, может статься, она так и будет в бегах до конца своих дней, если его объявят преступником, как мистера Боутрайта. Из-за потопа все пошло кувырком, и пока никому лично до него, Малкольма, дела нет, но когда вода спадет и все вернутся к нормальной жизни… Но нет, на самом деле никакой нормальной жизни больше не будет. И он никогда больше не будет чувствовать себя в безопасности.
Через несколько минут они вышли на большую поляну перед высокой скалой, поднимавшейся прямо из земли. Снова выглянула луна, и в ее серебристом свете показался скрытый кустами вход в пещеру. Из пещеры тянуло дымом и всякими приятными запахами, вроде тушеного мяса с подливкой. Еще через несколько шагов до Малкольма донеслись тихие голоса.
Мистер Боутрайт откинул тяжелый полог из парусины и придержал его, впуская Элис и Малкольма. Те вошли, и голоса тут же смолкли. В пещере горел фонарь; с полдюжины человек – мужчины, женщины и двое детей – сидели на полу или на деревянных ящиках и ели с жестяных тарелок. Крупную женщину, расположившуюся у костра, Малкольм узнал: это была миссис Боутрайт.
Та вначале увидела Элис и воскликнула:
– Элис Парслоу?! Это ведь ты? Я знала твою матушку. А это кто? Господи боже, да это же Малкольм Полстед из «Форели»! Что это значит, Джордж?
– Они спасались от наводнения, – объяснил Джордж Боутрайт.
– Можете звать меня Одри, – сказала его жена, поднимаясь на ноги. – А это у вас кто? Мальчик? Девочка?
– Девочка, – ответил Малкольм. – Лира.
– Так-так, пора поменять ей подгузник. Я дам вам теплой воды. А чем ее покормить, у вас найдется? Нужно сухое молоко… а, вижу, у вас есть. Хорошо. Сейчас поставлю воду на огонь, а вы пока переоденьте девочку и вымойте. А потом я и вас покормлю. Вы что, так и плыли аж от самого Оксфорда? Представляю, как вы устали. Поешьте, и сразу спать.
– А где это мы? – спросил Малкольм.
– Где-то в Чилтерн-хилс[26]. Точнее сказать не могу. Но здесь безопасно – по крайней мере, пока что. Все эти люди – они тоже как мы. В общем, в таком же положении. Только не надо приставать к ним с расспросами, это невежливо.
– Понятно, – сказала Элис.
– Спасибо вам, – добавил Малкольм, и они с Элис отошли в угол пещеры, чтобы не мешать остальным ужинать.
Одри Боутрайт принесла еще один фонарь и повесила в углу. В его теплом свете Элис раздела Лиру и сунула Малкольму в руки мокрый и вонючий ком тряпья.
– А во что же мы ее переоденем? – спросил Малкольм.
– Постираем это и повесим сушиться на куст или еще куда. Я пока заверну ее в одеяло, а когда вернемся в лодку, оденем ее как следует. Там еще есть для нее чистая одежка.
Малкольм аккуратно рассортировал промокшие тряпки: что-то выбросить, что-то – в стирку. Потом огляделся по сторонам, пытаясь сообразить, куда эти люди девают мусор, и вдруг заметил, что на него внимательно смотрит мальчик, примерно его ровесник.
– Хочешь это выбросить? – спросил мальчик. – Пошли со мной, я тебе покажу, куда. Как тебя зовут?
– Малкольм. А тебя?
– Эндрю. Это твоя сестра?
– Кто, Элис? Нет…
– Я про малявку.
– А-а. Нет, мы просто спасли ее от наводнения.
– А вы откуда?
– Из Оксфорда. А ты?
– Из Уоллингфорда. Видишь, вон там яма? Туда можно выбросить.
Мальчик, похоже, был настроен дружелюбно. У Малкольма не было сил на болтовню, очень уж хотелось спать. Но ссориться с новым знакомым не стоило, поэтому на обратном пути он все-таки спросил, чтобы поддержать разговор:
– А твои родители здесь?
– Нет. Только тетя.
– Вас тоже затопило?
– Ага. На нашей улице куча народу потонула. Наверное, такого потопа со времен Ноя не бывало.
– Похоже на то. Но долго он не продлится, вот увидишь.
– Сорок дней и сорок ночей.
– С чего ты взял? А… ну да, – кивнул Малкольм, вспоминая уроки слова Божьего.
– А как зовут малявку?
– Лира.
– Лира… А большая девчонка? Ты сказал, ее зовут Элис?
– Это просто моя подруга. Спасибо, что показал мне яму. Спокойной ночи.
– Э-э-э… спокойной ночи, – отозвался Эндрю, немного разочарованный внезапным завершением беседы.
Элис все еще кормила Лиру, сидя под фонарем, и выглядела совершенно измотанной. Одри Боутрайт принесла им две жестяные тарелки с тушеным мясом и картошкой – горячими, только с огня.
– Дай ее мне, – сказала она. – Я докормлю. Вам самим надо поесть.
Элис без единого возражения отдала ей ребенка и принялась за еду, а Малкольм уже уплетал жаркое за обе щеки. Никогда в жизни он не был так голоден, и никогда в жизни еда не казалась ему такой вкусной, даже у мамы на кухне.
Проглотив последнюю ложку жаркого, он тут же почувствовал, что глаза закрываются сами собой. Но все-таки он заставил себя встать, чтобы забрать Лиру у Одри (подождав, пока та похлопает ее по спинке) и положить под бок Элис, которая уже свернулась калачиком на полу.
– Держи, – сказал мистер Боутрайт, вручая ему сверток одеял и пару комковатых парусиновых мешков, набитых сеном. Последним усилием Малкольм расправил их и расстелил на полу, положил Лиру посредине, улегся сам рядом с Элис и провалился в сон – самый глубокий за всю его жизнь.
Разбудила их Лира, когда бледный свет сырого утра просочился в пещеру. Аста сонно куснула Малкольма за ухо – и тот проснулся с таким же чувством, с каким любитель опиума нехотя всплывает из самых глубоких, самых сладостных пучин макового озера на поверхность, где его не ждет ничего, кроме холода, страха и долгов.
Лира плакала, а Аста пыталась утешить Пана, но крошка-хорек не желал утешиться и только жался к Лире, тычась носом ей в шею, отчего девочка сердилась еще сильнее. С трудом продрав глаза, Малкольм заставил себя сесть и начал тихонько покачивать Лиру. Но это не помогло – пришлось взять ее на руки.
– Здорово ты за ночь потрудилась, – прошептал он. – Фабрику удобрений можно открывать! Выходит, нам опять предстоит смена караула. Ну, посмотрим, смогу ли я все сделать сам. А то, видишь, Элис еще спит.
На руках у Малкольма малышка немного успокоилась, хотя и не совсем. Теперь она уже не орала в голос, а только похныкивала, а Пан высунул нос и позволил Асте облизать его.
– Что ты там делаешь? – пробормотала Элис, и ее деймон тотчас же проснулся и тихо заворчал.
– Ничего особенного, – ответил Малкольм. – Просто хочу поменять ей подгузник.
– Ты не сумеешь, – сказала Элис, садясь. – Наверняка сделаешь все черт знает как.
– Да, наверное, – с облегчением согласился Малкольм.
– Сколько времени?
– Похоже, только рассвело.
Они говорили еле слышным шепотом, чтобы не разбудить остальных. Накинув на плечи одеяло, Элис подползла к почти остывшему костру, подбросила в груду золы полено, помешала, пока не показалось несколько тлеющих угольков, поставила на огонь кастрюльку. Рядом стоял бочонок с питьевой водой; Одри вчера сказала, что если кто возьмет воды, он же должен будет и сходить к ручью, наполнить бочонок заново. Так что Элис пошла за водой, пока кастрюлька грелась.
Малкольм между тем расхаживал взад-вперед с Лирой на руках. Подойдя к выходу из пещеры, он выглянул наружу: там опять зарядил дождь. Малкольм обернулся и посмотрел на спящих: кто-то лежал в одиночку, кто-то по двое, прижимаясь друг к другу. Людей в пещере оказалось больше, чем он заметил вчера, – может, когда они с Элис и мистером Боутрайтом пришли, некоторые уже спали или просто вернулись еще позже. Должно быть, они жили браконьерством. Если потоп согнал с насиженных мест не только людей, но и оленей с фазанами, то дичи здесь наверняка хватает на всех.
Все это Малкольм шепотом рассказывал Лире, покачивая ее на ходу. В какой-то момент Аста шепнула: «Глянь на Пана», – и Малкольм чуть не ахнул от изумления: деймон Лиры, принявший облик котенка, мял тыльную сторону его ладони своими лапками с крошечными коготками, – очевидно, сам не сознавая, что делает. Малкольм был потрясен, и смущен, и польщен. Значит, великое табу на прикосновение к чужим деймонам – вовсе не врожденный запрет, а просто правило вежливости. В сердце его поднялась волна любви к малышке и ее деймону, но им до этого не было дела: Лира по-прежнему поскуливала, а Пантелеймон вскоре отпустил руку Малкольма и превратился в жабу.
