— Пожалуй, еще двести граммов водки и маленькую бутылку «кока-колы», — начал реализацию своего плана по уходу в забытье я. — Кстати, Зоя, что вы сегодня делаете?

Подтекст моего вопроса она прекрасно поняла, потому что опять улыбнулась и, как бы извиняясь, сказала:

— Работаю. У нас смена — до трех ночи.

Черт бы побрал эти «Пиры Лукулла»! Если б не их потогонная система, эта девчонка, чую всем своим мужским нутром, точно оказалась бы в моей постели. Мордашка, конечно, очень симпатичная, и фигурка ничего, жаль, слишком, как для меня, изящная, мне нравятся женщины с более вызывающими формами.

— Жаль, — разочарованно протянул я, — вы мне очень понравились.

— Приходите еще, — на первый взгляд, невпопад предложила она, и теперь уже я, как минуту назад она, ясно схватил скрытый смысл ее ответа: «Авось, потом у нас что-нибудь да и получится».

— Придется, — вполне искренне заявил я, твердо уже зная, что отныне «Пиры Лукулла» таят для меня, грешного, два соблазна: брюссельский суп из шампиньонов и хорошенькую доверчивую Зою. Жаль, что сегодня она отпадает — зачем мне маяться в ожидании до трех ночи?

Итак, бухло и жратва, если выразиться грубо, по-солдатски — что мне еще остается? Откровенно говоря, был бы рад, если бы кто-нибудь подсел за мой столик, но в двух залах ресторана, к моему огорчению, находилось всего человек семь-восемь, хотя пошел уже восьмой час вечера.

— А вот и ваш «Ягненок «Калипсо» с сыром, — Зоя аккуратно поставила передо мной весьма красивую сковородочку. — Блюдо, надо сказать, старинное, но наши повара готовят его в современном варианте. Надеюсь, вам понравится…

Здесь последовала такая выжидающая пауза, какая случается тогда, когда какое-то одно слово недопроизнесено. Какое, я смекнул тотчас и подсказал:

— Эд… Если полностью — Эдуард. Но друзья и близкие меня обычно называют Эдом.

— Вы разрешите и мне вас так называть, Эд? Приятного аппетита, Эд, — мне показалось, я уловил на Зоином лице еле заметную тень разочарования от того, что ей придется сервировать столики в «Пирах Лукулла» до трех ночи вместо того, чтобы приятно провести время с таким симпатичным молодым человеком, как я. Вообще, переоценивать себя — не в моем характере, и то, что Всевышний или ее величество Природа наделили меня красивой внешностью, ростом, статью и недюжинной физической силой — это сущая правда. Я блондин и, наверное, поэтому чаще тянусь к брюнеткам. Не скажу, чтоб к чересчур жгучим, но что к темноволосым и темноглазым — факт, проверенный всеми моими тридцатью двумя годами.

Я никуда не торопился, я растягивал свое пребывание в ресторанчике, я сибаритствовал, хотя, с точки зрения изощренного гурмана, мой стол был не ахти — первое, второе, третье, без разных там смен блюд и прочая и прочая. Но я, которого никак не назовешь завсегдатаем злачных мест, был доволен. «Ягненок «Калипсо» — сочное филе, запеченное в гриле, золотело и коричневело аппетитной корочкой. Но корочка корочке — рознь. Эта, лишь разжевал и проглотил первый ломтик, соединила в себе вкусовое обаяние перетертого сыра «чеддер» вперемешку с сахаристой усладой долек банана и пресной сытостью рисовых зернышек. Дополнительную прелесть яству придавал вкус свежих листьев зеленого салата. Это те компоненты, которые я сумел распознать. Что ж, под «Калипсо» вовсе не грех заказать еще двести граммов «шелковой» водочки — надо будет, кстати, узнать у официантки, как она называется.

К концу трапезы я слегка захмелел и, видимо, излишне расхрабрился — публики в ресторане теперь прибавилось, наметанным глазом я выхватил двух роскошных блондинок в обществе некоего важного, с заметным брюшком, господина и, как только раздался первый, печальноватый всхлип трубы — оркестр из аккордеона, трубы и скрипки заиграл танго, мне пришла в голову неплохая мысль — пригласить на танец одну из них, ту, что помоложе. Я подошел к ней и склонился в галантном поклоне сначала перед ее «папиком» — позвольте?

«Папик» без особого энтузиазма кивнул, зато желтоволосая красавица откликнулась охотно. Любой женщине, понятно, нравится, когда на нее обращают внимание, особенно в присутствии близкого человека. Наверное, господин с брюшком таковым для блондинки и являлся — от меня не укрылось, что он весьма недоброжелательно следит, как мы танцуем. Неодобрение и легкое презрение читалось и в глазах Зои, которая сновала по извечной своей орбите: кухня — зал — столик.

Расспрашивать о чем-то блондинку или просто говорить ей какие-то малозначащие слова мне не хотелось. Несколько раз лишь мы поглядели в глаза друг другу и улыбнулись. У нее были красивые белые зубы, а от волос исходил слегка будоражащий запах дорогих духов. «Папик», нисколько не стесняясь второй блондинки, исподтишка сопровождал каждое наше движение, только напрасно он волнуется: кроме этого безобидного танца, от его дамы мне ничего не надо. В конце концов, я, старлей Эд Хомайко, который с утра до ночи обливался противным потом в душной, как сауна, Либерии, имею право на эту маленькую капельку удовольствия? Если б не этот хорошо откормленный цербер, кто знает, устояла бы эта роскошная женщина-одуванчик под моим напором…

Покидая «Пиры Лукулла, я оставил Зое щедрые чаевые, свой телефон и одарил ее на прощание долгим проникновенным взглядом. Она все поняла и, очевидно, меня простила, потому что, мило потупясь, пролепетала:

— Брюссельский суп из шампиньонов у нас готовят каждый день. Так что…

— Непременно! — пообещал я. — Более чем непременно! Зоенька, вы знаете, почему мое сердце остается в «Пирах Лукулла». И вовсе не потому, что я без ума от вашего знаменитого супа…

Щеки Зои зарумянились, заалели, как грудка у снегиря. Я слегка пожал ее локоток и твердым, почти строевым шагом пересек зал.

Только на улице я понял, что изрядно пьян: озарение это явилось не сразу, а после того, как я вдруг внимательно посмотрел на мир и обнаружил, что нахожусь неизвестно где. Уже стемнело, и Киев включил свою всенощную иллюминацию. Только вот сколько я прошагал на «автопилоте» и куда — сия загадка, видимо, уже неразрешима. Однако трезвое мышление потихоньку начало ко мне возвращаться, что поспособствовало единственно верному решению — в этой ситуации лучше всего и надежнее взять такси. Я тормознул какую-то весьма потрепанную «тачку», назвал адрес и «водила» за двадцатку согласился доставить мое бренное тело на Оболонь. Где-то на полпути он без моего согласия (о, эти неистребимые совковые привычки!) приостановился, и на заднем сидении после этого маневра появился еще один пассажир. Наверное, ему со мной по пути.

Ехали в полном молчании. О чем размышляли водитель и неведомый попутчик, не знаю, я же с легкой тоской думал, что впереди ночь в одиночестве. Уж не однокоренные ли эти слова: НОЧь — одиНОЧество? Еще немного, и я стану законченным лингвистом.

Такси уже мчалось по набережной Днепра с еще не распустившимися липами и тополям, последний отрезок пути, и я увижу распахнутую «гармонь» моего дома, в котором три года назад с помощью незабвенного Модеста Павловича Радецкого я купил весьма приличную двухкомнатную квартиру.

Я протянул водителю двадцатигривневую купюру:

— Вот к тому, видите, подъезду.

Не успел я открыть дверцу, как попутчик с заднего сиденья спросил:

— А не могли бы вы взять меня с собой?

Только теперь по голосу я узнал, что в мою «тачку» подсела девушка. Я повернулся к ней — на меня смотрели темные блестящие глаза. Какой-то доли секунды хватило, чтобы в полутьме салона я определил — красивое, может быть, даже очень красивое лицо.

— Почту за честь, — пусть не от всей души, но наверняка галантно ответил я.

Конечно, в другой ситуации я поступил бы иначе, но злодейка-водка почти полностью выпускает антифриз из «тормозных колодок» такой странной личности, как Эд Хомайко.

Я выбрался из машины первым и, как истинный джентльмен, помог выйти из нее даме.

Вечер был мартовский, сырой, пока я сидел в «Пирах Лукулла», над Киевом пролился дождь, похоже, потом он взял тайм-аут, чтобы теперь опять затянуть свою монотонную песню. По крайней мере, несколько капель уже упали мне на волосы и на щеку.