Сделал вид, что ничего не замечаю. Пока Алина собирала на кухне ужин, распаковал иконы, поставил их рядышком и, созерцая святые лики, подумал, грешным делом, что я отныне богатый человек. Благодаря, конечно, Модесту Павловичу. Спустя несколько месяцев вступлю в права наследования — квартирой, коллекциями икон и живописи, счетом в банке и всеми теми вещами, которые окружали дядю при жизни. Такой исход Модест Павлович словно предчувствовал, иногда в шутку предрекая: «Скорее всего, Эд, ты станешь моим единственным наследником!» По моему убеждению, дядя вполне мог устроить свою судьбу, не одна видная, роскошная, счастливо сочетающая ум и красоту женщина с огромным удовольствием записалась бы в постоянные его спутницы, но, как понимаю, сам Модест Павлович боялся такого развития событий, как черт ладана. Не исключаю, что виной тому была какая-нибудь любовная драма, пережитая в юности или молодости, а, может, застарелая привычка к холостяцкой жизни, когда ты вольный как воля и никто не вправе помешать твоему очередному увлечению или расценить его как предательство. Так или иначе, но мне всегда было жалко, что Модест Павлович по собственной воле оградил себя от той простой и практически всем доступной вещи, как семейное житье-бытье.

Передумав обо всем этом, я прикинул в уме, когда лучше встретиться с Блынским — в среду вечером или в субботу утром. Предпочтительнее, пожалуй, суббота, а то еще укрепится во мнении, что надо мной каплет. Это как на базаре: чем меньший восторг у покупателя от товара, тем уступчивее продавец.

— И о чем это мы замечтались, глядя на иконы? — вдруг пропела почти у меня над ухом Алина — я сидел спиной к двери и совсем не услышал, как она вошла в гостиную. О, эта девочка, несмотря на некоторые, весьма волнительные для мужчин, особенности своего стана, умеет ходить по-кошачьи бесшумно.

— Откуда они у тебя, Эд? — не дожидаясь ответа, спросила Алина. — Признавайся, храм какой-нибудь ограбил?

— Похож на святотатца?

Алина уставилась на меня с таким видом, с каким, вероятно, Ломброзо изучал настоящих преступников.

— Не сказала бы, — ее визуальное исследование оказалось в мою пользу. — Ладно, я поняла, что ты ничегошеньки мне не скажешь. Впрочем, я девчонка нелюбопытная. Идем, покормлю.

— Как младенца? — этот мой фривольный намек заставил ее покраснеть.

Если честно, мне нравятся стыдливые женщины. Что-то, значит, в них осталось от непорочности, от давней, еще в детстве воспитанной привычки сидеть, прикрывая острые коленки подолом платьица, от психологии чисто девичьей неуступчивости.

Я растроганно привлек Алину к себе, но она мягко отстранилась.

— Эд, сегодня отдыхаем. Дело в том…

Я явственно уловил в ее голосе некие интригующие нотки — они появляются тогда, когда человеку хочется похвастаться.

— В чем, дорогая?

— Что мне завтра надо быть в форме. Как-никак, первый рабочий день…

— Ты куда-то устроилась? Поздравляю! И когда же выкатишь поляну? Сейчас или с первой получки?

— С зарплаты, конечно.

Я с удовольствием уминал приготовленные Алиной котлеты — сочные, душистые, стопроцентно мясные. Хорошо шли под них замечательно пропитанные подливой рожки, столь любимые мною. Маленькие слоеные пирожочки с мясом, которые я съел под ряженку, окончательно доконали меня. Я ел с огромным аппетитом и наслаждением, чем доставлял Алине несказанную радость. Несомненный атавизм: мужчина приволок тушу мамонта, а женщина на костре так приготовила вырезку, что храбрый охотник воспылал к ней еще большей страстью.

— Значит, ты решила лишить меня всего этого удовольствия, — сурово сказал я. — Теперь, дорогой Эд Хомайко, сам готовь себя яичницу по утрам — так ведь получается?

— Зато буду платить тебе за квартиру и вносить свою долю в наш общий котел, — не без кокетства возразила Алина. — Не могу же я вечно висеть у тебя на шее.

— И что же, если не секрет, ты себе подыскала?

— Это весьма крупная фармацевтическая фирма. А должность… Секретарь-референт президента. Пока пообещали триста долларов в месяц. Ну, для начала неплохо, а, Эд? Я соблазнилась еще тем, что можно будет помогать, не в ущерб основным обязанностям, сотрудникам юридического отдела. Мне ведь надо среди них потереться. Куда я без практики?

— А сколько лет президенту?

— Где-то под сорок. Представительный такой, приятный мужчина.

— И что тебе вменяется? Отвечать на звонки, готовить кофе, покупать шефу билеты на самолет — бизнес-класс, естественно, сопровождать его в поездках? Не нравится мне эта твоя должность!

— Но, Эд! Разве обязательно…

— Ублажать шефа и запрыгивать к нему в постель? Увы, в наше время это прямо-таки эпидемия!

— Во-первых, я люблю тебя, Эд! — она во второй раз объяснялась мне в любви! — Во-вторых, Александр Владимирович показался мне человеком порядочным! В-третьих, неужели я похожа на такую дрянь, которая без разбору…

— Нет-нет, — поспешил я успокоить ее, чувствуя, что перегнул палку в своих мрачных предположениях.

— Наконец, в-четвертых, не могу же я оставаться безработной. Через месяц-два ты мне сам напомнишь об этом…

— Ладно, Алина, не обижайся. А насчет того, чтобы быть в форме… Знаешь, гимнасткам перед ответственным выступлением рекомендуют этот самый контакт… Отличное самочувствие, прилив сил и в таком же духе.

— Хорошо, договорились. Эд, о таком самце, как ты, мечтают, наверное, все киевлянки!

— Твоими устами глаголет истина, — без ложной скромности согласился я.

И тут проснулся мой «мобильник». Узнав Зою, я тут же отправился в гостиную.

— Побеседовал? Удачно? — спросила Зоя.

— Даже не представляешь себе, насколько. Малышка, я перед тобой в долгу.

— Не преувеличивай, Эд! — сердито отмахнулась она и тут же ядовито добавила: — Кланяйся сестренке! Привет!

— Послушай… — пробормотал я, но оправдания не понадобились — короткие звонки в них совсем не нуждаются.

Я вернулся к Алине и опять поразился, насколько обостренным чутьем наградил женщин Господь — что-то в моей подружке изменилось, хоть она ничем не постаралась выдать себя.

— Жена приятеля, который еще обливается потом в Либерии, — соврал я. — Спрашивала, не звонил ли он. Давно, говорит, писем не получала.

Алина кивнула, но я ни капельки не засомневался в том, что мне она тоже ни на капельку не поверила.

Любили мы друг друга на сей раз яростно, но коротко. Я не забыл, что завтра у Алины очень ответственный день.

Надо отдать должное — Блынский в иконах разбирался великолепно. Даже не ожидал, что его «экспертиза» окажется столь непродолжительной. Правда, пока Морис Вениаминович разглядывал «Спаса» и «Одигитрию», все остальное в мире для него перестало существовать, а сам он напоминал охотничьего пса, который к чему-то принюхивается или прислушивается. Полная неподвижность — как у живой статуи!

— И та, и другая — работы истинных мастеров. Скорей всего, из Западной Украины. Редкие, весьма редкие вещи! — Блынский поднес к губам высокий стакан с апельсиновым соком, но отхлебнуть передумал.

Я же пригубил в общем-то дрянной, несмотря на цену, кофе и, стараясь, чтобы в голосе прозвучали озабоченные нотки, спросил:

— Значит, не подделка?

— Что вы! Не только не подделка, а даже не список. Уверен, что эти иконы существуют в единственном экземпляре.

Мне понравилось, что Блынский говорит правду. Впрочем, покупать иконы он у меня не собирался. И еще мне стало ясно, что владелец «Сальвадора» видит эти редкости впервые. Значит, густой слой пыли, покрывающий бумагу, в которую они были завернуты и примеченный мною еще в дядиной квартире, меня не обманул. Если не ошибаюсь, Морис Вениаминович в гостях у Радецкого никогда не был. Будь иначе, Модест Павлович не удержался бы, точно похвастался бы раритетами перед человеком, который не хуже него самого разбирается в иконописи.

— Быстро, однако, вы определили, что «Спас» с «Одигитрией» действительно уникальны, — искренне похвалил я Блынского. — Мне, если честно, представлялось, что вы их чуть не под лупой будете рассматривать.