— В чем дело? — закричал он. — Почему в кабинете Осмоловского горит свет?

— Как раз и пытаюсь в этом разобраться, — ответил я, прикрывая собой стойку портье.

— А где Денисов? — еще громче заорал он. — Что за х…я?

— Не знаю, — пожал я плечами и отступил в сторону. — Он, — я глянул на часы — уже без двадцати одной два, — наверное, куда-то отлучился. После полуночи я его не видел…

Фомин подошел к стойке портье и пока от неожиданности глаза у него лезли на лоб, я ударил его, убийцу Модеста Павловича Радецкого, кулаком по затылку, потом, когда он сложился, как перочинный ножик, схватил за волосы и грохнул мордой о стойку. Было бы время — разорвал бы его на куски, но надо убираться самому, пока меня здесь не растерзали.

Если честно, мне очень хотелось по-спринтерски рвануть с места и за секунду достичь ворот, но я не желал привлекать к себе внимания — этот пустынный двор только на первый взгляд казался таковым. У охраны рация, оружие — ах, мне бы сюда «беретту» 38-го калибра, я сознательно оставил ее в Киеве, чтобы не рисковать.

Быстрым спортивным шагом я приблизился к будке-«фаллосу», где дремал, а, может, и бодрствовал виртуоз отрыжки Арсен, и уже дошел до нее, когда сзади выстрелили. Пригнувшись, я вбежал к Арсену и приник к обзорному окошку — вдогонку мне тяжеловато бежал Фомин. «Крепкий, гад. Быстро очнулся», — мелькнуло у меня в голове. Арсен вскочил, словно под задницей у него сработала маленькая катапульта.

— Почему стреляют, Руслан?

— Кто-то из наших гостей перепил водки.

Ей-Богу, несмотря на весь драматизм ситуации, в которой счет идет на доли секунды и неизвестно, увидишь ли ты рассвет или нет, я засмеялся, потому что никак не ожидал этого — из Арсена дрожливой, полохливой змеей выползла отрыжка, он направил ее мне прямо в лицо, отрыгивая длинно, печально, как-то даже прощально, на нервной почве, что ли, он идет на свой последний рекорд, который, к великому сожалению, надо прервать — я с такой силой ударил кулаком в полуоткрытый, как у рыбы на берегу, рот, что острые треугольные, как у белой акулы, зубы ушли в красную пасть, куда, кажется, по запястье вошла и моя рука. Лучше б, если по локоть, — как безоружный охотник душит волка.

Я пошарил у Арсена под левой подмышкой и выхватил из кобуры пистолет. Разбил рукояткой оконное стекло и… Мы с набегающим Фоминым выстрелили одновременно, только он промахнулся, а я попал ему прямо в лоб.

От основного корпуса уже бежали двое. Но я тоже не стоял на месте — хлопнув калиткой, несся во весь опор. Спасти меня могли только ноги, тьма и пистолет Арсена. Если они увяжутся за нами в погоню, старенькой «Таврии» от преследователей не оторваться. Против «Мерседеса» или «Пассата» она все равно, что заяц против гепарда.

В полутьме я различил бледное встревоженное лицо Зои с неправдоподобно огромными глазами. Машина с включенным мотором — молодец, Зоя!

— Я за руль, ты рядом! Только пригнись так, чтобы тебя не было видно! Зоечка, я во всем разобрался до конца! Я знаю, кто заказал и кто убил Радецкого!

Охрана «Приюта девственниц» работала профессионально — минуты через полторы нас стремительно начала догонять иномарка — синий «Пассат».

— Придется стрелять, — пробормотал я сквозь зубы. — Иначе не уйти!

Придерживая левой рукой руль, я отвел правую с пистолетом назад и выстрелил — осколки заднего стекла посыпались на сиденье, на пол салона. Я выстрелил еще раз (эх, черт возьми, не прицелиться по-настоящему) и увидел в зеркальце обзора, как иномарка на полном ходу свернула на обочину, стукнулась о дерево и, развернувшись в воздухе почти на 180 градусов, опять оказалась на дороге, теперь уже мордой назад, и пошла юзом по асфальту, запрокинулась набок, а потом и вовсе перевернулась, задрав вверх колеса так, как бесстыдно задирает ноги развратная баба в этом проклятом доме свиданий, который следует стереть с лица земли, чтобы он не поганил ее. Спустя несколько мгновений в «Пассат» врезалась вторая машина, от которой я бы уже не ушел. Взрыв, огонь, дым…

В смертной этой горячке я только сейчас заметил, что Зоина голова у меня на правом плече, а сама она медленно, неотвратимо сползает с сиденья.

Зоя! Зо-о-я! Как же я тебя не уберег? Что я скажу твоим родителям?

Он явно не понимал, зачем я опять попросил о встрече — это было написано на его лице, непроницаемом и, как всегда, угрюмом, и сейчас тоже, я когда сидел напротив него.

Длинноногая, как супермодель, секретарша поставила перед нами по чашечке кофе и с достоинством удалилась.

Я посмотрел ему прямо в глаза — он спокойно, как человек, у которого чиста совесть, выдержал мой взгляд.

— Зачем вы это сделали? — Я вынул из кармана пиджака видеокассету, на которой, как догадываюсь, рукой Осмоловского, было написано: «Для Лаврухина Г. С.». Именно так — не «Радецкий М. П.» или «Лучин И. И.», а «Для…»

Он мельком взглянул на нее и отвел глаза. От меня не укрылось, что ему стало не по себе.

— Ответьте, Геннадий Семенович, зачем?

— Разве ваш вопрос нуждается в ответе? Я любыми путями старался предотвратить уход Ксении. Я хотел, чтобы она осталась со мной.

— Но ведь то, что вы сделали, подло. Это преступление. Из-за вас погиб человек. Незаурядный, очень достойный человек — Модест Павлович Радецкий.

— Согласен, что это…подло. Но почему — из-за меня? Я даже не успел показать видеокассету Ксении. Да, я собирался это сделать, но опоздал, потому что получил ее тогда, когда Ксения уехала к матери на Урал. Конечно, я поступил неблагородно, но поймите, мне трудно было смириться с мыслью, что останусь без Ксении.

— Но смирились же…

Лаврухин промолчал.

— А Радецкого нет в живых.

— Не понимаю, какая связь между этим…

— …Компроматом и его смертью?

— Самая прямая.

Я понял, что Лаврухин не хитрит, не изворачивается, а говорит правду. Вкратце изложил ему, как Радецкого обманом (тут я ему, конечно, глаз не открыл) завезли в «Приют пилигрима», что с ним там сделали (Геннадий Семенович не мальчик и, конечно же, догадывался, как делаются подобные сюжеты, хотя не исключаю, что кто-то внушил ему — Радецкий, дескать, падок на неиспорченных девочек), наконец, почему с ним расправились (тут, как я уверился, он оставался в полном неведении).

Владелец торговой империи под названием «Скатерть-самобранка» был заметно потрясен:

— Я не ожидал, я даже в самом страшном сне не мог предполагать, что дело примет такой оборот!

— Маленькая подлость тянет за собой большую… Скажите, а Ксении Витальевне вы потом этот…видеофильм все-таки продемонстрировали?

— Нет. Зачем? Это уже абсолютно ничего не меняло. Сделай я так, она возненавидела бы меня. А так у нас нормальные отношения…

— Геннадий Семенович, если честно, вы решили обратиться за помощью к Осмоловскому, а если по-другому, заказали ему Радецкого потому, что сами пользовались услугами этого заведения?

— А кто этот Осмоловский? Я с ним не знаком. О «Приюте пилигрима»…

— В миру, для самых посвященных, он еще и «Приют девственниц». Почему его так называют, вы, конечно, догадались. Я ведь уже рассказал вам, что там делают с невинными девочками, по существу, малолетками, подростками.

— Да, конечно. Но, Эд, об этом «Приюте» я никогда и слыхом не слыхал.

— Тогда как получилось, что этот очень специфичный заказ вы разместили именно там?

— Мне подал эту идею один человек, имя которого я, конечно, вам не назову.

— И напрасно. Рано или поздно его личность установят. Не вы назовете, так другие это сделают. Замечу, что следствие ведет городская прокуратура. Если не верите, позвоните, узнайте — там есть следователь Вальдшнепов. Имя-отчество — Владимир Юрьевич.

— Все так серьезно? — пробормотал Лаврухин.

— Более чем. Речь ведь — об убийстве.

— Хорошо, я скажу, кто это. Покамистов Платон Платонович. Художник, известный портретист. Он рисовал мой портрет, и…