— Ты одобряешь? — с иронией спросил я.
— А почему бы нет? — Метелл пожал плечами. — Когда он вернется, мы еще что-нибудь придумаем. Мы можем даже неправильно расценить его намерения.
— Возможно. Но, как ты мне напомнил, последнее слово остается за мной.
Метелл уставился на меня в явном удивлении.
— Конечно, — сказал он непринужденно. — Ты же, в конце концов, диктатор.
У меня на лбу вздулась вена, подав сигнал о гневе, — ответвление агонизирующего мозга, предупреждение мне.
— Диктатор, Метелл, — я, — заговорил я медленно, мой голос изменился от напряжения, с которым я старался совладать с собой.
Не задев его никоим образом, перемена в моем настроении, казалось, встретила его одобрение. Его глаза вдруг оживились:
— Ты пока преуспел, Луций. Пена из сточной канавы получила по заслугам.
Его лицо утратило свою вялую сонливость, рот искривился, будто он глотал горькое алоэ.
— Иногда я вижу сон. Толпа — людишки размером с насекомых, и я шагаю среди них — гигант, давя их подошвами калиге с железными гвоздями, словно виноград в давильне. Раздаются еле слышные визгливые вопли, писк, подобный тому, который издает заяц, когда его выкуривают огнем из жнивья. — Метелл сглотнул. — Их — тысячи, словно нашествие саранчи, низких, подлых, полных мелочной ненависти. Но когда я заканчиваю их топтать, не остается ничего — лишь багровая грязь, которую я счищаю со своих сапог…
Он резко замолчал, смутившись своим откровением. Вялая маска вновь была натянута, так же внезапно, как и исчезла. Своим обычным голосом он сказал:
— Сны — странная вещь.
«Вот, наконец, в чем суть, — думал я, — вот та чудовищная мечта, которую они все лелеют, эти благородные патриции, мои союзники. Что для них справедливость и закон? Лишь средство, которое они используют для своей личной мести. Они преданы лишь друг другу, братству крови».
Внезапно я понял, почему Метелл позволил себе говорить так, почему Метеллы доверяли мне, и меня чуть было не стошнило. Они судили мои действия по своим собственным меркам. Я убил их врагов — этого было достаточно. Кровь, которую я пролил во имя справедливости, была для них финальным доказательством того, что я защищал только их. И они полагали, что поступают правильно. Помпей разведется со своей женой, я заставлю его совершить этот поступок ради собственной безопасности.
Боль впилась в мой живот, словно зазубренный осколок глиняной чаши.
«Держись, — думал я, мое лицо окаменело, тело напряглось, — он ничего не должен знать. Он не должен. О боги, какая боль! Слишком поздно, Луций, слишком поздно. Слишком поздно пришла к тебе власть, двуликая, иллюзорная, — огоньки, светящиеся на болоте».
Я должен цепляться теперь за нее, за эту скалу власти, уже едва живую, за прибитые к берегу обломки кораблекрушения. Я должен интриговать, и предавать, и торговать справедливостью, чтобы оставаться на этом скользком высоком положении, я должен злоупотреблять теми самыми законами, за восстановление которых боролся. В своих собственных интересах.
Резкая боль и откровение, которое она принесла с собой, прошли почти мгновенно. Я почувствовал пот на лбу и провел по нему рукой.
Метелл заметил:
— Здесь тепло.
Его голос был вежлив, насторожен. О чем он догадался или что подумал?
Я медленно пил вино из кубка, давая себе время оправиться. Моя рука была достаточно тверда. Метелл вновь наполнил свой кубок.
— Наверное, мы должны выпить за наших новых консулов, — сказал он. — Полагаю, ты не предлагаешь ежегодно ставить на должность главного магистрата своих менее талантливых бывших офицеров?
Консульство. Для Метеллов и равных им по положению в обществе простой титул имел почти мистическое значение, вне зависимости от его реальной власти.
— Нет, — ответил я осмотрительно, — на следующий год я предлагаю на эту должность свою кандидатуру.
— О! Диктатор покажет себя простым магистратом. А кто будет твоим коллегой?
Метелл бросил на меня острый взгляд из-под полуопущенных век.
— Мой дорогой Метелл, кто как не ты?
Он издал глубокий вздох, его облегчение и ликование были неприкрыты.
«Вот к чему на самом деле он стремится, — думал я в удивлении, — и ради этого готов нарушить клятву, убить, совершить кровосмешение или отцеубийство, ради пустой славы, мемориальной таблицы в родовом архиве, еще одного дополнения к легенде о роде Метеллов».
— Я глубоко благодарен тебе, Луций.
В его искренности можно было не сомневаться.
— Можешь рассчитывать на мою поддержку в любом вопросе по твоему выбору.
Оцепенелая усталость распространялась по всему моему телу. Болела голова, хотя самая острая боль утихла. Я жаждал сна, как голодный младенец молока. Каждый истощенный и напряженный нерв требовал отдыха. Но отдыхать я не мог. Каждый шаг с Метеллом должен быть точно выверен. Меня подгоняло время. Меня ждали другие встречи, другие непрочитанные донесения, другие непринятые решения в неотложных делах. Теперь, как никогда, я не мог позволить себе ошибки.
Ожидаемые официальные слова сложились в моем мозгу и обрели форму с помощью моего языка.
— Конечно, это между нами. Но если ты желаешь сообщить об этом своим близким родственникам…
— Спасибо. Я буду благоразумен. — И добавил явно не к месту: — Лукреций Офелла ожидает встречи с тобой.
Еще одна проблема ждет разрешения.
— Знаю, — кивнул я.
— Он выставил свою кандидатуру на должность консула вопреки твоему желанию.
Это было безразличное утверждение, не вопрос.
Я глубоко вздохнул:
— Он настолько глуп, что полагает, что его поведение в Пренесте дает ему право предъявлять мне какие-то претензии. Я его уже однажды предупреждал. Это будет в последний раз.
Метелл встал на ноги.
— По нашему мнению, — заметил он, — Лукреций Офелла — нежелательный человек. Его происхождение и поведение делают любое требование консульской должности неуместным.
Я сказал с некоторой резкостью:
— Я знаю этого человека не хуже вас. И ты знаешь мое мнение — он не выставит свою кандидатуру.
Метелл кивнул:
— Конечно, я не собирался оказывать никакого влияния на твое решение назначить его полководцем…
Я схватился за подлокотники своего кресла и осторожно принял вертикальное положение. Голова у меня кружилась, я положил обе руки на стол, чтобы не потерять равновесия. Тошнота вновь стала толчками подниматься вверх.
— Надеюсь, нет, Метелл, — сказал я, когда восстановил контроль над собой. — Надеюсь, ты доверяешь моему суждению. Потому что я собираюсь назначить полководцем тебя.
Метелл ошеломленно уставился на меня. Я отпер шкатулку с депешами и вынул рапорт.
— Квинт Серторий собирает повстанческую армию в Испании. Это трудная страна. Мне нужен генерал, на которого я мог бы полагаться во всем.
Метелл провел кончиком языка по губам. Он колебался в неуверенности, оценивая свое положение, прикидывая, что могут значить мои слова.
«Он согласится, — холодно думал я. — Пока верит, что я могу дать ему консульство, он согласится. И именно поэтому он будет хорошо и напористо сражаться в Испании».
— Ты делаешь мне честь, Луций, — выговорил он наконец.
Я же — диктатор. Но для меня было бы облегчением, если бы Метелл несколько следующих месяцев находился подальше от Италии. Пока мои собственные ветераны остаются у городских стен, я могу спать спокойно.
Я улыбнулся:
— Не бойся, Метелл. Ты успеешь вовремя вернуться в Рим перед своими выборами.
Метелл официально поклонился, его знакомое высокомерие исчезло. Потом он тяжелой походкой пошел к двери. Дверь тихо закрылась за ним, и караульные встали по стойке смирно, когда он прошел мимо них.
Я налил себе еще вина. Оно болезненно обожгло мой желудок, заставив поморщиться. По крайней мере, Метробий и Росций обещали отобедать со мной. Это было некоторым утешением. Сон мягкой шерстью давил мне на глаза. Я вытянул руки, и гневные слезы ослепили меня, когда я осознал свою физическую беспомощность.