Африканская кампания началась катастрофически. Альбин потерпел сокрушительное поражение в пустыне, в окружении ночи, сдав свою армию на позор и осмеяние темным нумидийцам Югурты. Трибуны в Риме увидели в этом удобный случай. Они создали комиссию — независимую от сената, — чтобы рассматривать случаи коррупции и некомпетентности в высоких сферах. Комиссия была юридически оформлена, и сенат оказался бессилен.

Я часто задаюсь вопросом, было ли удачей или судьбой, что после такого бедствия командование в Африке перешло к Квинту Метеллу. В первый раз сенат выбрал более чем компетентного генерала. Истории, которые я услышал о Метелле позднее, когда командовал его людьми в Африке, все говорили об одном. Он был неподкупен; с этим согласны были даже самые ею заклятые враги. Он был замечательным приверженцем дисциплины, но все-таки сумел сохранить за собой на удивление высокую популярность.

Когда размышляешь о тех условиях, в которых он нашел введенные войска, это удивляет еще больше. Метелл стоял перед проблемой, которая могла бы ввергнуть любого слабого человека в отчаяние. Лагеря были загаженными и неукрепленными: караульной службой пренебрегали; солдаты, лагерная прислуга и обозные убивали время, грабя деревни, угоняя скот и рабов и обменивая их на продовольствие и вино у иноземных купцов. Его два легата, Марий и Рутилий Руф, которые позднее стали моими близкими друзьями, оба служили со Сципионом в Испании: через какие-то три месяца они втроем превратили эту толпу в дисциплинированную армию.

Однако, несмотря на всю свою активную деятельность в военной кампании — а он преследовал Югурту по всему его королевству, — Метелл так и не вступил в схватку с этим неуловимым врагом и нес тяжелые потери, пытаясь припереть его к стенке. И притом ему не помогали амбиции Мария. Никто в Риме не знал, что происходит за кулисами, когда через год Марий возвратился в город, чтобы выставить свою кандидатуру на должность консула. Ходили слухи о постоянных ссорах между ним и Метеллом, о тайных соглашениях с предпринимателями в Аттике и в Риме, пророчества, что Марий должен достичь самого высокого доступного ему ранга. Город наводнили письма от различных видных граждан Северной Африки с жалобами на некомпетентность Метелла и с требованиями передать командование Марию.

Я впервые увидел Мария во время его избирательной кампании, хотя не был знаком с ним лично, пока не попал в его лагерь в пустыне годом позже. В то время он был дородным, седеющим мужчиной около пятидесяти, чрезвычайно широким в плечах, неловко скроенным, с огромными неуклюжими руками, которые никогда не знали отдыха. Его лицо, как заметил один острослов, было столь же широким, как и его плечи: толстый нос, широко расставленные серые глаза, тяжелые челюсти и массивный ровный лоб. Однако он не был особенно высок. Каждая линия тела говорила о его деревенском воспитании; его голос был резок и груб; он выглядел так, словно был бы более счастлив, возделывая землю мотыгой, нежели командуя людьми в баталиях. Было ясно, что он будет избран консулом почти единогласно: первый человек незнатного происхождения, который достиг того звания за сорок с лишним лет. Что за этим последовало, было еще более неожиданным. На народном собрании декрет сената, облекающий Метелла полномочиями командующего в Нумидии в течение следующего года, был отменен всенародным голосованием, и Мария избрали генералом на его место. Сенат, теперь совершенно напуганный, ратифицировал это назначение.

Во время того же самого собрания была выдвинута и подтверждена кандидатура Луция Корнелия Суллы, временно назначенного младшим военным квестором; и вышеназванному Луцию Корнелию Сулле было поручено собирать конницу в виде налога по всей Италии и как можно скорее переправить ее в Африку, где поступить со своими людьми под командование Гая Мария, по воле сената и народа избранного консулом и генералом. Выцветший патент, коричневый и потрескавшийся, с потерявшимися печатями, лежит передо мной, пока я пишу; мне немного потребовалось времени, чтобы расшифровать точную формулировку декрета.

— Сколько времени тебе потребовалось, чтобы добраться до Аттики? — осведомился Марий.

Он носил полную броню — генеральскую броню — даже под нумидийским солнцем, и его грубо вытесанное лицо было покрыто каплями пота. За ним я мог видеть сухое, растрескавшееся русло реки Мулухи[53], тянущееся далеко к морю.

— Десять дней, генерал.

Он внимательно посмотрел на меня, его серые глаза, слегка покрасневшие от пыли и ветра, презрительно оглядели мою фигуру: еще один невежественный, изнеженный аристократ. Однако он, казалось, не замечал никаких изъянов на моем лице. Когда я вошел в его палатку и отсалютовал, он не выказал ни удивления, ни отвращения; и все же было понятно, что он не способен скрывать своих чувств и, естественно, не прилагает ни малейших усилий для этого.

— Ты мог бы быть здесь через неделю. Ты уже отрапортовал о своем прибытии в лагерь непосредственно мне?

— Нет, генерал.

— Почему нет?

— Я привел тебе тысячу людей и столько же лошадей, генерал. А также большое количество припасов и оснащения на мулах. Моим первым долгом было разместить людей в лагере, позаботиться об их питании, а лошадей и мулов напоить и обеспечить фуражом. Я считаю, что твой интендант занижает норму зерна.

И Марий, и высокий, поджарый легат, стоящий позади него, уставились на меня в откровенном изумлении. Я прекрасно знал, что Марий надеялся, что я перепоручу все своим центурионам легионной конницы, тем самым дав ему возможность прочитать мне лекцию об обязанностях так называемого старшего офицера.

Однако он ограничился словами:

— Откуда ты это знаешь?

— Из греческого руководства по тактике конницы, — ответил я, и это была чистая правда.

Марий почесал рукой переносицу.

— Это — мой легат, Авл Манлий, — представил он, больше не касаясь тактики конницы.

Мы с сухопарым верзилой обменялись рукопожатиями.

— Через час у нас ужин. Ты найдешь, что наша пища вряд ли походит на ту, к какой ты привык в Риме.

Прищуренные, налитые кровью глаза пристально наблюдали за мной.

— Свежий воздух пустыни улучшил мой аппетит, — ответил я, отсалютовал и вышел из палатки вместе с Аилом.

Начало смеркаться; большая скала с крепостью казалась черной на фоне закатного солнца. Марий разбил свой лагерь на склоне холма над рекой строго традиционным способом: наверняка он принимал участие в полевых упражнениях. За рвом стоял квадратный палисад, вкопанный усилиями сверх моего воображения в каменистую почву. Палатки и склады были размечены с точностью искушенного геометра. Четверо лагерных ворот были соединены двумя открытыми улицами, которые шли между палатками, аккуратно рассекая квадрат поперек.

Собственная палатка Мария стояла в точке пересечения этих улиц. Я отметил высокие способности Мария как полководца Авлу. Его худое лицо сморщилось в усмешке.

— О, Марий — замечательный военачальник, — отозвался он.

Авл пристально посмотрел на темнеющую равнину. В воздухе стоял пронзительный писк москитов.

— Замечательный в смысле дисциплины и тактики. Что же касается стратегии…

Голос его был весел и приятен.

В тишине проревела труба — происходила смена караула; костры мерцали под котлами, и запах готовящейся пищи ударил мне в ноздри. Мои ноги все еще болели от долгой езды верхом и бивуаков: ничего кроме скал и пустыни все время да лишь случайных убогих деревенек из глинобитных хижин; бесконечное наблюдение за горизонтом, нет ли врага, разведчики, посланные вперед и по флангам, желтая змея, извиваясь, переползающая дорогу перед моей кобылой, которая замерла от ужаса.

Авл сказал:

— Эта кампания — неосуществима.

— Да? — Я постарался, чтобы мой голос звучал невыразительно.

— Завоевание городов, осада крепостей в конце концов закончатся ничем. Это не Италия. Пустыня безгранична. Она может поглотить Югурту всякий раз, как он того пожелает.