Литмир - Электронная Библиотека

Моя личная тень и ментор, Хрисогон, видел их и одобрил. Завернутый в свой расшитый плащ, он молчаливо стоял подле меня, пока я их расспрашивал. Потом сказал на греческом, холодно и точно подбирая слова:

— Обращайся с этими людьми благоразумно, мой господин Сулла. Они сделают для тебя то, что не сделают твои друзья.

— Я в этом не сомневаюсь. Но все-таки…

— Естественно, мой господин. Я не осмеливаюсь давать тебе советы относительно военных вопросов. — Его глаза насмешливо заблестели.

Я пообещал Хрисогону сделать его свободным человеком в тот же день, как стану владыкой Рима.

Последним из всех, за три дня перед тем, как я решил оставить Нолу и отправиться на север, чтобы вступить в бой с силами Норбана, прибыл Помпей, которого теперь называют Великим.

Сегодня меньше чем когда-либо я могу писать о нем беспристрастно или отбросить чувства, которые он вызывал во мне. Хрисогона он не сумел обмануть — грек был живым негативным доказательством тех качеств, что ввели меня в заблуждение, и я ненавидел его за это.

Помпей. Голова как у Александра; гордая осанка, нетерпение, чувственность, превосходство. Красота — не то слово, которое можно отнести с легкостью к мужчинам, но Помпей действительно был красив. Он обладал изящным сложением чистокровного патриция, энергией тренированного атлета. Я не сумел или не захотел увидеть, когда мы с ним встретились в первый раз, что он был не Аполлоном, а Нарциссом, что его детская красота переросла в тщеславие, его гордая уверенность в себе — в хмурое, честолюбивое самомнение. Мне он казался олицетворением римской традиции, за которую я боролся. Я завидовал ему: он достигал без усилий всего, что я получал с таким трудом.

Я любил его, а он использовал меня в своих целях; я доверял ему, а он предал меня.

Он прибыл в Нолу во главе трех легионов, которые сам завербовал в местности вокруг поместий его отца в Пицене[146]. Он привез провизию, мулов, полный обоз; его солдаты были тренированы и обучены; он даже сам назначил офицеров и центурионов.

Ему было двадцать три года.

Хрисогон сказал:

— Это — опасный молодой человек, мой господин Сулла. Вдвойне опасный из-за его обаяния.

Я сердито огрызнулся:

— Что бы ты ни думал о нем как о личности, ты не можешь отрицать его деловых качеств. Или его лояльность. Три легиона есть три легиона.

— Точно так, мой господин. Он, как я слышал, заплатил за них сам.

— Разве это предосудительно?

— Ему может показаться, что он имеет право на некоторые привилегии, которые ему по возрасту не положены. Он уже фактически в положении консула. Три легиона, как ты говоришь, есть три легиона.

— Помпей ведет себя так, как следует вести молодому человеку, — сказал я. — Он скромен и воспитан. — Я не смог удержаться, чтобы не добавить: — У тебя, возможно, есть причины для такой враждебности. Помпей рожден свободным и к тому же богат.

Темные щеки Хрисогона вспыхнули, но он остался спокоен.

— Возможно, мой господин. Я знаю лишь то, что слышал. Ты, без сомнения, помнишь тот печально известный судебный процесс, в котором он был ответчиком пару лет назад?

Я покачал головой.

— Помпей был обвинен в присвоении общественной собственности, которую его отец незаконно приобрел во время военных кампаний.

— Довольно стандартное обвинение.

— Возможно. Он из предосторожности завязал знакомство с претором, ведущим расследование, и женился на его дочери за неделю до суда.

Я рассмеялся:

— К тому же благоразумный молодой человек. И он был оправдан?

— Естественно, мой господин. Собравшиеся на судебное разбирательство пели свадебные гимны, когда он выходил из здания суда.

Я сказал:

— Полагаю, ты относишься к нему с предубеждением, Хрисогон.

— Есть вероятность, мой господин, что и сам ты в этом вопросе не так уж не заинтересован, как хочешь казаться. Молодого человека сравнивают с Александром. Из него легко сделать героя.

Настала моя очередь злиться.

— Ты забываешься. Помни свое место!

Хрисогон поклонился.

— Моя единственная забота помогать тебе, мой господин Сулла, — сказал он.

Он удалился, беззвучно шагая в своих мягких сандалиях, как всегда словно тень.

Я доверял Помпею столь безоговорочно, что не только оставил его во главе трех его легионов, но и послал на север прибрежным путем в Латию[147] защищать мои фланги по мере моего продвижения вперед. Для него это был шанс, но с этого времени и впредь только я буду пользоваться любым шансом. Помпей мило поблагодарил меня и поклялся, что сделает все, что в его силах, чтобы оправдать оказанную ему честь. Он сразу же понял стратегию, которую я в общих чертах рассказал ему, добавил некоторые собственные проницательные предложения и ранним утром на следующий же день выступил в поход. Собралась небольшая толпа, чтобы проводить его; он махал рукой, смеялся, — роскошная фигура на белой кобыле. Светлые волосы раздувал ветер, солнце сияло в его начищенном до блеска панцире, хор труб ревел позади него. Помпей выезжал из города, его загоревшие на солнце крепкие крестьяне рысцой скакали за ним по пятам. Нола показалась скучным местом после его отъезда: словно сами камни были пропитаны его молодостью и приподнятым настроением.

Нашлось немало людей, которые неодобрительно ворчали по поводу покровительства, что я оказывал мальчишке, у которого, по их словам, еще молоко на губах не обсохло. Одним из самых громких недоброжелателей был Марк Красс, богатый финансист, добровольно вызвавшийся служить под моим началом офицером ставки. Мне пришло в голову, что и его тоже, хотя и по другим причинам, следовало бы убрать с моего пути. На центуриатной комиции я поручил ему отправляться к марсам для набора рекрутов среди горцев.

Красс выслушал меня в молчании, маленькие серые глазки нервно бегали на его сером лице старика. Трудно было представить, что он всего лишь на десять лет старше Помпея.

— Полагаю, у меня будет соответствующий эскорт, генерал, — сказал он наконец.

— Эскорт?

— Путь на территорию марсов, — пояснил Красс бесстрастным усталым голосом, — в руках врагов.

Мы с Метеллом переглянулись.

— Пять когорт, — сказал Красс, уставившись на пять своих толстых пальцев, — будет достаточно. Могу я считать, генерал, что…

— Нет, не можешь, Красс! — отрезал я. Мои губы скривились от отвращения, когда я посмотрел на него. — Твой отец и брат, я полагаю, погибли, борясь с Марием?

Его толстый упрямый подбородок утонул в складках на шее.

Трус, но опасный трус.

— Что из того? Я не понимаю, какая связь…

— И твои друзья и родственники — многие из них тоже погибли, разве не так?

— В самом деле, генерал, я не понимаю, разве сейчас подходящее время, чтобы предаваться сентиментальным воспоминаниям? Мои требования совершенно нормальные. Если Помпею дали три легиона…

«Ах, вот в чем дело!» — подумал я.

— Ты, возможно, забыл, Марк Красс, за что мы боремся. Ты просишь эскорт? Очень хорошо. Можешь взять его. Следовательно, я даю тебе твоего отца и брата, твоих родственников и друзей — всех тех, кто был несправедливо убит и чьих убийц я преследую. Пусть они позаботятся о твоей безопасности.

Интересно, как он это воспримет? Что в нем сильнее — амбиции или гордость?

Красс посмотрел на меня, оценивая с головы до ног, как финансисты оценивают своих конкурентов по бизнесу. Наконец он пожал мощными плечами и сказал:

— Я — в полном твоем распоряжении, генерал.

В его тоне не было и намека на стыд или раскаяние.

Все дело в том — и Красс прекрасно знал об этом, — что я не мог выделить ему людей, которых он просил, а если уж на то пошло, я не настолько ему доверял, даже если бы и мог. Кроме всего прочего, сами солдаты находились на опасной грани мятежа. Все две сотни стадий по самой богатой области Италии я вынуждал их соблюдать присягу: никаких погромов, никаких грабежей. Мой мирный договор с Митридатом лишил их огромной добычи, о которой они мечтали, от разграбления Азии. Их настроили сражаться за завоевание собственной страны, и теперь последовала неизбежная реакция. В лагере шли разговоры о массовом дезертирстве — не на сторону марианцев, а домой. Ветераны бессвязно говорили в пьяной ностальгии о своих домах в деревне. Восстановить дисциплину стало почти невозможно, не провоцируя безобразных инцидентов. А такие инциденты, в свою очередь, означали репрессии — прилюдную порку, физическую расправу.

вернуться

146

Пицен — область в Средней Италии, к югу от Анконы, примыкающая к Адриатическому морю.

вернуться

147

Латия — область между Тирренским морем, Этрурией и Кампаньей, центром Латии был Рим.

61
{"b":"906047","o":1}