Наконец-то я понадобился им, этим гордым патрициям, которые презирали, хотя и всячески использовали меня. Значит, они предварительно обратились к Марию. Но, в отличие от Мария, я не имею ни малейшего намерения, когда кризис минует, ослаблять ту власть, которой они меня наделили. Мне было сорок девять лет — сорок девять лет терпеливой работы, проглоченных обид, перенесенных оскорблений. Теперь с помощью Фортуны они в моих руках. Теперь я наконец держу ключ, который впустит меня в привилегированный круг римских патрициев как человека равного, даже превосходящего их, а не как зависимого.

Судьба? Предусмотрительность? Я держал письмо в руках и размышлял. Снаружи мои легионеры пели на улицах, подвыпившие и торжествующие. Восточная кампания даст им то, чего они жаждут: добычу, богатство, шанс успеха, о котором они и мечтать не смели. Взамен я имею несомненную их преданность. Если я поведу, то, куда бы мне ни вздумалось их вести, они последуют за мной. Мне был дан знак. Я не стану пренебрегать им.

Итак, в шестьсот шестьдесят пятом году от основания города я, Луций Корнелий Сулла, стал консулом в Риме. Двенадцать ликторов маршировали передо мной, неся в руках фасции[91] с воткнутыми в них боевыми топорами — символы власти, чтобы по моему повелению пороть или рубить головы. Раб в моей колеснице шептал, как он шептал Марию: «Помни о том, что ты смертен». Выборы были отмечены странными предзнаменованиями: внезапно, как гром среди ясного неба, раздался резкий трубный глас на пронзительной и мрачной ноте. Этрусские мудрецы предсказали изменения, наступление новой эры. И они говорили истинную правду.

Сцевола и его влиятельные друзья хорошо проделали свою работу. Моим коллегой по должности консула был Квинт Помпей Руф, дальний родственник того самого Помпея, которого сегодня люди называют великим. Он был моим ровесником, патрицием из древнего рода и человеком безупречной преданности. Когда публичные церемонии и жертвы закончились и толпа рассеялась, мы со Сцеволой отправились к Помпею домой, чтобы отпраздновать наше назначение в узком кругу.

Атмосфера в Риме была еще хуже, чем я ожидал: за границами превалировало неприятное чувство истерии. Простые люди под угрозой государственной несостоятельности подозревали, что их хлебное пособие может стать первой роскошью, от которой избавит их аристократическое правительство. Аргентарии, стоящие перед личным разорением, отчаянно пробовали востребовать непокрытые долги и при необходимости не пренебрегали силой. Они, как и все остальные, стремились увидеть возврат Риму Азиатских провинций, но прекрасно отдавали себе отчет, что не увидят своих потерянных денег, если я буду тем, кто это осуществит. Если бы консульство выиграли их кандидаты, они послали бы в Азию полководца по собственному выбору. С такой же неизбежностью было очевидно, что этим человеком стал бы Марий.

Но несмотря на все их усилия, поддерживаемые опасно большой частью городской толпы, мы с Квинтом Помпеем теперь занимали места на государственной службе. Тем не менее я не питал никаких иллюзий насчет того, что наши противники смирятся с поражением.

Держа это в уме, я улыбался Помпею, ощущая наш невысказанный альянс против значительно превосходящих сил противника.

— За успех на Востоке, — сказал я, поднимая свою чашу.

— Пусть жребий укажет на мудрость богов, — отвечал мне Помпей.

Мы все выпили. Сцевола улыбался в свою чашу.

— Боги — покровители Рима дадут городу полководца, в котором он нуждается, — сказал он.

Помпей покачал головой.

— Богам придется сделать выбор, — заметил он своим сухим, саркастическим тоном. — Я с трудом могу представить, что наши просьбы — единственные, с какими к ним обращаются сегодня. Возлияния польются из самых маловероятных источников. Не сомневаюсь, наши предприниматели внезапно почувствуют неожиданную склонность к благочестию.

— А Марий? — спросил я, наблюдая за ним.

— Марий конечно же будет молиться, если только он знает молитвы. Это его последний шанс. Не думаю, что он выскажет какие-то сомнения. Найдется много людей, готовых предложить ему самую действенную и настоятельную поддержку.

— Помпей прав, — сказал Сцевола. — Марий хочет командовать на Востоке, как никогда в жизни. Я не сомневаюсь, он достиг бы прекрасного соглашения с финансистами в обмен на обещание ему консульской должности в седьмой раз. До меня дошли кое-какие слухи…

— Но ведь консулы — мы, — заметил я насмешливо.

— Консулы — вы. Согласен. Но насколько ваша власть в состоянии противостоять вооруженной толпе?

Это было тревожащим эхом моих собственных размышлений в Капуе. Я ничего не ответил.

— Спроси Помпея о его друге Публии Сульпиции, — продолжал Сцевола. — Сульпиций — человек, за которым мы должны следить. Не так ли?

На лице Помпея появилось раздражение. Сульпиций был элегантным аристократом, которого избрали трибуном, чтобы поддерживать интересы патрициев. В последнее время он, как полагали, перешел в партию популяров.

— Публий Сульпиций больше мне не друг, — заявил Помпей.

Сцевола отхлебнул вина.

— Преклоняюсь перед твоим решением, — сказал он. — Мне говорили, что этот молодой человек — подобно многим молодым людям в наши дни — в больших долгах. Мне также говорили, что он пришел к некоей интересной договоренности с Марием и финансистами. Он должен предоставить Марию командование на Востоке. Каким образом — можете себе представить. Взамен Марий оплатит его долги, когда выиграет кампанию. А аргентарии, естественно, вложат некоторые средства в повторно завоеванные провинции.

Последовало неловкое молчание.

— Мы считаем, что консулы должны поддерживать закон и порядок, как дома, так и за его границами, — ласково заметил Сцевола.

Мы все рассмеялись.

«Но будущее, — подумал я, — будет, вероятно, вовсе не таким уж и смешным».

Когда около полуночи наша компания распалась, мы со Сцеволой остались с глазу на глаз.

Ночь была прекрасна, и мы шли ленивым шагом по пустынной улице, рабы с факелами — позади и впереди нас на почтительном расстоянии.

— Скажи, какого ты мнения о хозяине, у которого мы были в гостях? — попросил Сцевола.

Он заложил руки за спину и опустил глаза к земле.

— Я буду рад иметь такого коллегу.

— Превосходно. Надеюсь, он не обманет наших ожиданий. Может быть, если послушаешь моего совета, ты вступишь с ним в более близкие личные отношения?..

— Каким образом?

— У Помпея есть взрослый сын. Я встречался с этим молодым человеком. Он произвел на меня благоприятное впечатление.

Луна выглянула на мгновение из-за рваного края облака, бросая холодные тени на дома с закрытыми ставнями. Но лицо Сцеволы оставалось равнодушным.

— У меня есть дочь, — сказал я.

На какое-то мгновение перед моими глазами возникло лицо моего отца во время моей собственной первой брачной церемонии, хитрое и полное злобы. Усилием воли я отбросил видения прочь.

— Тебе холодно? — спросил Сцевола.

Я задрожал, туже запахнул плащ и отрицательно покачал головой.

— Это замечательное наблюдение, — сказал я. — Поздравляю.

— Ладно. Тогда, если ты не против, я могу взять на себя смелость переговорить с Помпеем. Думаю, эти новости доставят ему удовольствие.

Наши медленные размеренные шаги отдавались от булыжной мостовой.

Я сказал, тщательно подбирая слова:

— Этот вопрос касается также и меня лично. Я и сам снова намереваюсь жениться.

Сцевола кивнул:

— Ты не удивил меня. Я предполагал — нечто подобное вполне может произойти с тобой.

В темноте я почувствовал, как загорелось мое лицо. Сцевола знал меня, как никто другой.

— Не сомневаюсь, что у тебя есть соответствующие основания для развода с твоей теперешней женой, — сказал он.

— Она бесплодна. Я желаю наследника.

— Это, конечно, прекрасно подойдет. Я полагаю также — пожалуйста, прости мою дерзость, — что ее личные убеждения могут причинить тебе некоторые затруднения в твоем нынешнем положении. Она, к примеру, подруга Публия Сульпиция, я верно полагаю?