Марий с дикарским наслаждением пошел на штурм лагеря победившего врага в полночь. Но ущерб нашему войску был уже нанесен. Это было не единственное, а одно из многих наших поражений, которые мы несли по неопытности высшего командования. Всю ту осень мы сражались на объятых пламенем полях, дым от которых лишал нас зрения, в виноградниках и фруктовых садах, никого не щадя и не прося пощады. Мы все еще вели бои, когда с Апеннин подули зимние бураны, мы преодолевали заснеженные ущелья, в нехватке людей и продовольствия, смущаемые противоречивыми приказами из Рима, сосредоточенные лишь на выживании. Но каким-то образом держали оборону. Весной мы наконец-то разбили племя марсов в решающем сражении, отогнав их по сельской местности до их огороженных живой изгородью виноградников. Наши лучники срезали их, когда те карабкались по стенам, спасая себе жизнь. Я все еще был со всадниками, хотя нам пришлось убить треть наших коней ради пропитания в голодные дни наступившей зимы, и мы с криками скакали по каменистым полям в погоню за выжившими. В тот день было шесть тысяч павших.
— Нет триумфа без марсов или над марсами, — процитировал Марий, когда все было кончено. — Этой поговорки мы больше не услышим.
Несколько дней мы отдыхали близ Лаверны[83], в нескольких милях от италийской крепости Корфиний[84]. Италийцы, как мы слышали, учредили собственный сенат с консулами и преторами, точно как в Риме.
«Даже в неповиновении, — думал я, — они признают наше превосходство».
В Лаверне мне был подан еще один знак Судьбы. Огромный столб желтого огня устремился в небо и бил в течение двух дней, пока не угас. Гадатели предсказывали, что правительственную власть возьмет в свои руки человек редкой храбрости и необычной внешности и избавит Рим от всех его бед. Кто еще мог быть этим человеком, как не я? Именно это и шепнул мне один из предсказателей по секрету. Он поведал, что моя храбрость была непревзойденной, а желтый огонь со странными красновато-алыми языками пемзы, которые он выплевывал вверх, несомненно намекал на мои непокорные светлые волосы и родимые пятна, — и попросил извинения за прямоту, — которыми боги в своей мудрости сочли приемлемым отметить меня. Я дал ему золота и заставил пообещать не объявлять всем того, что он мне сказал. Потом я принес жертву Фортуне, покровительствовавшей мне богине, которая в момент кризиса привела меня в Нумидию и Каппадокию и которая не оставляла меня и сейчас.
Вскоре после этого случая произошло странное событие с Марием при встрече с Помпедием Силоном. Возможно, они вспомнили о своем кровном родстве — казалось, они вели военную кампанию точно так же, как проводили бы соревнования по борьбе в сельской местности — испытание умения без враждебности. Однажды вечером обе армии встали лагерем на противоположных берегах реки Сульмон. Было начало лета, и Марий в течение нескольких недель избегал столкновения, пока тренировал свое подкрепление и выстраивал колонну с провиантом. Зимние месяцы заметно состарили его — сидя у своей палатки в угасающем весеннем солнечном свете, он вдруг показался мне усталым стариком.
Я лежал на спине в траве, наслаждаясь прохладным вечерним воздухом, когда услышал, что кто-то с противоположного берега позвал Мария по имени. Это был сам Помпедий. Марий встал и спустился вниз к речному берегу. Несколько минут они разговаривали друг с другом, как двоюродные братья, встретившиеся после долгой разлуки. Потом Помпедий крикнул:
— Если ты и в самом деле такой великий полководец, каким стараешься казаться, Марий, выходи, сразимся завтра!
За чем последовал взрыв смеха слушающих этот разговор марсов.
Марий тотчас же сразил его ответом:
— Чепуха, Помпедий! Если бы ты был великим полководцем, то заставил бы меня вступить с тобой в сражение, когда я предпочел бы этого не делать.
Некоторые из наших людей спустились на берег, чтобы посмотреть, что происходит, и встретили ответ Мария одобрительными возгласами. Некоторое время спустя они начали выкрикивать приветствия марсам на противоположном берегу. В конце концов Марий и Помпедий согласились о перемирии на ночь, и Помпедий с достаточно большим количеством своих воинов перешел через реку и присоединился к Марию за ужином. Это было самым необычным случаем со времени начала войны.
В полночь марсы вернулись в свой лагерь, и перемирие закончилось, однако сражения не последовало. На следующее утро марсы ушли. Это дало мне пищу для размышлений. В конце концов я составил конфиденциальный рапорт о происшедшем и отправил его нарочным Сцеволе в Рим. Не стоит пренебрегать, как говорил сам Сцевола, удачным случаем. А Марий становится слишком стар в любом случае для невзгод такой войны.
К концу лета северная кампания почти закончилась. Была очень волнующая неделя в июле, когда казалось, что Этрурия и Умбрия, до сих пор нейтральные, поднимутся на поддержку италиков. Это подвигло сенат на то, чему он многие годы сопротивлялся, — он предложил гражданские права без ограничений любому италийскому государству, которое не находилось в состоянии войны с Римом. Волнения в Этрурии и Умбрии утихли за одну ночь — их жители сотнями стояли в очередях перед местным претором, чтобы дать присягу верности, и Рим заполучил не только новых граждан, но и ценное подкрепление для своих усталых армий. Лучше уж этруски и умбрийцы, чем иноземные отбросы общества, которыми мы были вынуждены усиливать собственные легионы до сих пор, — критские лучники, греческие купцы, пираты из Киликии, патрулирующие морские пути. Но я начал тогда осознанно сомневаться: за что же мы все-таки воюем?
Вскоре после этого, когда непосредственная опасность миновала, Марий был вызван в Рим и отстранен от командования по причине слабого здоровья, что вызвало его отчаянные протесты. Приказ был передан лично его преемником, который также привез назначение, превращающее меня в главнокомандующего в Кампанье в продолжающейся войне лукан и самнитов, которые не проявляли никаких признаков уступок. Если Марий и подозревал, что эти два события взаимосвязаны, то не подал виду.
По пути через Рим я пару дней провел со Сцеволой. То, что я услышал, вселяло надежду. Мой рапорт был хорошо принят, мои военные подвиги повсюду встречали похвалу. Главнокомандующий в Кампанье — это ключевое назначение. Если я и тут преуспею, то консульство будет за мной, стоит мне захотеть выставить свою кандидатуру.
Если я захочу! Теперь, когда я виделся со Сцеволой в его спокойном доме, вдали от грубой походной жизни, мне казалось, что вся моя жизнь была лишь подготовкой к этому великому моменту. Я поблагодарил его в соответствующей случаю скромной манере, стараясь изо всех сил, чтобы торжествующие нотки не прозвучали в моем голосе, когда произносил благодарственные слова. Сцевола был достаточно вежлив, чтобы не обращать внимания на то, что было очевидно каждому. Но он знал людей.
На следующий же день, после головокружительного круговорота административной работы, которая задержала меня до наступления утра, я отправился в Кампанью.
С Клелией, пока был в Риме, я не виделся.
Теперь этот демон правил мной, а я в свою очередь управлял своими легионерами. Даже тогда, мне кажется, я начинал понимать, что именно здесь, среди этих покрытых шрамами сражений ветеранов и шустрых молодых новобранцев, и есть настоящая власть: не на Форуме с его штатскими интригами и бесконечными бесцельными разговорами. Именно мне были преданы мои отряды, а не некоей неосязаемой власти, которую они не в состоянии понять. Я хорошо знал этих людей: я не питал относительно них никаких иллюзий. Они будут сражаться за своего командира, они совершат марш-бросок на край света за добычей. И в этом была вся их простая правда.
К тому же неожиданности им были по душе. Справедливость, как таковая, им надоела. Они ценили личный контакт, сильный характер, даже случайную преднамеренную несправедливость. И потому я относился к ним более реалистично.
