Неужели его свадьба должна была состояться при условии, что ее дочь тоже выйдет замуж? А что еще могло бы придать ему этого непривычного чувства превосходства, этой решимости настоять на своем любой ценой, если не вероятность потерять все, ради чего он плел интриги? Никакое презрение ко мне не произвело бы в нем столь значительной перемены.

— Хочу напомнить тебе, — продолжал он, обретая храбрость в собственных словах, — что я до сих пор имею на тебя право. И почему тебе презирать меня? Ты должен быть благодарен, ибо нашлась женщина, которая хочет выйти за тебя замуж.

Теперь, когда все было сказано, я успокоился. Зная, что побежден, что мне придется согласиться — так сильна была во мне тогда дисциплина, — я лишь горько ответил, принимая его ненависть и оправдывая ее:

— Девушка меня еще не видела.

Мой отец моргнул и поджал губы.

— Ты тоже еще не видел ее, — заявил он. Потом передернулся и завернулся в тяжелую тогу потуже. — Ты сделаешь так, как я тебе велю, Луций.

Я вышел, ни слова не проронив в ответ.

На следующее утро я сделал то, что никогда не делал до этого, — послал записку Никополе, прося о свидании наедине в тот же самый день. Ответ доставили час спустя. Он был прост: «Приходи в полдень. Я буду ждать тебя».

Я добрался до Квиринала, едва переводя дыхание. Мой плащ намок, сандалии забрызгались грязью. Шел дождь. За вымокшими платановыми деревьями дом Никополы казался печальным и серым.

Я нашел ее на ложе, возлежащей на подушках. Большой замысловато украшенный светильник рядом с ней источал сладкий запах горящего дерева. Когда я вошел, она улыбнулась и протянула руки, приветствуя меня, но лицо ее под скромным слоем косметики выглядело усталым и осунувшимся.

— Ну, Луций, — сказала она. — Мне следует считать за честь, что ты посетил меня в такую погоду.

Было ли это отражением моего собственного возбужденного состояния, или же я действительно почувствовал под небрежными словами напряжение, оживление и ласковое выражение лица при виде меня, чего я никогда прежде не замечал? Она позвала раба и попросила принести подогретого вина. Некоторое время мы пили в молчании.

Наконец она сказала ласково:

— Если это избавит тебя от некоторого замешательства, мой дорогой, скажу, что мне известны планы твоего отца.

Я быстро поднял глаза, чувствуя стыд оттого, что ничего не могу скрыть от нее.

— И как долго ты об этом знаешь? — осведомился я.

Никопола пила медленными глотками. Возможно, она рассчитывала следующий свой ход.

— Дольше тебя, Луций.

— Тебе следовало бы сказать мне…

Она покачала головой:

— Нет. Любое решение, которое ты примешь, должно быть твоим, и только твоим. И если я верно о тебе сужу, это решение — вне зависимости от того, как сильно ты хочешь скрыть этот факт от себя, — уже принято.

Несмотря на то что в комнате было довольно тепло, мне вдруг стало холодно.

— Ты очень молод, — сказала Никопола. — Я не обольщаюсь — я знаю, ты пришел в ожидании услышать слова, которые придадут тебе смелости пойти против воли отца.

Я молчал — это была правда.

— Неповиновение — это акт, который должен предприниматься холодно и расчетливо, а не сгоряча. Законы могут нарушаться и составляться человеком, который научился им повиноваться и знает, почему они были введены.

Никопола сжала руки вместе. Тяжелые кольца блеснули в свете огня.

— Когда ты молод, Луций, ты борешься против тирании времени. Каждый день — это вечность, которая сдерживает твое нетерпение. Я давным-давно переболела той болезнью, какой сейчас болеешь ты.

— Но ты же женщина! — глупо возразил я.

— Женщины тоже страдают. Неужели ты не знаешь этого? Оказывается, ты гораздо незрелее, чем я о тебе думала.

Наши взгляды встретились. Мне показалось, что и она тоже надела маску — маску превосходства, ожесточенного опытом, маску издевки и насмешливого презрения. Однако в ее глазах все еще читались страдания, о которых она говорила, а доброжелательная теплота, которую я ощущал, противоречила ее словам.

Никопола отвернулась, часто заморгав глазами, и положила конец нашей беседе. Взяла зеленое яблоко из вазы у локтя. Именно в этот самый момент, смотря на локон темных кудрей над ее белой шеей, которую еще не коснулись морщины, на вздымающиеся щедрые холмы ее грудей, на все ее сильное и готовое принять мужчину тело, но и (однако тогда я не мог подыскать слов, чтобы описать то, что я видел) невысказанную беззащитность, подразумевающуюся в ее жесте, одинокую, готовую на самопожертвование душу, до которой ни один мужчина из тех многих, что были с ней, не смог достучаться, — тогда впервые я понял, что желаю ее, что через наши долгие деликатные взаимоотношения всегда проходила нить этого желания.

Думаю, Никопола моментально почувствовала, что со мной происходит. Она снова оглянулась назад, быстрым точным движением, браслеты на ее руках звякнули. Она приняла решение. Она осмотрела яблоко со всех сторон на вытянутой руке и спросила:

— Хочешь его съесть, Луций?

— По доброй воле, нет.

Мой изменившийся, незнакомый голос шел из охрипшего горла.

— Оно незрелое, верно? Как и ты, Луций, — сказала она злым и резким тоном. — Ты не можешь быть иным, чем ты есть. Нет легких путей к свободе. Ты должен согласиться и с этим, так же как согласиться со своей будущей женитьбой.

— Я соглашусь, — пообещал я помимо своей воли.

— У тебя годы впереди, чтобы подготовиться к ответственности общественной карьеры. И тебе они потребуются. Каждый день ты будешь узнавать что-то новое. Не будь нетерпеливым, не волнуйся, что у тебя мало денег. Для хорошего человека деньги всегда найдутся, вот только хорошего человека найти нелегко. Ты понимаешь?

Я с глупым видом кивнул.

— Очень хорошо. Если ты осознал, что не знаешь ровным счетом ничего, это хорошее начало. Помни, когда выдвинешься в этом странном высшем свете, что жена консула зачастую может помочь тебе больше, чем сам консул. Помни, что тебе нужно завязать дружбу с людьми своего поколения, а не с теми, кто сейчас у власти. И прежде всего помни, что в той жизни, которую ты себе избрал, нет места жалости.

Никопола холодно уставилась на меня.

— «Пусть ненавидят, лишь бы боялись»[40]. Если ты преуспеешь в жизни, дорогой, тебя будут ненавидеть. Никогда не забывай об этом. Ты будешь ломать людей, так же как нарушать законы, и безо всяких угрызений совести. Так ты еще хочешь идти по этому пути?

Живые детские жестокие воспоминания о смерти Тиберия Гракха внезапно вспыхнули в моей памяти. Вот плата за промахи. Но какова альтернатива? Бесцельная жизнь, которую я теперь веду, — медленное, поверхностное движение к безвестной могиле, — жалкое существование? Я подумал о могилах, располагающихся вдоль Аппиевой дороги, — четко вырезанные в камне имена патетичны в своей безвестности.

— Да, — ответил я, и мой голос не дрогнул. — Хочу.

Но когда я смотрел на нее, находящуюся невыносимо близка ко мне, так, что запах ее духов щекотал мне ноздри, смешиваясь со сладким запахом светильника, мое новообретенное желание сквозило в холодных словах, которыми она — как мне казалось, из боязни собственного глубоко спрятанного порыва — поставила барьер между нами. Я подался вперед и положил руку на ее плечо и, теперь весь горя, сказал:

— Но ты же об этом знаешь! Ты знала все наперед, до того, как я пришел. Ты знала…

Никопола отодвинула свое плечо быстрым, но ласковым движением. Ее дыхание слегка участилось, но она сказала холодным, насмешливым тоном:

— Я не столь мудра, как ты себе воображаешь, мой дорогой. И это ты тоже узнаешь со временем. А теперь ты должен идти. Я ожидаю других гостей. Но я рада, что ты зашел.

Я в смущении поднялся на ноги:

— Когда я увижу тебя снова?

В первый раз она заколебалась. Наконец сказала:

— Это ты должен решить, Луций. Это одно из тех решений, которые должен принять только ты. Но не раньше твоей свадьбы. Думаю, ты поймешь, когда наступит время. А может, оно и вовсе никогда не наступит.