Тем не менее, потратив полчаса на оскорбления и проклятия, позже они все же перешли к более-менее околоюридическому диалогу:

— Закон на моей стороне, Лазарев! И я докажу ее виновность, а ты не сумеешь мне помешать! — шипел Прокопьев, на эмоциях вскочивший с кресла.

Видела, что похожий на суслика краевой следователь, уже ощущал себя победителем и мысленно ставил галочку в своем плане отомстить Лазареву за всё, чего натерпелся якобы по его вине. Хотя основными причинами неудач Прокопьева, скорее были его собственная зависть, самонадеянность и глупость.

— Да о какой виновности ты вообще говоришь? — рычал Лазарев в ответ. — Ты ей сто одиннадцатую вменять собрался! Там максимум сто восемнадцатая (прим. Причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности, предусматривающее максимально возможное наказание в виде ареста на срок до шести месяцев), да и то ты ее еще доказывать замучаешься! И эта статья не предусматривает ни задержания, ни заключения под стражу в качестве меры пресечения.

Видела, что Дэн, в отличие от своего оппонента, пытается сдерживать эмоции. Но удается плохо. Серые глаза Лазарева сверкают свинцовым оттенком, а остро заточенные скулы очерчены четче обычного, словно о них порезаться можно. Правая рука сжата в кулак, который он, кажется, тоже приберег для Прокопьева в качестве одного из аргументов, но, видимо, оставил на крайний случай.

— Суд разберется в квалификации, Денис, — с мерзкой улыбочкой выдал следователь, довольный тем, что ему удалось вывести невозмутимого адвоката из себя. — И, скажу по секрету, прокуратура негласно согласилась с моим мнением, и они поддержат ходатайство об избрании Ясеневой заключения под стражу. Как видишь, в отличие от тебя, я не действую наобум.

— В отличие от меня, ты идиот, Игорь, — ядовито выплюнул Лазарев. — И считаешь, что таким образом сумеешь свести старые счеты со мной. Это неправильно и глупо.

Тот в ответ лишь гаденько усмехнулся и произнес почти нараспев:

— Я всего лишь выполняю свою работу.

Откровенно говоря, было бы чудом, если бы эти двое все же сумели договориться. И чуда не произошло.

Прокопьев оформил протокол моего задержания и допросил в качестве подозреваемой. Пришлось еще раз пережить обстоятельства моего похищения и рассказать все в подробностях. Собрать в одну кучу полупрозрачными призраками блуждающие в голове мысли, чтобы грамотно изложить собственную версию событий, понимая, что это пока единственное, что я могу противопоставить доводам следствия.

Лазарев, в качестве моего защитника, все это время был рядом. Мрачный и хмурый. Так же, как и я, смирившийся с безнадежностью происходящего. Его присутствие и ощущение тепла от его плеча, немного успокаивало и не позволяло снова расплакаться.

Тем не менее, всё вокруг казалось каким-то нереальным. Случившимся, будто бы, не со мной, а с кем-то другим. Словно я фильм смотрю или театральное представление. Абстрактное, не имеющее ко мне самой никакого отношения.

И в то же время хотелось оказаться как можно дальше отсюда. Отмотать назад и вернуться в ночь с воскресенья на понедельник, когда все в моей жизни еще было хорошо. А, проснувшись утром, остаться с Дэном, прижавшись к нему, раствориться в ощущении эйфории и защищенности, и никуда не уходить.

— Замечания к протоколам будут? — протягивая распечатанные документы на подпись осклабился Прокопьев.

Я перевела взгляд на Лазарева, который, забирая у него стопку белых листов, даже не успев прочесть содержимое, мрачно отозвался:

— Будут. А еще будет ходатайство о приобщении к допросу видеозаписи с камеры автомобильного видеорегистратора, зафиксировавшего момент похищения.

Полностью доверяя Дэну, я не глядя подписывала знакомые бланки протоколов, которые он передавал мне. Буквы все равно мелькали перед глазами, сливаясь друг с другом и расплываясь серыми пятнами. В некоторых Лазарев сам писал замечания, где-то указывал на ошибки или неточности, требуя перепечатать так, как следует.

И когда с документами было закончено, Прокопьев, с удовлетворением потирая руки, произнес, стоящим у входа оперативникам, кивая на меня:

— Уводите.

Поднялась с пластикового стула, на котором сидела, встретившись взглядом с Лазаревым. В стальных глазах всего на мгновение мелькнула боль, тут же сменившаяся привычной бесстрастностью.

— Я приеду через пару часов, — произнес он, а я не смогла ничего ответить, боясь голосом или новым приступом слез выдать собственный страх и беспомощность.

Знала, что Дэн из-за меня сегодня итак пропустил половину рабочего дня и сейчас вынужден разрываться между помощью мне и кому-то из клиентов бюро.

Кивнула и отвернулась, смиренно позволив оперативникам сковать запястья в холодную сталь наручников. Вряд ли от меня ожидали нового сопротивления, скорее отдавали дань формальности процедуры доставления задержанных в изолятор временного содержания.

На улице похолодало. За то время, что я провела в стенах следственного комитета, ветер принес с севера тяжелые темные тучи, напоминающие цвет глаз Лазарева. Резкие порывы трепали футболку, пока сопровождающие вели меня к патрульной машине. Хотелось обнять себя за плечи, чтобы согреться, но сцепленные железными обручами запястья этому препятствовали.

Бездумно смотрела на черно-серые наручники, ярче остального иллюстрирующие отсутствие у меня теперь свободы, всю дорогу до изолятора. Они казались мне гораздо тяжелее, чем были на самом деле. Да и мысли в голове блуждали самые мрачные. Я прекрасно представляла себе, что меня ждет, не испытывая на этот счет никаких иллюзий, прекрасно зная, как работает правоохранительная система изнутри.

«Решить» проблему малой кровью можно было до возбуждения уголовного дела. А теперь механизм запущен и мне не отвертеться. Возможно Дэн сумеет добиться изменения квалификации на более мягкую, но и это вряд ли меня спасет. И система, функционирующая столько лет, пережует меня и выплюнет за ненадобностью.

— Выходим, — выдернул меня из раздумий голос Черкасова, когда машина остановилась у здания полиции.

И я вышла. Прошагала между ними мимо дежурной части, склонив голову и понуро опустив плечи. Щеки пылали от стыда. Хотелось съежиться и исчезнуть, провалиться сквозь землю, но нужно было идти вперед, кожей чувствуя на себе чужие любопытные взгляды.

Изолятор временного содержания на цокольном этаже полиции вызывал ассоциации с подземельем какого-нибудь средневекового замка. Холодные каменные стены узких коридоров, выкрашенные в грязно-зеленый цвет, только усилили это неприятное впечатление. Я столько раз подсознательно сочувствовала своим, попадавшим сюда, подзащитным, а теперь внутренне сжалась от непрошеной жалости к самой себе.

— Новенькую привезли, — довольный возможностью наконец передать меня «из рук в руки» произнес доставивший меня Черкасов, когда мы оказались у будки дежурного.

— Документы давай, — хмуро отозвался тот, принимая сопроводительные протоколы и мой паспорт в нежно-розовой обложке с цветочками, а потом, внимательнее оглядев меня, добавил с удивлением: — Ева Сергеевна? Неожиданно.

— Для меня не менее неожиданно, чем для вас, — глухо отозвалась я, выдавив безрадостную усмешку.

Дежурный тоже усмехнулся, но беззлобно, в отличие от многих сотрудников полиции, которые, увидев меня в наручниках, открыто злорадствовали.

— Да вы не переживайте, у нас здесь не так страшно, как может показаться.

— Мне ли не знать.

Он хмыкнул и замолчал, проверяя правильность заполнения документов и внося данные обо мне в специальный журнал.

— Ева Сергеевна, а почему вас в комитете не дактилоскопировали? (прим. речь о «снятии» отпечатков пальцев)

— Не знаю, забыли, наверное, — пожала плечами я, совершенно забыв о том, что это тоже часть необходимых формальностей.

— Еще бы, краевикам вечно не до этого. Надя! — зычно позвал он. — Принимай новенькую.

А когда вызванная сотрудница изолятора выглянула из соседнего кабинета, добавил уже мне: