Поэтому, хотя он ни в коем случае не был изначальным претендентом и никогда бы даже не рассматривался этом в качестве, если бы выборы проходили в Авиньоне, 8 апреля 1378 года архиепископ Бари был избран Папой большинством в две трети голосов. Быстрота его избрания — кардиналы собрались на конклав только за день до этого — свидетельствует о том, что этот компромисс был обговорен заранее, за несколько недель до смерти Григория. "В Риме было общеизвестно, что еще до того, как кардиналы приступили к выборам, они имели в виду архиепископа Бари как будущего Папу", — отмечалось в официальном меморандуме[372].

Тем не менее кардиналы, зная об угрожающем настроении толпы, отнюдь не стремились сразу же сообщить городу о своем решении и отложили объявление до окончания обеда, что дало им время перенести ценную утварь, использовавшуюся во время трапезы, в более надежное место. Однако, когда двери дворца были отперты, чтобы все это вынести, возбужденная толпа хлынула внутрь. Испугавшись, члены Священной коллегии убедили пожилого кардинала Святого Петра, римлянина, притвориться новым Папой, чтобы отвлечь внимание, надеясь, что это позволит остальным кардиналам спастись. Затея удалась: "Он [кардинал Святого Петра] был посажен на папский трон и облачен в папскую митру и одежды. Дверь конклава была открыта, и через нее вошла огромная толпа людей. Веря, что он законный Папа, они воздали ему почести. Кардиналы же,  под прикрытием всеобщей суматохи, один за другим из дворца исчезли"[373].

Как только выборщики оказались в безопасности и надежно забаррикадировались в своих укрепленных замках, кардинал Святого Петра сообщил толпе, что Папой стал не он, а архиепископ Бари. Возможно, потому, что эту новость сообщил их соотечественник, толпа смирилась с этим решением и затихла (хотя, по словам епископа Марсельского Священная коллегия лишилась драгоценной столовой посуды, к тому же толпа "нанесла большой ущерб папским продовольственным складам"[374] и особенно, как сообщалось, винному погребу). В конце концов архиепископ Бари, который, опасаясь за свою жизнь, прятался в запертой комнате, вышел к народу, а городские власти были поставлены в известность, что избрание состоялось. Узнав, что Папой выбран итальянец, городское правительство результат одобрило. На следующий день, заручившись защитой сенатора Рима, все кардиналы вновь явились во дворец, пропели Te Deum, облачили архиепископа в папскую мантию и официально возвели на трон нового Папу, который принял имя Урбан VI.

Испытания для конклава благополучно завершились, и кардиналы, должно быть, поздравили себя с удачным выбором. Прикрываясь избранием итальянца, они на самом деле выбрали кого-то настолько близкого к французам, насколько это вообще было возможно, кого-то, кто не родившись во Франции, понимал их происхождение и высокое положение, и кто в течение многих лет играл по тем же правилам, что и они. Более того, возвысив архиепископа до такой чести, на которую он не мог рассчитывать ни при каком другом раскладе, они могли быть уверены в его пожизненной благодарности и соответствующей заботе. Они считали, что новый Папа был их собственностью.

Только вот не был.

Но поначалу не было и намека на проблемы. Жители Неаполя, гордые тем, что один из их соотечественников был возведен на высший пост в христианском мире, устроили праздник, осветив столицу, в честь нового Папы, кострами и факелами. Не менее довольная Иоанна сразу же отправила Оттона Брауншвейгского во главе королевского посольства в Рим, чтобы сообщить о своей личной радости и принести официальные поздравления. То, что королева Неаполя была лично знакома с Папой, подтверждается письмом, написанным через четыре дня после папских выборов послом Мантуи, очевидцем событий в Риме, в котором он сообщал, что Урбан VI "находится в очень дружеских отношениях с королевой Неаполя"[375]. Это наблюдение подтверждается большим количеством придворных Иоанны, которые впоследствии получили назначения при папском дворе — не только Спинелли, который был личным советником Папы, но и, согласно письму от 10 мая, некоторые из ее самых важных и близких вассалов, такие как Никколо Орсини и Томмазо Сансеверино, которые стали великим маршалом и сенатором Рима соответственно. Другие неаполитанцы из числа приближенных королевы также были приняты на влиятельные должности в личном хозяйстве Урбана и в папском казначействе.

Но вскоре переменчивый и крайне неприятный характер нового Папы начал давать о себе знать, и  кардиналы начали понимать, что на должность, которая требовала тонкости, изощренности и дипломатичности, они поставили грубого, одержимого, властного политического неофита, склонного к бессвязным бредням и буйству. Урбан VI "считается, как большинством современных хроник, так и большинством позднейших историков, одним из самых склонных к произволу и, по сути, безумных из всех Пап… обычно даже его защитники описывают его как капризного, вероломного, лживого, недоверчивого, непотичного и мстительного"[376]. По всей видимости, за годы своего смиренного раболепства в Авиньоне новый Папа тихо вынашивал ряд претензий к своим работодателям, в основном направленных против притязаний и роскошного образ жизни членов Курии. Теперь в нем вспыхнуло праведное негодование и горячее желание реформировать то, что он считал порочным стилем жизни, причем в основном это было направлено против кардиналов. Так, например, во время консистории Папа так разгневался на кардинала Лиможского, что набросился на ничего не подозревавшего прелата и повалил бы его на пол и если бы не вмешался Роберт Женевский, быстро вставший между ними и обратившийся к Папе со словами: "Святой отец, что вы делаете?"[377] Урбан особенно выделял кардинала Амьенского, который отсутствовал в Риме во время смерти Григория и поэтому не участвовал в выборах, как объект для оскорблений, неоднократно обвиняя его в получении взяток и замыслах измены. Кардинал Амьенский, чья родовитость была намного выше, чем у нового понтифика, ответил на это: "Я не могу ответить Вам сейчас, когда Вы Папа; но если бы Вы все еще были мелким архиепископом Бари, кем Вы были всего несколько дней назад, я бы сказал, что этот архиепископ встал мне поперек горла"[378]. Когда кардинал Миланский, ранее очень уважаемый доктор канонического права Неаполитанского университета и один из самых мягких и разумных членов Священной коллегии, возразил против одного из заявлений Урбана, спокойно объяснив: "Святой отец, отлучение не может быть законно наложено, если вы заранее не предупредили виновного трижды"[379], Урбан прокричал в ответ: "Я могу сделать все — и поэтому я сделаю это".

Провокационное поведение Урбана выходило далеко за рамки его отношений с папским двором. В ходе одного из проявлений грубости, подчеркивающей глубину невежества Папы или, возможно, просто его сознательное неприятие политических реалий, Урбан нанес оскорбление Оттону Брауншвейгскому, а также всей неаполитанской делегации, присланной Иоанной поздравить его с восшествием на папский престол. Герцог, как и подобает его статусу супруга королевы Неаполя, был удостоен высокой чести виночерпия на первой встрече с новым Папой — должности, требующей, чтобы он приклонил колено, поднося понтифику вино. Урбан намеренно игнорировал его, заставляя Оттона оставаться в этой унизительной позе, тщетно пытаясь подать Папе вино на глазах у всего собрания, пока наконец не вмешался один из кардиналов, сказав: "Ваше Святейшество, пора пить"[380]. Когда Оттон, вместе со Спинелли, позже подали Папе прошение королевы, в котором она просила дать ей отсрочку для сбора ежегодной дани (поскольку в предыдущем году она так много пожертвовала Григорию на военные нужды), Урбан обрушил свой гнев и на Иоанну. Как пишет один из хронистов, Папа не только отклонил ее просьбу, но и "пригрозил использовать свою власть над ней, поместить ее в женский монастырь и конфисковать все ее имущество"[381]. Эта угроза была повторена на последующей аудиенции с Оттоном и другими неаполитанскими представителями, на которой Урбан сообщил герцогу Брауншвейгскому, что женщина не должна править Неаполитанским королевством, и что он намерен свергнуть Иоанну и передать ее королевство сыну короля Франции или, возможно, собственному племяннику, которого Роберт Женевский позже назвал "совершенно никчемным и безнравственным человеком"[382]. Урбан мог бесконечно бороться с грехом симонии, но непотизм был совсем другим делом. "Чтобы ослабить эффект от этой шокирующей новости на посольство, прибывшее поздравить его, Папа предложил королеве уйти в женский монастырь добровольно"[383].