– Ваше сиятельство, катланы на подходе! – сообщил очередной посыльный.

– Ты смотри, какие непонятливые! – пробормотал я, разглядывая в бинокль стягивающуюся к передовым позициям фрадштадтскую пехоту. – Готовьте наши дикие эскадроны. Будет у ребят сегодня боевое крещение.

– А вдруг оплошают? – тихонько поинтересовался стоящий рядом Григорянский.

– Ну так вели нашему Зайке быть наготове. В случае чего пусть подстрахует!

Вокруг раздались приглушенные смешки. Все прекрасно знали, что ротмистр Зайцев со своими кирасирами так подстрахует, что мало никому не покажется. Кавалерии, равной его крылатым кирасирам, на этом континенте нет абсолютно точно.

– Ну все, теперь островитянам точно конец! – под одобрительное хихиканье окружающих отпустил реплику кто-то из моей свиты.

Я обернулся, чтобы пресечь смех, и обнаружил еще одного курьера, взволнованно шепчущего что-то на ухо Игнату. Мое сердце тут же сжалось от нехорошего предчувствия: явно случилась неприятность, о которой мне боятся докладывать лично.

– Господа, будьте добры относиться к врагу с серьезностью и уважением. По крайней мере, до тех пор, пока он не разбит! Пренебрежительное отношение к противнику на войне есть самый непростительный грех! – заявил я громко, продолжая смотреть на Игната.

– Слушай, Миха, – склонившись к моему уху, прошептал Григорянский, – ты временами такие умные мысли выдаешь, аж на загляденье! Хорошо все-таки, что тебя тогда в Холодном Уделе по голове отоварили, прямо вот реально поумнел. Я даже иногда думаю, может, мне кого попросить себя по голове треснуть? Вдруг и мне поможет?

– Ты с ума сошел, Григорянский? Я тогда чуть не помер, десять дней между жизнью и смертью висел! Такого врагу не пожелаешь! – прошипел я в ответ. Нашел время философствовать о пользе пропущенных ударов по голове! У нас тут война вообще-то.

– Да ты не ругайся, это шутка, конечно, – продолжал тихонько, чтобы никто не услышал, Василий. – А если серьезно, то я давно вынашиваю мысль написать книгу о военном искусстве, вроде учебника для офицерского состава. И назвать как-нибудь вроде…

– «Наука побеждать», – усмехнувшись, перебил я товарища.

– Кстати, неплохо! – обрадовался князь Василий.

– Еще бы! – снова усмехнулся я, отвешивая мысленный поклон Александру Васильевичу Суворову, у которого позаимствовал так понравившееся Григорянскому название.

Заметив наконец, что я смотрю на него, Лукьянов кивком головы отпустил смутившегося курьера и подошел ко мне.

– Михаил Васильевич, – промолвил он вполголоса, – тут такое дело… В общем, один дирижабль мы потеряли. Оболочка оказалась повреждена, он едва дотянул до базы.

– Экипаж? – спросил я, переглядываясь с Григорянским, которого перед сражением с трудом удалось отговорить от личного участия в воздушных налетах.

– Основной массе удалось спастись, всего пятеро погибших, ну и силовая установка разбита.

– Всего пятеро? – возмущенно прошипел я. – Да обученные летуны ценятся сейчас на вес золота! А тут аж пятеро!

– Ну так я что могу сделать? – развел руками Игнат.

Чтобы успокоиться, я прикрыл глаза и пару раз вдохнул-выдохнул. Никто не виноват в крушении, на войне как на войне. И хорошо еще, что случилось это не на глазах врага – нечего давать такой повод для злорадства!

– Холод, реально, могло быть гораздо хуже, – подал голос князь. – Оставшиеся дирижабли придержим?

– Не для того их сюда тащили, чтобы придерживать, – не согласился я, – пусть будут готовы работать с больших высот!

Оболочку пострадавшего дирижабля нужно будет детально обследовать и выяснить причину повреждения. И в будущем, не считаясь с потерей времени и средств, делать оболочки сложные, разбитые на несколько отсеков. Но это все потом, сейчас нужно было доделывать начатую ночью работу.

Время пролетело быстро, ночная тьма стремительно отступала под натиском зарождающегося дня. И с первыми лучами восходящего солнца жаждущие реванша фрадштадтцы начали строиться перед своими недостроенными и уже изрядно разбитыми нами укреплениями для атаки.

Судя по донесениям наблюдателей, левого фланга островитян можно было не опасаться. Гусары успешно рассеяли те немногочисленные войска, что еще подавали там признаки жизни. Будь у меня легкой кавалерии тысяч хотя бы пять, можно было бы с большим успехом совершить обходной маневр вокруг холма с выходом в тыл собирающимся сейчас атаковать нас фрадштадтцам. Но – увы и ах! У меня много чего нет в достаточных количествах, в том числе и легкой кавалерии, так что приходится выжимать максимум из того, что есть.

А главное из того, что у меня есть, – это большое преимущество в артиллерии, превратившееся уже в подавляющее из-за планомерного уничтожения вражеских батарей в самом начале сражения.

В самом деле было непонятно, на что рассчитывает противник. Неужели хочет опрокинуть нас в ближнем бою? Глупость какая-то.

– Двинулись! – сообщил Григорянский, снова хватаясь за бинокль.

– Печально, – вымолвил я с тяжелым вздохом, – скольких смертей можно было бы избежать. Ага, вот и кавалерия!

Всю конницу, что удалось собрать после тяжелой ночи, фрадштадтские военачальники разместили на самом краю своего правого фланга. Именно там сверкали в первых лучах восходящего солнца стальные нагрудники и шлемы кирасир, краснели мундиры и треуголки драгун, и там же виднелась большая темная масса туземной кавалерии.

Учитывая тот факт, что у нас только на правом фланге, прислоненном к подножию горы, имелся полноценный редут, а в центре и слева позиции состояли из нескольких флешей, логично было бы направить часть конницы в атаку на открытые промежутки между ними. Но противник решил не тратить время на дополнительные перестроения и обрушить всю оставшуюся мощь своего войска именно на наш левый фланг. Именно этим можно было объяснить и отсутствие кавалерии в центре, и весьма ограниченный ресурс брошенной здесь в бой пехоты.

Что же касается вражеской артиллерии, то стоило признать, что ночная охота удалась на славу и атаку смогли поддержать всего шесть орудий противника. Да и от тех был бы толк, если бы наша пехота пошла на сближение с фрадштадтской, до тех же позиций, где сейчас стояли таридийские полки, они дотянуться не могли.

– Красиво идут! – восхищенно цокнул языком Григорянский, после чего кровожадно облизнул губы. – Но сейчас будет очень много крови!

– Артиллерия, за работу! – приказал я, наводя бинокль на передние ряды пришедшей в движение вместе со своей пехотой кавалерии противника.

Как и ожидалось, вражеские кирасиры и драгуны двинулись вперед организованно, постепенно наращивая скорость и держа строй, катланы же ринулись вперед на всех парах, чуть ли не со старта пуская коней в галоп. Соответственно, туземцы первыми достигли зоны поражения артиллерией и первыми понесли потери в этой отчаянной и бессмысленной атаке.

«Длинная картечь», как здесь называют шрапнель, выкашивала ряды противника на таких дистанциях, где он еще по старой привычке чувствовал себя в относительной безопасности. Катланы не стали испытывать судьбу и быстро повернули назад. Регулярная конница продвинулась на пару сотен метров дальше, но тоже была вынуждена отступить. Когда же к традиционной артиллерии присоединились минометы, для фрадштадтцев все стало совсем плохо.

Привычная к попаданиям пушечных ядер пехота раз за разом пыталась смыкать свой строй, заменяя выбывших здоровыми бойцами, да только пораженных шрапнелью было на порядок больше и первые ряды атакующих батальонов таяли буквально на глазах. Тем не менее они продолжали попытки двигаться вперед плотным строем, не понимая, что этим только облегчают задачу нашим канонирам. В общем, когда пехота не выдержала-таки и побежала, поле уже было густо усеяно телами в красных мундирах. Первая попытка фрадштадтцев завершилась неудачей.

– Миха, кавалерия ждет приказа, – снова склонившись ко мне, вполголоса напомнил князь Григорянский.

– Я помню! – коротко отрезал я. Нехитрое дело – двинуть войска в атаку, нужно же еще выбрать подходящий момент, чтобы не отправить ребят прямиком в мясорубку. Потери же фрадштадтцев были велики, но еще не критичны. – Думаю, они попытаются еще раз.