А на деревьях шумела молодая листва, ветер донес запах свежей травы… Скоро лето. Увидеть бы его.

Дальше вечер был обычным. Море боли, запах крови и пряностей, мои хриплые крики и вязкая чернота, когда начал погружаться в забытье.

Но теперь меня, когда отключился, не отволокли в яму. А плеснули ледяной водой в лицо и продолжили… Похоже, хотят сказать, что шутки кончились. Ну, я знал, что легкими сеансами не ограничатся… Им ведь очень надо знать, где создали кита-паука. Кто бы сомневался.

В общем, вечер закончился еще хуже, чем обычно. От рук перешли к художественным надрезам и уколам по телу — неопасным, но крайне болезненным. Инструменты, которые использовала длинноухая, — явно плод многовекового опыта. Ничем другим мучения, которые причиняли обыкновенные деревяшки, объяснить я не смог. Правда, думал об этом уже потом. Вначале было, мягко говоря, не до того.

Под конец со мной опять побеседовал «добрый полицейский». Снова сокрушался, что не стремлюсь сотрудничать, и пытался воздействовать напрямую на психику. Снова ушел ни с чем, раздосадованный. Вначале я шепотом, едва шевеля запекшимися губами, умолял его поверить мне. Потом, кажется, громко послал его вслух — точно уже не помню.

Позже, ночью, я лежал на земляном полу, свернувшись калачиком и тихонько подвывая. Пользуясь перерывом между допросами, на которых я вопил, матерился и старался втолковать, что ничего не знаю, даже удалось слегка подумать — лишь бы занять себя чем-то, лишь бы не замирать в ожидании следующего… сеанса. Спать я уже не мог.

В действиях эльфийки-палача я не чувствовал банального садизма. Нет, она меня искренне ненавидела, но не наслаждалась моими страданиями. Словно была неизмеримо выше этого — боль гнилокровки ее не пачкала. Она просто выясняла, откуда взялся «гимори», кто мой хозяин и почему во мне кровь звезд. Как говорится, делала свою работу.

Подозреваю, что эльфы подумали, будто я тоже искусственно создан. Не могли допустить мысли, что такие, как я, могли получиться… естественным образом. Я был в шаге от того, чтобы выболтать что-нибудь о другом мире. И сдерживался только потому, что это бы только все усугубило.

Пока я еще жив. Не знаю, скоро ли дойду до того, что предпочел бы сдохнуть.

И да, потом меня убьют — я понимал со всей очевидностью. Просто избавятся от выродка, которого пока терпят, потому что он, возможно, владеет ценными сведениями. Надо тянуть время… Иначе пустят в расход. Подкинуть им какой-нибудь пищи для размышлений. Может, отправят еще куда-нибудь для выяснения, и подвернется шанс… По крайней мере, пытки временно прекратятся. Сколько я еще выдержу?

Утро началось, конечно же, с эльфийской булки. Я лишь горько усмехнулся. Похоже, в новом мире у меня опять наладилась стабильность. Яма — булка — пытки — яма — сон…

Но днем, когда меня повели в жуткий шатер, в привычный распорядок вдруг влезла нештатная ситуация. На полдороге в пыточную к сопровождающим подскочил дежурный и что-то быстро сообщил одному из них. После чего меня потащили чуть ли не бегом, и случилась накладка: с допроса не успели увести женщину — ту, вчерашнюю. Она, едва дыша, сидела в фиксирующем кресле и растерянно хлопала глазами. Мое изувеченное тело наскоро — но крепко, сволочи! — прикрутили к врытой в землю плахе с кривыми палками наверху. И нас оставили вдвоем — в сопровождении «доброго эльфа», конечно. Остальные спешно покинули шатер. Слышалась встревоженная речь, команды, раздаваемые несколькими уверенными голосами, тихое ржание коней, звяканье оружия, шорохи и прочая возня. Да что там у них творится?

Я искоса посматривал то на ушастого, то на женщину, которая по-прежнему бессмысленно пялилась в одну точку. Точно — странная она, и не в поведении дело. Совсем молодая, даже, наверное, симпатичная… Если бы не чуть выпирающие из-под нижней губы клыки. Кожа запачкана, под слоем грязи так и не разглядишь, да еще и темновато здесь… Но кажется, что заметно смуглее, чем у аборигенов, которых я видел. И глаза — с радужкой мутно-алого цвета. У людей так не бывает… И клыки у нас… ну, у них не торчат. Не знаю такой аномалии даже.

Ее взгляд вдруг резко сфокусировался на мне. Узкие, азиатского разреза глаза удивленно распахнулись.

— Ты кто? — опасливо спросила она.

— Не разговаривать! — грубо прервал попытку общения надзиратель. Ну, не больно и хотелось отвечать. Не та обстановка и мысли не о том. Хотя похожий вопрос и у меня назрел.

Женщина испуганно сжалась и притихла. Да, с ней тут, видать, тоже неплохо поработали.

Эльф плавно переместился ко входу под полог шатра и застыл там, глядя наружу. Казалось бы, отличная возможность напасть на него и сбежать. Ну, если бы не был накрепко привязан, конечно.

На плече у него я разглядел зеленую повязку с белым символом посередине. Смахивает на звезду, только лучи не прямые, а плавно изогнутые по часовой стрелке. Еще слегка расширяются посередине, похоже на лепестки. Солярный знак. Да это ж свастика! Ну кто бы сомневался. Фашисты, как есть фашисты!..

Внешне лицо «добряка» по-прежнему выражало наивную безмятежность, но когда он повернулся к нам спиной, то я заметил, как подергиваются кончики его ушей. Так! Что-то он неслабо нервничает.

Будто почувствовав мое внимание, он обернулся. Легкая гримаса пробежала по губам, но эльф, как ни в чем не бывало, подошел обратно и цепко вгляделся мне в глаза:

— Ты знаешь, что там происходит, пленник?

— Э-э, н-нет, — искренне ответил я, отводя взгляд. Знаем мы эти приемчики.

— Смотри на меня! Ты же не хочешь, чтобы с тобой вела беседу Ниольтари? — почти ласково намекнул гаденыш.

— Э-э, нет, — тупо повторил я, мотая подбородком.

«Эсэсовец» понимающе хмыкнул и снова всмотрелся в мои зрачки. Глаза его стали бездонными, а ноющая боль в пальцах и прочих ранах медленно схлынула. Дышать стало легко и сладко, я прямо упивался воздухом, стараясь вобрать его побольше. И потянуло общаться… В конце концов, почему нет? Он-то меня не пытал все же… Э, нет! Опять навязанные мысли!

— Как ты это делаешь? — с досадой, плохо прикрытой сожалением, полюбопытствовал гипнотизер. Или, наверное, опять колдун.

— Что делаю? — прикинулся валенком я.

— Как ты избегаешь откровенности, тролль-пленник. Те, кто доставил тебя, упоминали об этом… Но я не предполагал, что ты столь упорен. И зачем? Тебе же будет хуже… — расстроенно покачал головой ушастый. — Ниольтари скоро вернется, учти. Лучше поделись со мной тем, что тебе ведомо, и тебе больше не придется страдать.

«Ну конечно, покойники ведь не страдают, им без разницы», — пронеслось в мозгу. И я не выдержал:

— За что вы так со мной? Что я вам сделал? Разве так можно… с живым… и с тем, кто… думать может?

Эльф прищурился. Глаза его полыхнули в сумраке шатра. Но маска спокойствия дрогнула еле заметно.

— Да, Ниольтари с тобой жестока… Я просил ее смягчиться, но она непреклонна. Поэтому тебе нужно, не таясь, поделиться всем, о чем мы просим. Это правильно. Это необходимо тебе, мне и миру. Так ты сможешь искупить…

Он не договорил. Но и без того все было ясно.

— Я… покажу, где сделали гимори, — пробормотал я. — Только не… режьте больше. Не надо Ни-оль-тари.

Раз уж мне все равно не верят и не поверят никогда, то я сделаю вид, что таки раскололся. Перевозка — единственная надежда спастись. Там хоть ямы нет. Примерю роль Ивана Сусанина. Правда, тот плохо кончил.

— Вот и замечательно, — натянуто улыбнулся «следователь». — Вернемся к этой беседе сразу после того, как остальные прибудут в лагерь.

Он шагнул к выходу. Уже на пороге обернулся:

— Но Ниольтари все же должна убедиться, что ты не лжешь. Будь терпелив, пленник.

— А можно… без нее? — дрогнувшим голосом спросил я.

— Разумеется, — эльф опять улыбнулся. — Всего лишь открой мне свой разум, и тогда помощь Ниольтари не понадобится.

Ну уж нет. Он либо поймет, что я и правда не в курсе, — и тогда меня убьют сразу. Я еще не докатился до того, чтобы желать такого. Либо вообще узнает, что я из чужого мира, — и тогда, скорее всего, доживать мне придется подопытной мышью. И я сомневаюсь, что это лучше, чем пытки… Как бы не наоборот.