Слезы наворачиваются на глаза, и я моргаю, стараясь игнорировать их.

Моя сестра научила меня многим вещам, но самой важной была та, которую она показала мне, а не рассказала: никогда не позволять засранцам видеть, как ты разваливаешься.

— Ты… Ты расстаёшься со мной? — спрашиваю я, зная ответ, но не веря в него. Мне нужно подтверждение.

— Я уже давно собирался это сделать. — Он говорит это так, как будто он измучен этим. Как будто он измучен тем, что наши четырёхлетние отношения занимают больше пяти минут, и ему интересно, когда же, чёрт возьми, я выйду из его машины и отпущу его.

— Давно, — говорю я под нос.

— А ты никогда не задумывалась, почему мы так и не съехались? — спрашивает он, словно я идиотка. Как будто он предполагает, что я никогда не задавалась этим вопросом, потому что я слишком глупа, чтобы знать.

Конечно, я задавалась этим вопросом. Какая женщина не задавалась бы такими вопросами?

Я просто никогда не хотела настаивать на этом.

“Вы ничего не добьётесь с сильным мужчиной, если будете напористой женщиной”. Я помню, как однажды прочитала это в женском журнале. Я предполагала, что есть генеральный план, и позволила ему встать у руля.

Я позволяла ему быть сильным мужчиной!

— Разве ты никогда не задавалась вопросом, почему я избегаю брать тебя на рабочие мероприятия? — Он знает, что я спрашивала… спрашивала годами. Медленная, тошнотворная улыбка расползается на его губах. — А ты никогда не задумывалась, почему я никогда не делал тебе предложение? — Мой желудок вздрагивает, и тогда я вижу это — больное удовольствие, которое он получает от этого, от того, что заставляет меня чувствовать себя так.

Ему весело.

— Так ты выбираешь сегодня!? — спрашиваю я, мой голос повышается. В нём звучит неверие, но где-то глубоко под ним — ярость. Она бурлит, и я надеюсь, что она маскирует звук абсолютной обиды, которую он мне причиняет.

Он этого не заслуживает.

— Ты думаешь, я планировал это, Эбби? Какого хрена я поехал бы на гребаный Лонг-Айленд, если не планировал хотя бы перепихнуться сегодня вечером?

Мой желудок падает на пол, расплескавшись рядом с моим сердцем и самоощущением.

Его слова мерзкие.

Я не могу сказать, было ли это сделано специально, инсценировано, чтобы причинить боль и сильно ударить, или же он просто такой, какой он есть, и я только сейчас снимаю розовые очки. Как долго он был полон мерзких слов и дерьмовых намерений, и как я была так потеряна в любви и идее о нём, чтобы увидеть это раньше?

— Что? — спрашиваю я, и мои слова легки. Тихие. Едва слышны.

Возможно, это ошибка. Возможно, он не это имел в виду. Возможно…

— Ну же, Эбби. Ты тупая, но не настолько. — Кирпич возвращается в стену, которую я не знала, что он разрушил. Перед стеной лежит груда обломков, остатки десятков кирпичей. Каждый из них — это часть меня, которую я позволила ему разбить кувалдой.

— Я не ту…

— Ты делаешь макияж в «Роллардс».

— Я меняю жизни. Я помогаю женщинам…

— Господи, опять эта чушь. — Он фыркает и выкидывает руку. — Смотри. Поначалу это было мило, у тебя было твоё хобби, пока ты искала настоящую работу. Но ты перестала искать. Ты начала рассказывать о том, как помогаешь людям и меняешь жизни. У меня был тот знакомый в загородном клубе, а ты его отшила. — Я помню тот день. Я оделась в свой самый скучный, консервативный наряд и была вынуждена весь день сидеть в дурацком гольф-мобиле, раздавая девять клюшек и сбивать флажки. И когда этот "руководитель индустрии макияжа" разговаривал со мной, его глаза не отрывались от моих сисек. Любая помощь в карьере, которую он якобы предлагал, начиналась со слов: "Мы должны, знаете ли, пойти на ужин, а потом…".

Нет, спасибо.

— Он приставал ко мне, Ричард. Он заставил меня чувствовать себя некомфортно…

— Такова жизнь, Эбигейл. Вот как ты играешь в эту гребаную игру. Вот почему ты никогда ничего не добьёшься в жизни, делая чертовски дерьмовый макияж, как какая-то недоучка. — Он поворачивается ко мне, теперь уже полностью, ярость и гнев в его глазах.

Я никогда не боялась мужчин.

Сейчас я думаю, что есть шанс, что я могу бояться.

— Нелепо. Ты делаешь гребаный макияж, Эбби. А я? Я меняю жизни. Я беру людей, которым грозит двадцать лет, теряющих свои состояния, и спасаю их. — Его палец упирается ему в грудь, делая ударение. — Я что-то меняю. А ты? Ты, блять, играешь в переодевалки за минимальную зарплату на долбаном Лонг-Айленде.

Слеза падает с моих ресниц, падает на корсет и образует тёмное пятно, которое распространяется на шелковистую ткань.

— Я не могу этого сделать, Эбби. Мне нужно более серьёзно относиться к своему будущему. С тобой было весело, но я не могу довольствоваться весельем.

Довольствоваться.

Это слово должно быть безобидным, но злой умысел превращает его в нечто такое, что прорезает кожу, мышцы и кости — прямо к моему сердцу.

Это слово что-то меняет во мне.

Оно обрывает последнюю ниточку, удерживающую мечты о том, что я буду идеальной женой для этого мужчины.

А поскольку он мужчина, и, судя по всему, дерьмовый, он не видит, что мой мир рушится вокруг меня. Он не видит, как моя самооценка и будущие мечты превращаются в пыль.

— В конце года меня назначат партнёром. Ты знаешь, что это то, над чем я работаю. Мне нужно, чтобы Мартинес и мой дедушка увидели, насколько серьёзно я к этому отношусь. Это? — Его глаза блуждают по мне. — Не вписывается в эту картину.

И хотя логическая сторона меня понимает, что происходит, сторона, которая является просто моими эмоциями, не понимает.

— Но… мы были вместе четыре года, — говорю я. Он вздыхает, и это вздох, который вы даёте пятилетнему ребёнку, когда он просит мороженое в семь утра.

— Это было весело. Ты же не думала, что это так, правда? Боже, Эбби. Повзрослей. Это никогда не была ты. — На его лице снова появляется злая улыбка, и это заставляет меня дрожать. — Это никогда не должна была быть ты.

И тут капает вторая слеза. И теперь я смотрю на Ричарда, глаза слезятся так, что почти всё вокруг выглядит расплывчатым, и думаю, когда же он улыбнётся и скажет, что пошутил.

Когда он скажет, что это был какой-то розыгрыш — жестокий, но всё же розыгрыш.

Он никогда не умел быть смешным. Я, конечно, позволяла ему думать, что он смешной. Все эти годы я смеялась над его дерьмовыми шутками, чтобы он чувствовал себя лучше…

Но он продолжает смотреть, глядя на меня со странной смесью жалости и раздражения. Раздражение, как будто то, что я расстроена и ошарашена тем, что он расстался со мной после четырёх лет и без предупреждения, доставляет ему неудобства.

Затем раздаётся стук в окно. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, и вижу полицейского, который стоит там, сгорбившись. Я даже не заметила красные и синие огни, отражающиеся от приборной панели, когда он припарковался позади нас. Ричард вздыхает, опускает моё окно, и холодный воздух врывается в мои лёгкие, как удар током.

— У вас двоих всё нормально? — спрашивает он, заглядывая в машину с фонариком. Его лицо смягчается, когда он видит то, что, я уверена, бледное лицо, слезящиеся глаза и несколько следов от слез.

— Всё в порядке, офицер, — говорит Ричард со своей доброй мальчишеской улыбкой. — Она как раз выходила.

Она как раз выходила.

Она как раз выходила.

Она как раз выходила.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что говорит Ричард.

Он хочет, чтобы я вышла из его машины.

Потому что он только что порвал со мной.

И ему нужно ехать на корпоративную вечеринку, в конце концов.

Мы были вместе четыре года, и этот человек даже не смог поступить со мной порядочно, расставшись со мной, чтобы дать мне время всё обсудить, дать мне возможность завершить отношения. Вместо этого он сделал это вот так — на обочине дороги, пока я была в костюме гребаного кролика.