– Да здравствует международная революция!

Гумберт оторвался от молодого рабочего, который вцепился в него, и сделал тщетную попытку вырваться из этой человеческой массы. Он споткнулся о бордюр и чуть было не упал, но ухватился за куртку какого-то мужчины и получил несколько ударов в ребро.

– Полиция! – крикнул кто-то. – Остановитесь!

– Вперед! – закричали с другой стороны. – Нас не остановит никто! Идем к ратуше.

– Не стрелять!

Гумберт почувствовал, как его снова охватывает дрожь, появился звон в ушах. Звук самолетов. Глухой грохот разрывающихся гранат. Он дрожал всем телом, ища, где бы спрятаться, и все же понимал, что если он сейчас свалится посреди этого столпотворения, то его затопчут.

– Свиньи! Стрелять в беззащитных людей! В женщин!

Он слышал одиночные выстрелы, люди визжали в паническом страхе, теперь эта людская масса остановилась и сплотилась еще теснее.

– Назад! Идите назад!

– Вперед, ребята! Только вперед!

Пронзительный крик молодой женщины болью пронзил его уши, и у него словно выросли крылья. Гумберт греб обеими руками, как бы проплывая сквозь толпу, сопротивляясь течению, спотыкаясь, падая, снова поднимаясь на ноги, хватаясь за что попало, сталкиваясь с телами, и в этом своем полете он видел искаженные страхом гневные лица, глаза, рты, руки…

Скорчившись, он присел на землю, прислонившись спиной к стене дома. Мимо него со свистом пролетали гранаты, взрывалась земля, в воздух взлетали оторванные руки, мундиры, шлемы, человечьи головы с крысиными мордами… В его ушах шумел океан.

– Гумберт! Вы ведь Гумберт, не так ли? Камердинер с виллы.

Он слышал какие-то невнятные слова. Кто-то наклонился к нему и положил руку на плечо – эта теплая рука была успокаивающе тяжелой.

– Тихо, тихо, – услышал он мужской голос, кто-то осторожно поглаживал его рукой. – Они ушли. Никто ничего вам не сделает.

Только сейчас до его сознания дошло, что все это время он сидел, судорожно зажмурив глаза. Гумберт моргнул и увидел прямо перед своим носом серый булыжник тротуара, затем песчаный цоколь дома, перед которым он сидел на корточках, затем две штанины из темной ткани, на которых кое-где виднелись пятна серой пыли.

– Ну что? Давай потихоньку. Вы ведь Гумберт, не так ли?

Он поднял глаза и увидел лицо мужчины – это было широкое крестьянское лицо. Он знал его, видел несколько раз, но никак не мог взять в толк, где и когда. Его била судорожная дрожь, которая все еще не хотела отступать.

– Гумберт Седльмайер, – механически произнес он. – Одиннадцатый Вюртембергский полевой кавалерийский полк…

– Все уже позади, камрад.

Мужчина схватил его под мышки и поставил на ноги. Тяжело дыша и все еще дрожа, Гумберт стоял, прислонившись к стене дома, и вглядывался в лицо своего спасителя.

– Себастьян Винклер – мы виделись несколько раз на вилле. Помните? Фрау фон Хагеманн время от времени любезно давала мне почитать кое-какие книги.

Гумберт похлопал глазами, чтобы прогнать белесый туман, застилавший ему взор. Теперь разум медленно возвращался к нему. Господин Винклер даже пил чай в библиотеке с фрау фон Хагеманн, и они подолгу беседовали. Гумберт слышал также, что Алисия Мельцер упрекала за это свою дочь, и дело дошло бы до ссоры, если бы молодая фрау Мельцер не выступила посредником.

– Господин Винклер… Я вам очень благодарен. Вы знаете, это у меня с войны. Приступы страха находят на меня вновь и вновь.

Винклер кивнул и стряхнул с рукава Гумберта пыль. Каким заботливым он был. Верно – он ведь работал заведующим детским домом.

– Знаю по себе. Тоже был там.

Взгляд Гумберта теперь окончательно прояснился, он дружелюбно улыбнулся своему спасителю. Кажется, у него ведь не было ноги? И он ходил с протезом? Несомненно, очень милый и порядочный малый.

– Какая дикая орда! – сказал Гумберт. – Наверное, это коммунисты.

– Да. Много спартаковцев. Замечательные люди, но вряд ли им удастся добиться своего…

Гумберт смекнул, что этот милый малый, директор детского приюта Винклер, явно питает симпатию к коммунистам. Неудивительно, что фрау Мельцер возмущалась, что ее дочь распивала с ним чаи. На вилле осуждали коммунистов, приверженцев НСДПГ, называли их «левыми чудаками», а Союз Спартака приравнивали к дьяволу и Вельзевулу.

– Ах да, – смущенно пробормотал Гумберт.

Винклер сказал ему, чтобы тот сначала попробовал, сможет ли он идти. В крайнем случае он может вести его под руку, им было отчасти по пути.

– Они стреляют мимо цели, это так. Сейчас еще слишком рано, но я убежден, республика – лучшая из всех форм правления. Однако идти к этому надо постепенно, не спеша. Вы когда-нибудь слышали, как говорит Эрнст Никиш? Нет? Он великолепен… Когда-то был учителем, как и я.

Гумберт слушал его и медленно шагал рядом. Слышать его голос было приятно, даже несмотря на то, что смысл его речи казался Гумберту совсем чуждым. Собрания. Решения большинства. Народная воля. Законодательство. Восторженная речь Винклера распугала все воображаемые самолеты и снаряды, больше не было взрывов, и океан перестал шуметь. Когда они добрались до Якоберштрассе, откуда уже можно было видеть ворота, Гумберт почувствовал себя, несмотря на страшную усталость, совершенно нормально.

– Я очень горжусь этим… это большая ответственность, которой я очень дорожу.

Насколько понял Гумберт, Себастьян Винклер был членом того «Совета рабочих, крестьян и солдат», который отныне будет иметь решающее значение для судьбы «Баварской республики». Он почти проникся почтением к этому человеку, внешне казавшемуся таким простым и скромным.

– Мир изменится, Гумберт, – сказал Винклер, прощаясь с ним, и его глаза сияли. – Императоры и короли уже отыграли. Народ возьмет власть в свои руки. Все люди будут равны – не будет ни господ, ни слуг, капитал и средства производства будут распределены поровну, никто не будет голодать, но и утопать в роскоши никто не будет…

Это звучало очень смело, и если честно, Гумберту совсем не понравилась эта идея. Ему было жаль старого короля Людвига, и кайзера Вильгельма он бы тоже вернул, но высказать это он побоялся.

– Ни господ, ни слуг? – неуверенно переспросил он.

Себастьян Винклер усмехнулся и сказал, что это видение будущего. Словно факел, который ты несешь перед собой. Какая-то надежда…

– На самом деле ваша профессия – вымирающее ремесло. – Он улыбнулся и протянул Гумберту на прощание руку.

Ночью шел сильный дождь, так что сейчас приходилось идти узкими тропинками между могилами, утопая в грязи. Утреннее солнце лишь на мгновение выглянуло из-за темных туч, и на группку посетителей кладбища снова обрушился ливень. Все раскрыли зонты, надвинули на лоб шляпы, подняли воротники пальто.

– Ненавижу кладбища, – нахмурилась Китти. – Особенно ходить на них так рано утром.

– Могу я взять вас под руку? – спросил Эрнст фон Клипштайн, всегда готовый прийти на помощь друг семьи.

– Спасибо, Клиппи. Мои туфли все равно испорчены. Может быть, вы поможете Мари – она хотела купить цветы.

Эрнст фон Клипштайн остановился, чтобы дождаться Мари, она как раз появилась у ворот кладбища с букетом из плюща и белых лилий. Цветы в это время года были дорогим удовольствием, но Мельцеры твердо решили поддержать своих друзей и родных. Некогда могущественный банкирский дом Бройера больше не существовал. Чтобы избежать позорного банкротства, Эдгар Бройер принял предложение баварского банка Bayerische Vereinsbank о слиянии. Неделю назад он подписал все контракты, а на следующую ночь застрелился.

– Я не осуждаю его, – сказал преподобный отец Лейтвин. – Но у церкви свои законы, которых я должен придерживаться. Даже если мне от этого очень тяжело на сердце…

Гроб опустили в землю рано утром, в укромном уголке кладбища Херманфридхоф, там, где хоронили бедняков и самоубийц. Церковь и тут пошла навстречу – в другие времена тех, кто заканчивал жизнь самоубийством, хоронили за городскими воротами.