Августа утверждала, что толком ничего не знает. Это, мол, все слухи, а что там на самом деле происходит, известно только Богу.

Все взоры обратились к Гумберту: никто не был так осведомлен в этих делах, как он. Конечно, от остальных не ускользнуло, что на днях он отвозил Рикарду фон Хагеманн и ее невестку в город. Когда они позже спросили Гумберта, тот только сказал, что ждал на улице перед домом и ничего не слышал.

– Что, она так ничего и не сказала? И родителям тоже ничего? – любопытствовала Йордан.

Гумберт поднял брови и придал своему лицу индифферентно-надменное выражение, в духе английских дворецких.

– Не в моих привычках подслушивать господ, фройляйн Йордан, – съязвил он.

– Ах ты боже мой, – разозлилась Мария Йордан. – Ну ты просто идеальный дворецкий! Так чтишь конфиденциальность… Вот только у меня есть свои информаторы.

Она откинулась на спинку стула, одарив всех торжествующей улыбкой. Да, она-то знала кое-что, чего не знали другие, и была готова лопнуть от распиравшего ее желания поведать об этом остальным. Конечно же они сперва должны были хорошенько попросить ее об этом…

Однако тут поднялась фройляйн Шмальцлер и объявила, что перерыв закончен и всем пора браться за работу. Брунненмайер тоже встала, взяла кофейник и сделала Ханне знак отнести чашки и тарелки в мойку. Августа с Эльзой продолжали сидеть, их снедало любопытство. Гумберт тоже остался на своем месте – его совершенно не устраивало, что Мария Йордан рассказывает вещи, которые не обязательно знать всем на кухне.

– Смотри-ка. И что за информаторы? Шпионы? – усмехнулась Августа.

– Что за чушь! Ядвига рассказала мне. Ее вызвали к фон Хагеманнам, ведь она работала в лазарете медсестрой.

– А-а, Ядвига. Знаю. Сплетница из сплетниц.

– Так ты хочешь знать или нет?

– Ну, говори уже!

Мария Йордан на мгновение притихла, чтобы убедиться, что все ее слушают. Затем продолжила, игнорируя предостерегающие взгляды Гумберта.

– Он изуродован, – прошептала она. – Чудовищное зрелище. Череп мертвеца. Получил пулю в лицо. Волосы сгорели, нос снесло, глаза…

– Ну хватит! – крикнула Августа, закрывая уши. – Ты врешь, Йордан. Ты это все придумала, гадина!

– Можешь не верить!

Мария Йордан скрестила руки на груди, радуясь тому впечатлению, которое произвела своим известием. Почти все испуганно уставились на нее, только Гумберт смотрел осуждающе. Значит, он давно это знал. Вдруг Августа – ну кто бы мог подумать – начала рыдать. Посмотрите-ка! Красавчик Клаус, оказывается, нравился ей больше, чем всем казалось.

– Думаю, вам пора вернуться к своим обязанностям директора приюта, фройляйн Йордан! – сердито проговорила Элеонора Шмальцлер и добавила резким тоном:

– Впрочем, я бы не хотела больше видеть вас здесь.

Гумберт с огромным удовлетворением наблюдал за тем, как вытянулось лицо Йордан и как еще больше заострился ее подбородок. Не говоря ни слова, она поднялась, схватила свою шляпу и нахлобучила ее на голову.

– Желаю счастливого выхода на пенсию, фройляйн Шмальцлер. Уже не много осталось, не так ли?

С этими словами она повернулась, чтобы уйти. Слышно было, как она с грохотом захлопнула за собой дверь.

Августа все еще стояла, вся в слезах, ища глазами Гумберта. Он хотел бы увернуться от этого взгляда, но не осмелился.

– Неужели это правда? – с мольбой в глазах прошептала она. – Он кивнул, но ничего не сказал. – О боже! – простонала Августа, всхлипывая. – Только бы он ничего не сделал с собой! Ведь он не первый…

Она вытерла лицо рукавом и бросилась прочь из кухни.

Гумберт провел рукой по волосам и тряхнул головой, как будто хотел избавиться от неприятной мысли.

– Ну именно сегодня надо было прийти этой сплетнице, – проворчал он. – Испортила мне настроение. А мне выступать сегодня вечером. Ты ведь придешь, Ханна? И ты тоже, Фанни? Я оставил специально для вас два билета!

– Конечно, придем, Гумберт. И переплюнем через плечо…

Ханна воспользовалась моментом. Она подбежала к кухонной плите, открыла заслонку и бросила письмо в огонь.

– Но только через левое плечо, Ханна. И плюнуть нужно трижды. Тьфу-тьфу-тьфу…

В это утро Мари чувствовала себя совершенно разбитой. «Ничего удивительного», – подумала она, стоя в ванной перед зеркалом и рассматривая темные круги под глазами. Полночи она участвовала в дискуссии, а потом до утра не сомкнула глаз. Она причесалась и припудрилась, но лицо не очень-то посвежело. И откуда взялись эти морщинки на лбу? И вокруг глаз. Неужели в двадцать четыре она уже постарела?

«Пожалуй, от долгого ожидания», – подумала она. Во всем виновато неотступное, изнуряющее чувство тревоги за Пауля. Ранение в плечо. Потом лихорадка. Жив ли он вообще? Или его уже давно… Нет, не может быть, она не хотела в это верить.

Она заколола волосы на затылке и снова придирчиво посмотрела на себя в зеркало. Да нет же, она все еще была симпатичной. Когда вернется Пауль, он не заметит в ней никаких изменений и будет таким же влюбленным и нежным, каким он был всегда. Если только он вернется…

Она попыталась прыгнуть выше головы и, отбросив все свои сомнения, вызванные предложением Клипштайна, доложила о нем свекру. Иоганн Мельцер тотчас воспрял духом. Казалось, он давно втайне надеялся на финансовую поддержку со стороны Клипштайна. Ему не понравилось только, что тот хотел стать партнером. Вчера вечером в «мужской» гостиной разгорелись дебаты. Иоганн Мельцер вел речь о долговом обязательстве, фон Клипштайн же хотел получить право на совместное управление фабрикой. Мари пыталась выступить посредником. Обсуждалась и возможность превратить фабрику в акционерное общество, как уже давно сделали многие аугсбургские предприятия, однако обе стороны в конце концов поняли, что при теперешнем катастрофическом состоянии экономики подобная трансакция вряд ли целесообразна. Газеты пестрили сообщениями о «позорном мире», навязанном Германии в Версале. Кому нужны были все эти страдания и смерти? Зачем нужны были все эти жертвы? Весь этот героизм на благо отечества? Все было напрасно. Тот, кто должен был ответить за все бедствия, трусливо спасся бегством, оставив людей в нищете. Дело чуть не дошло до совершенно лишнего спора между ее свекром и фон Клипштайном, поскольку прусак несмотря ни на что хранил верность кайзеру и главному командованию армией, а фабрикант Мельцер в ярости заявил, что все они дураки и предатели. Людям навязали военный заем, сняли с них последнюю рубашку, даже свадебные кольца отняли, обманывая, что однажды вернут им все с прибылью, когда одержат победу над врагом и заставят его выплачивать репарации. И кто же выплачивает эти самые репарации? Сами немцы. А это означало, что немецкая экономика еще много лет не сможет оправиться и встать на ноги…

Под конец Мари разозлилась: «Для чего мы здесь собрались? – спросила она. – Чтобы поплакаться друг другу о том, что у немецкой экономики нет будущего? Если каждый в стране будет так думать, то сразу может спрятаться, как улитка, в свой домик и отбросить все начинания. Нет, именно сейчас нужны новые идеи, смелость, предприимчивость и – главное – приток свежего капитала». С ней согласились, именно это мужчины имели в виду, а она смогла это точно сформулировать. Фон Клипштайн поднял бокал за потрясающую женщину и добавил, что его друг Пауль может считать себя счастливчиком. Иоганн Мельцер, посмеиваясь себе под нос, сказал, что у его невестки «крепкая башка» и это ее идеи держали фабрику на плаву.

Мари слушала их и радовалась, что они наконец-то пришли к окончательному соглашению: название «Ткацкая фабрика Мельцера» остается, а фон Клипштайн становится партнером, получает зарплату и свою долю прибыли. Сделку скрепили рукопожатием, договорившись в ближайшие дни оформить и подписать все документы. Тогда наконец можно будет закупить столь необходимое сейчас сырье и запустить производство. Разумеется, Мари уже разработала новые современные образцы тканей, которые затем будут перенесены на печатные валки. С помощью этих новшеств у них появился шанс потеснить конкурентов.