– А ты бы этого хотела, Китти?

Она сглотнула, провела рукой по волосам, потом по лицу. Это было просто невозможно – не поддаться магии его черных глаз.

– Нет, – прошептала она. – Я хочу, чтобы ты остался, Жерар…

Все произошло так, как и должно было произойти. Два шага, и она оказалась в его объятиях, прижимая его к себе, рыдая у него на груди, умоляя не оставлять ее. Она замолчала только тогда, когда он прильнул к ее губам. Его поцелуй был чудеснее, чем она представляла в своих мечтах. Он был новым и совершенно незнакомым, полным страсти и в то же время сдержанным, горьким и бесконечно нежным.

– Ничего не выйдет, сердце мое, – прошептал он ей на ухо. – Никогда еще я не был так близок к тебе, как сейчас, Китти. Никогда я не любил тебя так сильно, как в эти месяцы, когда ты была для меня недосягаема. Но у нас нет шансов. Не сейчас, когда война отравила души людей ненавистью – в твоей и в моей стране…

Она прижалась к нему, вдыхая его запах, такой знакомый и в то же время такой новый для нее, провела пальцами по его волосам, потом мягко и нежно по линии его бровей.

– Нет, – возразила она. – Никого в моей семье не испугает то, что ты француз. Особенно Мари, она управляет делами фабрики вместе с Клиппи. Ты разбираешься в шелковых тканях и сможешь работать у нас.

Она почувствовала, как его тело задрожало. Он смеялся над ней, но она-то говорила серьезно. Разве это не прекрасная идея? Жерар в качестве второго директора ткацкой фабрики Мельцера.

– Ты мечтательница, – пробормотал он и поцеловал ее. – Нет, любовь моя. Если получится, я налажу работу на нашей фабрике в Лионе и займусь производством шелка.

На мгновение Китти увидела много лиц по ту сторону витрины – это были дети, припавшие к стеклам своими носами. Однако увидев там только большие полотна картин, они быстро потеряли интерес и убежали.

– Ну ладно, – обиженно фыркнула Китти. – Если ты так сильно этого хочешь – тогда прощай. Я надеялась, что ты примешь мое предложение.

Он притянул ее ближе к себе, и хотя она делала вид, что сопротивляется, на самом деле она очень этого желала. Она не хотела снова отказываться от него. Как только он окажется во Франции, она больше никогда его не увидит. Ведь поговаривали, что для немцев граница закрыта, разве не так?

– Не сейчас и не так, любовь моя, – возразил он очень серьезно. – Ты стала художником, и я безмерно восхищаюсь тобой. А кто я? Никто. Бывший военнопленный, который зарабатывает на жизнь мелкими делишками на черном рынке. Человек, который не может разговаривать с любимой женщиной на людях, с которым она нигде не может показаться… Хочешь услышать больше?

Она энергично замотала головой и закрыла уши руками. Он не услышал ее, рассердилась она. Если он станет директором ткацкой фабрики Мельцера…

– Тихо, любовь моя, – ласково зашептал он. – Лучше скажи мне, будешь ли ты ждать меня, даже если это займет месяцы, а может быть, и годы.

– Годы? – в смятении повторила она.

– Ты моя единственная, моя большая любовь, Китти. И тогда, и сейчас – ничего не изменилось. Ты занимала все мои мысли в моменты, когда я думал, что умру. И если я и возвращаюсь сейчас, то только для того, чтобы заслужить право когда-нибудь попросить твоей руки.

Его прервал пронзительный звук, который издала Хенни – она явно заскучала и теперь громко звала свою маму. Жерар улыбнулся и на прощание поцеловал Китти в нос.

– Там у хозяйственного магазина стоит Тилли, бедняжка совсем продрогла, – проговорил он как бы и шутя, и сочувствуя. – Мне пора.

Китти стало холодно, когда он отпрянул от нее. Она попыталась удержать его взгляд. Еще хоть чуть-чуть…

– Я буду ждать тебя, – вздохнула она. – Пиши.

– Постараюсь.

Прозвенел дверной колокольчик – Жерар вышел из магазина. Китти подошла к витрине и увидела его: словно тень, он торопливо удалялся сквозь кружащиеся в воздухе снежинки.

«Ах, какая красивая, – подумала Элизабет. – Хочу, чтоб она была такой и никакой другой. У нас будет именно такая елка. И мы будем наряжать ее все вместе…»

Она стояла у входа, одетая в пальто и шляпу, и смотрела, как Густав и Гумберт втаскивают в холл огромную ель. За ними на почтительном расстоянии шли дети: Густав сказал им, что тот, кто тронет ель до того, как ее поставят, приклеится к ней и останется так стоять до самого Рождества.

– Тетя Лиза, тетя Лиза! – закричала Додо и обхватила руками Элизабет, украсив ее светлое зимнее пальто влажными пятнами. – Каждый из нас может повесить один шар. И ты тоже!

Элизабет подняла ее и рассказала, что еще на рождественскую елку вешают настоящие пряники, но Додо уже знала об этом от Хенни.

– Тетя Лиза, а правда, что ты скоро уедешь далеко-далеко?

– Кто это сказал?

– Это Августа сказала Эльзе.

Ну, конечно. У слуг всегда были ушки на макушке. Особенно у Августы, этой старой болтуньи!

– Не верь им.

Она поставила девочку обратно на пол, и Додо, довольная, убежала. На лестнице наверху наконец-то появилась Мари; обменявшись несколькими фразами с фройляйн Шмальцлер, она спустилась в холл. Там она осторожно обошла ель, все еще лежавшую на полу, в ожидании, когда ее установят на деревянную подставку.

– Ну где же ты? – укорила ее Лиза. – Мы опаздываем…

Мари не успела ответить, потому что в этот момент к ней бросились близнецы и начали заваливать ее вопросами. А где разноцветные шары. И стеклянные птички. И серебристая мишура…

– Знаете что? Идите-ка вы наверх к бабушке, она вам все покажет.

– Да-а-а!

Под предводительством Лизель вся ватага понеслась по лестнице наверх. Алисии будет непросто успокоить возбужденных детей.

– А мама не знает? – тихо спросила Элизабет.

– Я ей не сказала. Я не хотела, чтобы она лелеяла надежды, которые могут не сбыться.

По лицу Мари Элизабет поняла, что та в эту ночь от волнения не сомкнула глаз. Сама она тоже спала плохо. У Китти ужасно болела голова, и она лежала в постели.

– Он точно приедет, Мари. У меня хорошее предчувствие, – сказала она и взяла золовку под руку. – Сегодня мы с триумфом приведем Пауля на виллу.

– Дай-то Бог, чтобы так и было, Лиза!

Вчера днем пришло сообщение о том, что поезд с освобожденными военнопленными из России прибудет на вокзал Аугсбурга около одиннадцати часов следующего дня. Официального подтверждения не было, как не было и упоминания об этом в газете. Тем не менее половина Аугсбурга пребывала в радостном волнении, и наверняка вокзал будет переполнен – все ждали встречи с близкими и надеялись их увидеть.

Спускаясь по лестнице, Лиза и Мари почувствовали провожающие их взгляды. Среди персонала давно распространился слух о том, куда они едут, – все были взволнованы и полны надежд на лучшее. Гумберт подготовил машину, заправил ее бензином и маслом, до блеска вымыл стекла. Вчера днем Густав с дедом расчистили снег на подъездной дороге, хотя никто не давал им таких указаний – они делали это по собственной воле.

Лиза вела машину медленно, стараясь не сбиться с пути и не сделать какой-нибудь глупой ошибки. Ей пришлось немного подождать у ворот, так как в город ехало много повозок с репой и картошкой. Мари сидела рядом с ней в напряженном ожидании, она неподвижно смотрела на дорогу и молчала. Лиза тоже не могла придумать, о чем бы поговорить с ней. У нее замерзли пальцы, лучше бы она надела кожаные перчатки.

Как и ожидалось, на вокзале толпилась масса народа, поэтому они припарковали машину на Принцрегентенштрассе и последний отрезок пути шли пешком. Чтобы толпа не вышла из-под контроля, была выставлена полиция, и повсюду раздавались громкие указания: идти медленно, не толкаться, держать детей за руку.

– Уже одиннадцать. – Мари взглянула на вокзальные часы.

– Я же говорила, что мы опаздываем!

Мари в отчаянии остановилась у главного входа и спросила Лизу, не лучше ли подождать здесь, но шедшие за ними люди толкали их вперед, так что им пришлось идти к перрону, хотели они того или нет. Это были в основном женщины, молодые и старые, жены, матери, бабушки, они протискивались на платформу вместе со своими детьми, подростками с большими испуганными глазами и плачущими малышами. На ком-то из них была приличная одежда, на ком-то – потертые куртки, на ногах ботинки с деревянными подошвами, но всех их объединяла отчаянная надежда, она была написана на их лицах.