Пока они стояли перед открытой могилой, начался дождь. Алисия бросила горсть земли. Сначала упало несколько крупных капель, потом на них обрушился целый потоп, слава богу, Клиппи захватил с собой зонт. В облаках над ними словно рассыпались гранитные скалы, и яркий свет на несколько секунд осветил надгробия так четко, что можно было различить каждую букву. Вслед за тем все снова погрузилось в серую, пронизанную дождем темноту.

– Держитесь меня, – услышала она слова Клиппи. – Моя машина тут рядом за воротами кладбища…

Лиза промокла, но ей было все равно. Вокруг нее посетители кладбища бежали, спешили, летели к выходу, мимо проплывали зонтики, шляпы, поднятые над головой сюртуки. Она смутно узнала трех человек, идущих в противоположном направлении. Им было нелегко постоянно уворачиваться от торопливо бегущих им наперерез людей, и чтобы их не сбили, они вынуждены были ступать на газон.

– Лиза! – крикнула разволновавшаяся Китти. – Ты чего остановилась?

Ей было все равно. Под проливным дождем она шла за теми тремя, сама не зная, зачем она это делает.

Риккарда фон Хагеманн и ее муж стояли перед открытой могилой Иоганна Мельцера, держа друг друга за руки. Она видела, как Кристиан фон Хагеманн что-то сказал жене, Риккарда кивнула. Клаус стоял позади родителей, надвинув шляпу на лицо, а потом, непонятно зачем, раскрыл зонт.

Они не ожидали увидеть Элизабет и, ошеломленные, подняли головы, когда та обратилась к ним. Клаус отвернулся, не желая, чтобы она видела его обезображенное лицо.

– Ты конечно же много раз слышала эти слова, – сказала ей Риккарда. – Но в такие минуты мало кто может выразить то, что чувствует. Мы бесконечно соболезнуем, Элизабет.

Она поблагодарила, взяла протянутые ей руки в свои. Наконец Клаус тоже повернулся к ней. Он держался рукой за край шляпы так, как будто хотел натянуть ее на лицо.

– Так много всего произошло, Лиза, – произнес он. – Я часто думал о том, что хотел бы начать все сначала, но уже слишком поздно.

Она не знала, насколько серьезными были произнесенные им слова. К тому же в этот момент над ними прогремел мощный раскат грома, словно сами небеса хотели о чем-то предупредить их.

– У меня есть предложение, Клаус. Выслушай меня спокойно – потом у тебя будет время подумать и принять решение.

– Пссст!

Ах, как ужасно скрипит эта глупая дверь. Додо просунула голову в образовавшуюся щель, пытаясь что-то разглядеть в сумеречном свете.

– Уходи! – приказал стоявший позади Лео, дергая ее за платье.

– Пусти меня.

– Нам нельзя туда заглядывать!

Дверь снова скрипнула, поскольку Лео протиснулся вместе с сестрой. В спальне бабушки было полутемно, шторы на окнах были задернуты. Было видно супружеское ложе с золотым витиеватым декором, рядом с ним – очертания кресел для гостей, туалетный столик с тремя вращающимися зеркалами и высокий шкаф с мраморной столешницей. На большой кровати бабушка казалась совсем маленькой. Она лежала на спине, и лицо ее было очень бледным.

– Она умерла? – прошептал Лео.

– Нет, – прошепелявила Додо. – Она спит. У нее же мигрень…

– От этого она может умереть.

Додо покрутила пальцем у виска. Брат был ужасно глуп.

– Она дышит. Присмотрись хорошенько…

Лео сощурил глаза и заметил, что у бабушки равномерно поднимается и опускается грудь. Он не знал, рад он был этому или огорчен. Все-таки скорее рад, хотя смерть была для него загадкой, которая не давала ему покоя.

– Мы не должны ее будить! – произнесла Додо тоном взрослого. – Бабушке нужно выспаться.

Лео кисло вздохнул. Додо всегда все знала лучше. Нельзя заходить в кладовку. Нельзя рисовать мамиными кисточками. Нельзя срывать листья с растений в зимнем саду… Девочки думали, что они такие умные.

– А может, она проснется сама, – размышлял он.

– Да, попозже, – прошептала Додо. – Она обещала поиграть с нами в «папу, маму, ребенка и бабушку».

Лео медленно закрыл дверь спальни. При этом она заскрипела еще громче. Ему совсем не хотелось играть в эту дурацкую игру, ведь ему всегда приходилось быть папой. Или ребенком. Ни то, ни другое не доставляло ему удовольствия. Он предпочел бы быть разбойником. Или пиратом. В разбойников с ними играла только мама, а у нее никогда не было времени.

– Ты не должен этого делать!

Он быстро повернулся к ней, приложив к губам указательный палец, и Додо замолчала. С волнением она следила за ним, широко раскрыв глаза. Входить в эту комнату было строго запрещено. Роза говорила это не раз. Туда не пускали никого, кроме бабушки и Эльзы, которая иногда там убиралась. И больше никого. Даже маму.

Однако Лео давно решил стать разбойником. Он потянул вниз дверную ручку и попытался толкнуть дверь. Она не открывалась.

– Заперто, – прошептала за его спиной Додо. – Вот видишь…

Ну что такое «вот видишь» для настоящего разбойника. Лео налег со всей силой, упершись в дверь плечом, и вдруг она – неожиданно даже для него – поддалась. Он чуть не ввалился в комнату вместе с дверью и Додо, ухватившейся за него.

Их обдало запахом чего-то затхлого. Наверно, этот запах исходил от ковра, штор, постельного белья – и немного от деда. Вернее, от его сюртука, висевшего в платяном шкафу.

– Нам нельзя туда, – прошептала Додо, но, снедаемая любопытством, тут же последовала за ним в таинственное царство запретного. Светло-голубые шторы были задернуты лишь наполовину, так что через окно было видно тяжелое серое зимнее небо. Все выглядело так, будто дедушка все еще жил здесь. Тут были его кровать с множеством подушек, стопки журналов и книг на прикроватной тумбочке и даже его очки для чтения. На мягком меховом коврике у кровати лежали его тапочки. Громко тикал круглый жестяной будильник. Он был нужен дедушке, чтобы просыпаться по утрам. Лео подумал, что его дед, может быть, все еще живет здесь. Вдруг, умерев, можно просто стать невидимым?

– Вот если бабушка узнает…

На комоде перед зеркалом лежали наручные часы, рядом кисточка для бритья и стеклянная чаша со сложенным бритвенным станком в ней. Лео замешкался, потому что его манила бритва, но потянулся он все-таки за часами. Дотянуться до них было нелегко, так как комод был высокий, а Лео не было и четырех.

Часы были из светлого металла, абсолютно круглые. Через стекло можно было увидеть стрелки и цифры. Лео уже знал все числа до ста. Почти все. Писать их он не умел, он мог только считать вслух.

– Их можно завести вот этим колесиком, – соображала Додо. – Тогда они пойдут.

– Я знаю, – проворчал он.

Прокрутив один раз колесико и услышав тихие щелчки, он бросил это занятие. Бабушка как-то сказала, что эти часы когда-нибудь будут принадлежать ему. Однако сначала они достанутся папе, когда тот вернется из России. Лео плохо помнил своего папу, не помнила его и Додо. У мамы в столе было много писем от него. А еще рисунки, которые он нарисовал. Дома, деревья, люди – все было довольно скучно. А еще там была маленькая лошадка, вырезанная из дерева, у которой не хватало одной ноги.

– Додоо! Леооо!

Брат с сестрой испуганно вздрогнули, а Лео так поспешно положил часы на край комода, что они упали. К счастью, они приземлились на ковер и не разбились.

– Додоо! – закричала Хенни, топая ножками по коридору. – Леооо!

При Хенни близнецы всегда железно держались друг за друга. Додо подняла часы и положила их на место, Лео уже стоял у двери, чтобы как можно тише закрыть ее за собой.

– Вам туда нельзя.

Конечно, она все видела. Хенни стояла посреди коридора. С виду это был златокудрый ангелочек с огромными голубыми глазами, такими голубыми, что казалось, в них отражается небо, но на самом деле это был маленький чертенок. Во всяком случае, иногда.

– Да мы вообще там не были, – соврал Лео.

Хенни на мгновение была сбита с толку. Она перевела свой пристальный взгляд с Лео на Додо и, казалось, задумалась.

– Я видела, как ты закрывал дверь, – сказала она Лео.