Он добавил дров и подвинул заслонку на место, после налил воды в чайник и поставил его на плиту. Его широкое, немного грубоватое лицо покраснело от напряжения, а на лбу выступили бисеринки пота. Элизабет снова поймала себя на неприличных мыслях. Наверное, это приятно оказаться в этих крепких, сильных руках? Если эти руки держат тебя так крепко, как может держать мужчина, страстно желающий женщину?

– Я очень рад, что познакомился с вами, – сказал он, возвращаясь к столу. Он сел напротив нее и вытер лоб носовым платком.

– Не поймите меня неправильно, фрау фон Хагеманн. Между мужчиной и женщиной существует привязанность, которая не имеет ничего общего с плоской телесностью. Родство душ, которое существует гораздо дольше, чем наше физическое существование. Гете описал это в своем стихотворении Шарлотте фон Штейн. «Потому что в далекие, ушедшие времена моей сестрой была ты, ты была моей…»

Не закончив цитату, он смущенно вскочил, чтобы посмотреть за чайником. Элизабет нашла его речи несколько преувеличенными, ведь на самом деле ей вовсе не хотелось быть его сестрой. Несмотря на это, его слова подействовали на нее благотворно. Прекрасно, что она очаровала мужчину, ведь она испытывала острую потребность наверстать упущенное в этом отношении. В том числе и в делах сердечных.

Себастьян вернулся с чайником, в котором заварил мятный чай, и с гордостью признался, что собирал эту мяту вместе с детьми на лугах. Потом они перешли к другой теме.

– Вы же знаете, что моя предшественница была отстранена от должности. Теперь, когда я узнал подробности от его высокопреосвященства Лейтвина, должен сказать, что я потрясен.

Именно Лейтвин начал расследование, которое закончилось для фройляйн Папперт увольнением, он же предложил взять Винклера на ее должность.

– Представьте себе, фрау фон Хагеманн. Эта женщина систематически переводила средства консорциума, а также многочисленные частные пожертвования на свой собственный счет. Она сколотила себе целое состояние. Это были деньги, которые предназначались для детей и в которых они так отчаянно нуждалась. Когда я только начинал работать здесь, у малышей почти не было одежды, обуви, а их кровати были в ужасном состоянии.

– И где теперь эти деньги? Разве их нельзя конфисковать и отдать в детский дом?

Он сердито фыркнул и наклонил голову.

– Нет, эта особа чрезвычайно хитра. Она утверждала, что потратила все свое состояние на военные займы, и в ее квартире ничего не нашли. Не исключено, что она все перевела в Швейцарию. Именно туда она отправилась незадолго до начала войны. Это стало известно, потому что консорциум открыл там на три дня свое представительство.

– Вот сволочь! – вырвалось у Элизабет. – И что с ней теперь будет?

– Она под стражей. Полиция занимается выяснением обстоятельств этого дела. Очевидно, у фрау Папперт был счет в частном банке.

– Уж, случайно не в банкирском доме Бройера?

Держа ситечко над ее чашкой, он налил чаю. Сильный запах свежей перечной мяты ударил ей в нос, напомнив о нежном зеленоватом креме из перечной мяты, который Брунненмайер делала раньше для торта ко дню рождения детей. Она покрывала его шоколадной глазурью, которая так восхитительно хрустела на зубах.

– Да, в банкирском доме Бройера, что, естественно, не означает, что банк причастен к ее преступлению. Уж точно не муж вашей сестры, отдавший свою жизнь ради отчизны.

Он прекрасно знал о ее родственных связях. Элизабет помешала ложечкой чай и ответила, что очень хочет, чтобы удалось вернуть хотя бы часть присвоенных средств.

– Если она действительно приобрела военные облигации…

Он не закончил фразу, но они оба думали об одном и том же. Никто из здравомыслящих людей уже не верил в обещанную победу и великие завоевания империи. Деньги, которые столько людей вложили в военные облигации, были потеряны.

– Я тоже отдал свои деньги императору и отечеству, – признался Винклер. – И не жалею об этом, потому что сделал только то, что сделали многие другие. В конце концов, мы все верны отчизне и готовы бороться за нее не на жизнь, а на смерть.

Она улыбнулась, подумав о том, что среди подданных императора было немало владельцев предприятий, которые зарабатывали на этой войне хорошие деньги. В частности, аугсбургские металлургические заводы, где производились двигатели для подводных лодок и артиллерийские орудия, заводы, изготавливающие боеприпасы, и заводы Румплера, производившие самолеты, их называли «голубями Румплера». Ткацкая фабрика Мельцера также преуспевала, так как производила бумажные ткани, в то время как на других текстильных фабриках все машины простаивали. Как дочь фабриканта она знала, что в деловом мире всегда пробиваются самые усердные и энергичные, по крайней мере так всегда говорил папа. Однако то, что такой бедный, порядочный парень, как Себастьян Винклер, вернулся с войны инвалидом, пожертвовав к тому же все свои деньги, она считала совершенно несправедливым.

– От всей души благодарю вас за гостеприимство. К сожалению, я должна идти, мое дежурство в лазарете начинается через час.

Наверное, он поболтал бы с ней подольше, но появилась кухарка и, громко стуча кастрюлями, начала готовить ужин. Когда Себастьян, уже стоя в коридоре, прощался с ней, она подала ему руку, и ей было приятно, что он не притянул ее к губам, как это обычно делали в ее окружении. Это было бы совсем не в его духе. Он просто обхватил ее ладонь и сжал.

– Храни вас Господь. У вас есть какие-нибудь новости от мужа? Он ведь на передовой во Франции, не так ли?

Вопрос сопровождался искренним взглядом – казалось, Себастьян действительно беспокоился о благополучии майора фон Хагеманна. Элизабет пришлось взять себя в руки, чтобы скрыть неловкость. Уже несколько месяцев ее мало интересовала судьба ее супруга, но она не могла в этом признаться. Дома, в самом дальнем углу ящика ее стола, лежало письмо из Бельгии, которое пришло к ней какими-то запутанными путями. В нем герцогиня де Гриньян сообщала ей, что майор Клаус фон Хагеманн соблазнил ее дочь Каролину и обрюхатил ее. Поскольку она считает, что господин майор человек чести, она призывает его взять ответственность на себя. В противном случае ее брат, живущий во Франции, потребует сатисфакции.

Дуэль была бы, разумеется, совершеннейшей глупостью, но факт соблазнения отрицать нельзя. Бельгия была оккупированной страной, там господа офицеры могли позволить себе развязность, особенно когда дело касалось совращения девиц. Даже если эта девица была принцессой де Гриньян. Элизабет прочитала письмо с горечью и гневом в душе и никому о нем не рассказала. Вместе с дошедшими до нее злыми слухами вокруг Августы это обвинение переполнило чашу выпавших на ее долю унижений до краев.

– Да, он под Реймсом, отражает наступление солдат генерала Нивеля.

Этому сообщению было уже несколько недель: два его последних письма она, не распечатывая, швырнула в ящик письменного стола. Свекровь так или иначе поведала ей о его последних героических подвигах, когда в очередной раз объявилась на вилле – надо было платить за квартиру.

– Я буду молиться за вас обоих, – пообещал Себастьян Винклер на прощание, и Элизабет сердечно поблагодарила его.

Нет, не было никого, кому она могла бы довериться, но в этом не было ничего нового.

Китти с трудом подняла голову и зажмурилась от света. Опять Августа плохо задернула шторы, из-за чего лучи полуденного солнца образовали в комнате яркую полоску.

– Китти, милая моя, – позвала мама, входя в комнату. – Спускайся к нам в гостиную, у нас тут кофе, настоящий, зерновой. И ореховые пирожные с медом.

В полосе света плясали крошечные пылинки, золотые искорки, которые весело кружились вверх и вниз, словно отмечая какое-то радостное событие. Китти страдальчески сморщила лицо и положила ладонь на лоб.

– У меня нет аппетита, мама.

Она услышала, как вздохнула мать. Почему, собственно, все испытывали угрызения совести из-за того, что она страдала? Может быть, все думали, что ей доставляет удовольствие быть несчастной? Даже Мари не могла ее понять. Вместо того, чтобы утешать, она учила ее жизни. Почему она не имеет права предаваться своему горю? Потому что у нее был ребенок? Какая чушь. С маленькой Хенни сидела фрау Зоммервайлер, малышка играла с Додо и Лео, а мама то и дело заглядывала в детскую, так что ребенок ни в чем не нуждался.