Ханне доставляло удовольствие идти по мягким газонам. Правда, башмаки ее сильно промокли, но это не имело значения. У ворот, сильно прищурившись, она попыталась охватить взглядом всю улицу, что при рассеянном лунном свете было непросто. Дуговые газовые лампы, освещавшие окрестность, разумеется, были давно выключены.

«Ну ничего, – подумала она. – Кто в это время ходит по улице?» С этими мыслями Ханна направилась в сторону машиностроительного завода. По мере приближения к цели сердце ее билось все громче и громче. Добравшись наконец до старого сарая, она едва переводила дух. Скрывшись за полуразрушенным зданием, она, тяжело дыша, сняла рюкзак и присела на землю. Они с Григорием могли встречаться очень редко. Обычно они обменивались лишь парой слов через забор. Так однажды он поведал ей свой план, и теперь она молилась, чтобы ему удалось выбраться из барака, где жили пленные рабочие, и перелезть через забор. Если его поймают, то все – крышка. Навсегда.

– Ханна! – прошептал он. – Моя Ханна! Ты мой ангел.

Он прятался в сарае и увидел ее в щель между досками. Гибкий и тихий, как молодой волк, он подкрался к ней, опустился на колени и начал нетерпеливо осыпать ее поцелуями. Он обрушился на нее, как ураган: расцеловав все лицо, ладони рук, ямку на шее, он расстегнул блузку и распахнул рубашку.

– Нет… тебе надо идти… не теряй время.

Закрыв ей рукой рот, он жадными губами взял то, что хотел получить. Она вздрогнула и больше не сопротивлялась, желая только одного – чтобы время остановилось. Если бы он мог остаться. Остаться с ней навсегда. Лежать с ней каждую ночь и целовать, стащив с нее всю одежду, руками и губами блуждая по всему телу. И делать то, что мужчины делали с ее матерью. Она видела это в детстве через дверную щель, и это ужасно напугало ее, но мать сказала ей потом, что это прекрасно. Особенно если это делает «настоящий мужик».

– Любимая моя. Дорогая. Голубка моя…

– Ну давай… я так хочу… сделай это, если ты настоящий мужчина, – прошептала она.

Все произошло гораздо быстрее, чем она предполагала. Конечно, так вышло только потому, что времени было мало. Сдернув и сорвав с нее все, Григорий задрал ей юбку, и его руки оказались там, где только что были ее трусы. То, что он делал, словно чудовищный фейерверк, пронзило ее тело, она сжала зубы, чтобы не закричать. Он делал ей больно, снова и снова, не отступая, хотя она тихонько ныла, умоляя его прекратить. Бормоча какие-то русские слова, задыхаясь от напряжения, он достиг пика удовольствия и с глубоким вздохом упал на нее.

– Moja schena… моя жена… моя Х-ханна… я вернусь. Posle woinyj – когда закончится война.

Она лежала неподвижно, пока в рассеянном свете луны он исследовал содержимое рюкзака. Хлеб, ветчина, колбаса, кусок сыра – все это она стащила для него из кладовки. Прихватила и бутылку французского коньяка, поскольку господин директор не удосужился закрыть винный погреб: он был довольно забывчив в последнее время, старый господин Мельцер. Белье, носки, ботинки и даже костюм с жилетом – все это она выкрала из шкафа Мельцера-младшего, он все равно был на передовой, и ему не нужны были сейчас эти вещи. Еще ей удалось умыкнуть фуражку и бумажник, в который она положила все свои деньги. Тридцать одну марку и двадцать три пфеннига.

– Ne ostoroschno – ты неосторожна. Они накажут тебя, Ханна.

– Это не имеет значения. Главное, чтобы ты добрался до Швейцарии. Оттуда ты сможешь вернуться в Россию. Ponimajesch? Schwejzarija… Rossija…

Он кивнул и стал стаскивать с себя одежду. Обнаженный, он стоял перед ней в серебристом свете луны. Ханна рассматривала его худое и жилистое тело, и он напомнил ей молодого гепарда, который уже напрягал мускулы, чтобы убежать. Вещи молодого господина были для него великоваты, но она предусмотрительно прихватила с собой ремень для брюк, а в носки ботинок затолкала газетную бумагу.

– Иди сюда.

Она вытащила ножницы из внешнего кармана рюкзака и принялась подстригать ему волосы и бороду. Он подчинился ей беспрекословно, ни разу не шевельнувшись, только глядя на нее и улыбаясь. Это была нежная улыбка. Если бы он не причинил ей такой боли, она бы притянула его к себе и поцеловала.

– Krasiwyj mal’tschik, – произнесла она, гладя его короткие волосы. – Красивый молодой господин.

– Не господин, – возразил он. – Musch. Твой муж, Х-ханна. Я приеду, когда закончится война. Я клянусь.

Он взял у нее из рук ножницы и стряхнул волосы с воротника и пиджака. Затем он долго целовал ее, впиваясь языком ей в рот, но теперь она уже не испытывала от этого удовольствия. Когда он оторвался от нее, она заметила, что у нее во рту осталось несколько его волосков.

– Тебе нужно идти. Возьми рюкзак. Старые вещи оставь здесь, я их закопаю. Уходи!

Он не хотел отпускать ее, твердил, что она его прогоняет, он хотел услышать от нее, что она будет его ждать.

– Поклянись мне, Х-ханна!

– Я буду ждать тебя, Григорий. Буду ждать, когда ты приедешь и заберешь меня к себе на родину. Пока жива, не хочу принадлежать больше никому.

Он взял ее левую руку и обхватил ее пальцы своими, как будто молился.

– Мы с тобой – na vsegda wmestje. Навсегда вместе!

Пошевелив рукой, он сжал ее пальцы, как будто хотел этим подтвердить свое обещание. Потом он отступил на шаг, взвалил на плечи рюкзак и натянул на лоб фуражку.

Не сказав ни «Auf Wiedersehen», ни «Do swidanija», он повернулся и зашагал в направлении вокзала, стараясь держаться ближе к краю улицы. Он хотел поскорее забраться в товарный вагон и покинуть Аугсбург до того, как его хватятся и начнут искать. После он сможет купить билет до Фридрихсхафена или Констанца и отправиться в Швейцарию на корабле через Боденское озеро. Он знал, что в Швейцарии тепло принимали русских военнопленных и помогали им вернуться на родину.

Ханне потребовалось некоторое время, чтобы привести в порядок свою одежду. Следом она отыскала плоский камень и вырыла в земле ямку. На ее счастье, почва была мягкой от дождя, но все-таки это была тяжелая и грязная работа. Прежде чем зарыть рваную рубашку, брюки и нижнее белье Григория, она обнюхала их, снова вдохнув запах его тела и на мгновение представив себе, что он все еще с ней. После она сложила все в яму, засыпала сверху землей, дерном и плотно утрамбовала ногами. Ну а разлетевшиеся повсюду черные волосы развеет ветер, все равно в лунном сумраке их никак не подобрать.

Возвращение на виллу далось ей с трудом. Она предпочла бы пойти на вокзал и уехать вместе с Григорием, но это было невозможно, она только подвергла бы его опасности. Снова пошел дождь, и Ханна забеспокоилась, что хорошая одежда, которую она дала ему, теперь промокнет. Если он будет выглядеть потрепанным, в нем легче будет заподозрить беглого пленного.

В ночной темноте она чуть было не пропустила ворота, ведущие на подъездную аллею виллы. На сей раз ей вовсе не хотелось идти по газонам, эмоциональное напряжение, которое она испытывала до этого, сменилось глубоким унынием. Все прошло хорошо, и все же почему-то она чувствовала разочарование и грусть. Может быть, потому что это оказалось вовсе не так прекрасно, как она представляла, а в действительности было только больно. Может, еще и потому, что все закончилось так быстро. И конечно же потому, что теперь она долго не увидит Григория. К концу пути она была мокрая как мышь, и к тому же валилась с ног от усталости. Чем быстрее она сбросит с себя одежду и заберется в свою теплую постель, тем лучше.

На фоне ночного неба вилла выглядела, словно темный колосс, но на первом этаже некоторые окна были слабо освещены. Ханна пригляделась. Ну слава богу, это были окна справа: там находился лазарет, в котором свет не выключали даже ночью. В хозяйственных помещениях слева, на кухне и в кладовке, было темно. Надо было быстренько прошмыгнуть через двор, открыть кухонную дверь, через которую ходила прислуга, опять закрыть ее на внутренние засовы и затем беззвучно, подобно привидению, подняться в комнату.