– Надежды мало… придется отнять руку… это единственный шанс…

– Il ne comprend pas… ne perdon pas notre temps.

Гумберт увидел молодого человека в белом, худощавого, с темными волосами и бакенбардами, его темные глаза блестели в свете лампы. Перед тем как ему накрыли лицо белой тканью, он увидел, как в руке у него что-то блеснуло. Что-то из чистой стали, узкое и остро заточенное.

– Нет! – закричал он, съежившись. – Нет, не отнимайте руку! Я не хочу. Je ne veux pas. Лучше бы умереть. Mourir. Laissez-moi ma main!

Вдруг в его теле пробудилась какая-то чудовищная сила. Он начал пинаться и услышал звон – что-то упало, потом бил кулаками, извивался, как угорь, и наконец соскользнул с операционного стола на пол. Он тут же поднялся, опершись на больную руку и совсем не почувствовав при этом боли, стряхнул чью-то руку со своего плеча и направился к двери, возле которой столкнулся с солдатом-великаном. От толчка тело светловолосого солдата не сдвинулось ни на миллиметр, он схватил Гумберта за воротник куртки и застыл, держа его, как пойманного зайца.

Что произошло с ним потом, он уже не воспринимал. Перед ним разверзлась синяя пучина, в середине которой был огромный водоворот, и выскользнуть из него было невозможно. Он кружил Гумберта все сильнее и сильнее, отчего ему стало дурно, в ушах ревел океан, утягивая его тело на дно. Там он какое-то время плавал среди водорослей и ракушек, время от времени натыкаясь на серых рыб, свободно скользил над палубами мертвых кораблей и видел, как над ним пролетали черные скаты, размахивающие мощными плавниками-крыльями. Иногда морское течение поднимало его наверх, туда, где был виден солнечный свет, из-за чего вода казалась голубой и кристально чистой. Затем глухой рокот моря отступил, и Гумберт услышал человеческие голоса:

– Оставь его в покое… Бедняга… Он не долго протянет.

– Но он все еще дышит.

– Еще три-четыре часа – и на вынос.

Гумберт испытывал глубокое сочувствие к бедному парню, которому предстояло так скоро умереть. Неужели никто не мог ему помочь? Вскоре ласковое глубокое море снова подхватило его, он погрузился на глубину, почувствовал прохладу и позволил себе плыть по дну. Растения обвивали его тело, гладя по рукам и ногам и пощипывая за волосы.

– Больше не нужно его расчесывать, сестренка. Скоро все равно все закончится.

– C’est un allemand? Quel est son nom?

– Да здесь никто не знает, откуда он родом и как его зовут. Он говорит то по-немецки, то по-французски.

– Tant pis. Un joli garcon…

– А как насчет нас? Мы тоже симпатичные ребята!

– Ah – tais-toi!

До Гумберта дошло осознание, что речь, вообще-то, могла идти о нем. Как бы то ни было, кто-то расчесывал ему волосы. Когда он открыл глаза, то увидел строгое лицо светловолосой медсестры. Это и правда была медсестра, потому что на ней были белый чепец и такой же белый передник.

– Bonjour, monsieur, – сказала она. – Vous allez mieux?

Стало ли ему лучше? Он поднял правую руку, чтобы забрать у нее расческу, потому что она щипала, а голова у него всегда была очень чувствительна. В следующее мгновение он увидел повязку, и его накрыло страшное воспоминание.

– Моя рука, – прохрипел он. – Ma main…

Гумберт пристально посмотрел на нее, в его глазах она прочитала такой чудовищный страх, что тут же бросила расческу и положила свою прохладную руку ему на лоб. Он почувствовал запах хозяйственного мыла.

– Tout va bien, mon petit. Votre main est encore la.

Его рука все еще была на месте?

– Но… но вы же ее…

Она медленно покачала головой и рассмеялась. Ее улыбка была очень серьезной, в ней не было ничего милого. Вообще медсестра производила впечатление довольно строгого человека, но Гумберту все равно нравилась эта женщина с большими сизо-голубыми глазами и узкими губами. Она была похожа на старшую сестру, рядом с которой можно было чувствовать себя в безопасности.

– Votre nom?

– Гумберт Седльмайер… Et vous?

Ему пришлось продиктовать свою фамилию по буквам, когда она вносила его в список. Его имя она произнесла как «Юмбэр». Когда она закончила писать, в ушах его снова зашумело море, и, хотя на сей раз он сопротивлялся погружению, предотвратить его так и не смог. Последнее, что он расслышал, было ее имя. Сюзанн… Сюзанна…

Гумберт предпочел бы остаться на дне холодного моря, где он не чувствовал боли, но он был словно пробка, которая снова и снова всплывала на поверхность. Ему давали теплый ромашковый чай в чашке с носиком и сытную кашу, которая имела вкус репы, картошки и каштанов. Иногда приносили кофе с молоком, правда, очень жидкий и смешанный с цикорием, но это было лучше, чем все, что он пил в последнее время.

Ему снились голодные крысы, сидящие в грязных ямах и жадно смотрящие на него своими блестящими глазками. Некоторые прыгали на него и превращались в человеческие фигуры, серые безголовые призраки, состоящие наполовину из земли, наполовину из падали. Иногда это были просто одни униформы без людей или шлемы, под которыми скрывались серые крысиные морды с длинными усами. Ему было жаль этих животных, но они рычали на него и кусали его за руки и ноги.

Просыпаясь от этих снов, он думал, что слышит грохот орудий и свист гранат, и даже когда Сюзанна заверила его, что они находятся вблизи Парижа и что линия фронта проходит далеко отсюда, он был уверен, что не мог ошибиться. Эти звуки так глубоко проникли в его сознание, что он продолжал их слышать снова и снова каждую ночь. Он съеживался под одеялом в паническом страхе и тихо стонал. Он жалел о том, что очень редко падал в обморок, который мог бы спасти его от этого кошмара.

Однажды утром, когда Гумберт пил свой кофе с молоком, по середине больничной палаты проковылял на костылях какой-то раненый. Ему ампутировали левую ногу, но, похоже, он хорошо перенес ужасную операцию и научился довольно ловко передвигаться. Гумберт узнал его, когда тот немного повернул голову, и даже тогда он не сразу поверил своим глазам. Может, он бредит и видит то, что ему рисует воображение?

– Густав?

Тот чуть не потерял равновесие, но все-таки удержался, развернулся и встал у изголовья кровати Гумберта. Он выглядел по-детски счастливым.

– Невероятно! Гумберт! Старина! Какой счастливый случай!

Он плакал от радости. Соседи Гумберта были так расстроганы этой сценой, что тоже прослезились. Густав Блиферт, внук старого садовника. Уже два года как он был солдатом и воевал, сначала в России, затем во Франции. Верден стоил ему левой ноги, которую оторвало разорвавшейся гранатой, вместе с сапогом и половиной штанины. Если бы товарищи не оттащили его назад в окоп, он бы истек кровью где-нибудь на чужой земле. В число военнопленных он попал днем позже, когда раненых на грузовике везли назад в лагерь, а водитель сошел с дороги.

– Они возникли внезапно со всех сторон и открыли по нам огонь, – рассказывал он. – В тот момент мне было все равно, потому что я думал, что так или иначе все кончено, но Господь распорядился иначе.

Ему пришлось немного отойти в сторону, когда мимо них прошла медсестра с подносом, на который она ставила пустые кофейные чашки. Она накричала на него, сказала, мол ему здесь нечего делать и пусть он лучше ходит по коридору, где никому не будет мешать. Густав несколько раз поклонился, усмехнулся и ответил:

– Oui, madame… Merci, madame… D’accord, madame.

Он не собирался уходить в коридор. Вместо этого он сел в ногах у Гумберта, взяв костыли одной рукой и скрестив ноги так, чтобы культя не касалась пола. Рана уже не беспокоила, но вот одно место никак не хотело заживать. «Это так странно, – рассказывал Густав. – Просыпаешься ночью из-за того, что адски болит левая нога. Та самая нога, которая сейчас лежит где-то в Вердене в воронке».

Гумберт вежливо кивнул, хоть и нашел эту картину довольно жуткой. Было удивительно, насколько оптимистично и непринужденно Густав относился к произошедшему, как он шутил и заставлял смеяться всю палату.