– Да из тебя так и прет зависть! – упрекнула ее повариха.

Как бы там ни было, вечер прошел довольно весело. Когда наконец появилась экономка, приступили к трапезе, состоявшей из остатков блюд с господского стола и гуляша, на который они отдали все свои мясные талоны. Ханна ела с большим аппетитом, несмотря на свою сердечную боль. Она бы с удовольствием припрятала кое-что для Григория, но теперь, когда все уже собрались, это было едва ли возможно сделать. И уж, разумеется, на столе ничего не останется – в этом можно не сомневаться.

После ужина, когда Ханна поставила посуду в раковину, а большой кувшин с пуншем начали передавать из рук в руки, Йордан попыталась уговорить фройляйн Шмальцлер разрешить ей погадать на картах – только в этот вечер. Однако поскольку ни у кого не возникло такого желания, предложение просто проигнорировали. Вместо этого Шмальцлер сказала Марии Йордан пару ласковых и спросила ее, поговорила ли та наконец с фрау Мельцер-младшей. Когда Йордан замялась и ответила, мол, намерена сделать это в следующем году, Шмальцлер раздраженно покачала головой.

– Мне не нравятся положение дел, фройляйн Йордан. Вы сидите здесь, на кухне, вместе с персоналом виллы, в то время как работаете на семью фон Хагеманнов. Вы разговаривали хотя бы с фрау Алисией Мельцер?

Нет, Мария Йордан ее тоже избегала. Ее единственным защитным аргументом было то, что Элизабет фон Хагеманн жила здесь, на вилле, а значит она была нужна ей как камеристка.

– Могу я все же предположить, что вы ночуете на Бисмаркштрассе?

– Конечно, фройляйн Шмальцлер.

«Как она может лгать, – подумала Ханна. – Да мне надо просто выбросить все ее барахло в окно, вот чего она заслужила. Но тогда она расскажет всем про Григория…»

– На вашем месте я бы не стала слишком долго тянуть с этим разговором, – посоветовала Элеонора Шмальцлер. – Сейчас муж молодой фрау Мельцер здесь, в отпуске, и она наверняка в добром расположении духа.

– Это правда, Йордан, – поддержала повариха. – Вы могли бы воспользоваться ее хорошим настроением.

– Вряд ли молодая фрау Мельцер затаила на Йордан какую-нибудь обиду, – заметила Эльза. И тут же поймала ненавистный взгляд Йордан. Ханна давно поняла, что эта старая ведьма Йордан сама обижается на Мари.

– Ну хватит! – решила Элеонора Шмальцлер. – Давайте поиграем в какие-нибудь веселенькие игры. Как насчет «Колечка»?

Она достала золотое кольцо, через него продели длинный шнур, концы которого связали вместе узлом. Один игрок должен был стоять в середине, а остальные, прикоснувшись к шнуру, сложить руки так, чтобы совсем незаметно передать кольцо дальше, напевая при этом: «Колечко-колечко, выйди на крылечко…»

Когда песня была спета, они останавливались, и тот, кто стоял в центре, должен был угадать, у кого в данный момент было кольцо. Ханна считала эту игру глупой, но поскольку фройляйн Шмальцлер она очень нравилась, ради нее пришлось немного поиграть. После старик-садовник предложил перейти к традиционному гаданию на свинце. Однако экономку терзала совесть, поскольку этот древний обычай на самом деле был не христианским и церковь не принимала его.

– Старые традиции нужно беречь, – настаивал Блиферт, и в конце концов Элеонора Шмальцлер уступила.

За играми они чуть было не пропустили момент, когда часы вот-вот должны были пробить двенадцать. Господа позвонили в колокольчик и попросили принести охлажденного шампанского. Только тогда все поняли, что до Нового года осталось всего несколько минут.

Они приготовились к тому, что всех их позовут наверх, что, по обыкновению, делалось вскоре после полуночи. Им предлагали немного шампанского, хозяин дома произносил короткую речь, затем им вручали новогодние подарки, обычно это была небольшая сумма денег.

Однако сегодня все вышло по-другому.

Группа молодых людей, катавшихся на санях, запускала неподалеку от виллы петарды. В этом не было ничего необычного, даже здесь, в Аугсбурге, взлетали вверх ракеты, как бы желая провозгласить: «Нам все нипочем – особенно сейчас!»

– Фройляйн Шмальцлер! На помощь! Да скорее же…

Дежурная медсестра из лазарета распахнула дверь в кухню, у нее было бледное и искаженное страхом лицо.

– Что случилось, Тильда?

Дальнейших объяснений не потребовалось, потому что даже на кухне теперь были слышны крики.

– Они как будто с ума сошли. Бьют своих же товарищей. По столам, кроватям…

Некоторые пациенты, услышав шум петард, начали бредить, решив, что они снова на передовой. Один молодой солдат сорвал с себя все повязки, у другого дергалось тело, и он пронзительно кричал: «Атака! Вперед! Вперед, вы, ленивые трусы. Вперед!» А один солдат, только что перенесший операцию, вскочил с постели и тут же рухнул, потеряв сознание. Фройляйн Шмальцлер позвала на помощь Эльзу, Ханну и повариху, старый Блиферт тоже пытался помочь по мере сил. В конце концов совместными усилиями удалось усмирить и успокоить пациентов.

– Эти чертовы петарды! – ругалась повариха. – Будто не хватает стрельбы там, на фронте!

Из-за произошедшего наверх за подарками поднимались не вместе, а группами по несколько человек, поскольку кому-то приходилось оставаться в лазарете на тот случай, если там снова что-то случится. Ханна пробыла в больничной палате целый час, сидя на стуле у дверей террасы, и, хотя ей дали шерстяное одеяло, она ужасно замерзла. Однако больше всего она боялась, что кто-то из раненых опять начнет выть и метаться. К счастью, все затихли, во многом благодаря идее фройляйн Шмальцлер дать пациентам по рюмочке шнапса. С медицинской точки зрения это было что-то само собой разумеющееся.

Около двух часов ночи Ханну сменила Эльза, которая, не успев сесть, тут же уснула. Ханна должна была перемыть всю посуду, поэтому только после трех наконец смогла подняться в свою комнату. Она тут же увидела, что Мария Йордан уже легла спать, окончательно присвоив себе новую перину. Однако Ханна слишком устала, чтобы расстраиваться или злиться по этому поводу, ей даже не мешал громкий храп бывшей камеристки. Не раздевшись до конца, она забралась в свою кровать и, съежившись от холода, свернулась калачиком: комната не отапливалась, поэтому в ней было ужасно холодно. Она закрыла глаза и увидела перед собой лицо Григория, но так быстро провалилась в сон, что не успела даже пожелать ему спокойной ночи и счастливого Нового года. В темном царстве Морфея не было ни сновидений, ни забот, ни радостей.

– Ханна! Вставай! Быстро! – Эти торопливые слова она услышала как-то неясно и поначалу была твердо уверена в том, что это сон. Ну не могла же фройляйн Шмальцлер стучать в дверь ее комнаты. – Ханна! Ты не спишь? Одевайся и иди за доктором. Он не подходит к телефону…

Спросонья она заморгала – в помещении стоял полумрак. Была ночь или, самое большее, раннее утро. Кто-то приоткрыл дверь комнаты, и в темноте показалась полоска света.

– Скажи, что ты встаешь, балда, – прошипела Мария Йордан, лежа на соседней кровати. – Быстро. Пока она не начала светить тут фонарем!

В голове у Ханны было туманно, пока она поняла только то, что ее разбудили посреди ночи. Что случилось? Сходить за доктором? Пешком, пробираясь по снегу в эту лютую зимнюю стужу?

– Я… я уже иду.

– Одевайся потеплее! – приказала Шмальцлер, которая теперь заглядывала в щелку двери. – Надень сапоги и шапку. Ты должна привести доктора Грайнера!

– Я сейчас, фройляйн Шмальцлер.

Дверь снова закрылась, и Ханна зажгла газовую лампу, чтобы одеться. Из-под одеяла на соседней кровати снова выглянуло бледное лицо Йордан. Как жаль, что Шмальцлер ее не обнаружила! И в этом не было бы вины Ханны.

– Нужен доктор, – прошептала Йордан. – Тут случилось что-то неладное. Последним ушел господин Мельцер-старший.

Ханна не удостоила ее ответом. Разозлившись, она быстро надела платье, пальто, накинула шерстяной платок. В левом сапоге была дыра, но до этого никому не было дела. Почему именно она должна идти к доктору в такую тьму? Почему не Эльза или Августа? Ах, если бы на вилле был Гумберт, то пошел бы он.