– Ну конечно, господин доктор.

Она разложила инструменты, поставила бутылочку с эфиром, салфетки, миски, перевязочный материал…

Обмен тяжелоранеными был акцией Красного Креста, в которой участвовали почти все воюющие стороны. Это были совсем безнадежные случаи, страшно искалеченные, изуродованные солдаты, из которых вряд ли кто-то мог выжить. На родину возвращались только небоеспособные мужчины.

Дверь за ней закрылась, она услышала его шаги, но не повернулась к нему. Ну вот. Пальцы ее похолодели, она дрожала.

– Вы сердитесь на меня, так ведь? – услышала она его голос. – Я не могу винить вас, Тилли. Единственное, что извиняет меня, это то, что я тоже предался мечтам, которые были не чем иным, как воздушными замками.

Воздушные замки! От негодования она повернулась к нему.

– И что вы имеете в виду?

На какое-то мгновение черты его лица выразили глубочайшее отчаяние, но он тут же взял себя в руки и постарался улыбнуться. Однако его улыбка показалась ей искусственной, словно он надел маску, за которой скрыл свои истинные эмоции.

– Я имею в виду, что мы оба заблуждались, думая, что у нас есть будущее, но мы зашли в тупик. Пожалуйста, простите меня, Тилли. В этом виноват только я, и я никогда не прощу себе, что пробудил в вас надежды, которые не смогу осуществить…

Он хотел еще что-то сказать, но тут кто-то нажал на ручку двери. Вошла Элизабет.

– Вот ты где, Тилли! – произнесла она. – Пойдем поскорее наверх, тебе звонят. Вы же не рассердитесь, доктор Мёбиус, если место Тилли займет Герта?

– Ни в коем случае, фрау фон Хагеманн.

Тилли бросила на него взгляд, который заставил его виновато опустить глаза. О, она готова была убить Элизабет за то, что именно в этот миг она встала на ее пути. Надежды, которые он не мог осуществить… Как так? Чего он боялся? Что она отвергнет его, потому что он сын простого сапожника… Он считал ее настолько трусливой? Или – а это было бы куда хуже – он вообще не любил ее? А только заигрывал с ней?

– Ну пошли же, Тилли, – сказала Элизабет. – Пошли вместе. Девочка, ты должна сейчас быть очень сильной. Мы все должны быть сильными. Мы ни на минуту не должны забывать, что бесконечно много людей в нашем дорогом отечестве разделяют нашу судьбу.

Вместо того чтобы торопиться, Тилли остановилась посреди лестницы. О чем это говорит Элизабет?

– Случилось… случилось несчастье? – в ужасе пробормотала она.

– Там, наверху. Там мама и Мари. Мы должны сейчас быть вместе…

Она обняла Тилли и повела ее наверх. В это время Эльза с застывшим лицом несла поднос с тремя чашками и заварочным чайником.

«Пауль, – подумала Тилли. – О боже мой! Он же должен был приехать еще вчера». Она засеменила вслед за Элизабет, которая направилась в красный салон, но вдруг остановилась.

– Сейчас война, Тилли, – сказала она. – А это время героев и скорбящих женщин…

– Прекрати!

В салоне еще стояла елка, ее иголки уже осыпа́лись на ковер. У окна стояла Алисия, она смотрела на парк, на диване сидела Мари, а рядом с ней Пауль. Тилли тихо вскрикнула и подошла к нему, они обнялись, Пауль сказал, что приехал сегодня рано утром.

– К счастью, мне открыла дежурная сестра, иначе бы пришлось трезвонить в пять утра.

Алисия подошла к ней, обняла и пригласила в кресло. Элизабет расставляла чашки, они тихо позванивали в ее руках.

– Бог ты мой, что же случилось?

– Позвонила твоя мама, Тилли, – мягким тоном произнесла Алисия. – Они получили известие, что Альфонс… что он погиб…

Она хотела добавить еще что-то, но не смогла выговорить ни слова и поднесла ко рту носовой платок. Тилли сидела, словно окаменев, она ничего не могла понять. Кто-то сейчас сказал, что погиб ее брат? Альфонс, который всегда был таким тихим и осторожным, таким робким и таким умным. Альфонс, который был единственным сыном и гордостью своего отца, с которым связывалось будущее банковского дома Бройер. Альфонс, ее старший брат. Он же всю жизнь был с ней…

– Когда? – пробормотала она и тут же поняла, что говорит чушь. – Где? Где это случилось?

– Мы не знаем, Тилли, – печальным голосом проговорила Мари. – Твоя мама сказала, где-то на реке Сомме. Это… это непостижимо, что именно он должен был погибнуть. Он никогда не хотел стать солдатом, он ненавидел эту войну, но его никто не спросил.

Тилли начала рыдать. Горе рвалось из ее груди, разрастаясь все больше и больше, и ничто уже не могло его остановить. Альфонс был мертв. Он никогда уже не вернется. Лежит где-то на носилках неподвижный, скрюченный… Она почувствовала чьи-то руки, обнявшие ее. Мари шептала ей на ухо какие-то слова утешения, гладила ей волосы. Алисия села перед ней на колени и, взяв за руку, тоже успокаивала ее. Элизабет что-то твердила про «жертвы на благо отечества».

– Мы отведем тебя домой, Тилли, – промолвил Пауль. – Ты сейчас нужна родителям.

Она покачала головой. Нет, она не хочет домой. И никому не нужно провожать ее.

– Нам все равно по пути, Тилли, – мягко настаивала Алисия. – Пауль возьмет машину. Мы должны ехать к Китти.

– Да, конечно, – торопливо проговорила Тилли. – Бедная Китти. И маленькая бедная Хенни… Нет, не беспокойтесь, я останусь здесь, у меня дежурство, я никуда не пойду. Мне все равно будет лучше, если я буду чем-то занята. Мама сама сможет утешить папу…

– Это решение делает тебе честь, Тилли, – произнесла Элизабет. – Пошли вниз. Я тоже хочу выполнять свой долг. Мама, я приду к вам, как только освобожусь.

– Делай, как захочешь, Тилли, – проговорила Мари. – Конечно же я тебя понимаю, ты не можешь бросить свою работу, но не переоценивай себя. Отдохни хоть чуть-чуть, обещай мне!

Тилли кивнула. Отыскав носовой платок в кармане белого фартука, она высморкалась. Потом она видела, как Пауль с Мари взялись за руки, выходя из комнаты. И хотя они сделали это украдкой, Тилли нашла это странно неприличным.

Она прошла наверх в ванную комнату, вымыла холодной водой лицо. Подняв перед зеркалом голову, она испугалась, увидев в нем свое бледное как полотно лицо с темными кругами под глазами.

«Я страшно безобразна, – подумала она. – Но кому какое дело? Альфонса больше нет. А моя любовь была только воздушным замком. Жизнь прошла. Для кого мне быть красивой?».

Она заправила за уши выбившиеся пряди волос и приколола к ним сестринский чепчик. Что сказала Элизабет? Надо быть сильной. И она будет сильной. Сейчас она будет работать, как будто ничего не случилось. Это же замечательно, что она будет среди людей и сможет что-то делать. Ей было бы намного тяжелее, если бы она вернулась домой и увидела своих убитых горем родителей.

Ее уже ждали внизу, в лазарете. Привезли новых пациентов, кроме того, у двоих уже несколько дней была лихорадка, и доктор Грайнер изолировал их от остальных, поскольку боялся, что это тиф. Тилли была рада тому, что никто ее не спрашивал, где она была и почему отлучилась с дежурства. Она с головой окунулась в работу, помогала менять повязки, раздавала обед, сматывала только что постиранные бинты. Потом доктор Грайнер позвал ее в процедурный кабинет, и она помогала ему обрабатывать особенно сложные раны. Она не спрашивала его про доктора Мёбиуса, но Грайнер, относившийся к ней, как к дочери, сам рассказал, как тяжело было его молодому коллеге проститься со всеми.

– Его сердце останется здесь, фройляйн Бройер. Кажется, он оставил его здесь навсегда, бедняга.

– Так бывает в жизни, – выдавила она. Ей никак нельзя было расслабиться, иначе бы она пропала.

Весь день она работала как одержимая, подменяла кого-то в прачечной, сидела у постели одного паренька – в бреду тот говорил о крысах с человечьими мордами. Она читала ему вслух стихи, чувствовала, как звук и ритм стихов успокаивали его, и в конце концов он заснул. Она взглянула на его измученное лицо и сама почувствовала чудовищную усталость, накрывшую ее с головой.

– Фройляйн Бройер?

Она посмотрела на доктора Мёбиуса почти равнодушным взглядом. Чего он хотел от нее? Она устала до изнеможения, и ей уже было пора домой.