Когда Ханна наконец перешла дорогу, мать уже давно исчезла из виду, скрывшись меж домов. Но даже если бы Ханна догнала ее, Грета Вебер ни за что не отдала бы ей мешок, а скорее всего побила бы ее.

«Как пить дать, обменяет сейчас картошку на шнапс, – удрученно подумала Ханна. – Зайдет сейчас в ближайшую пивнушку и будет торговаться».

Как же не повезло ей с матерью. Слава богу, что хотя бы Эльза не видела эту сцену, а то потом разболтала бы на кухне, мол, Ханна вышла из «плохой семьи» и как бы снова туда не вернулась. Но ведь раньше такого не было, и мать старалась, работала. Правда, это было давно, но Ханна хорошо это помнила. И отец тогда еще был, все время пьяный, и бил их всех постоянно. А мать частенько, пытаясь защитить детей, подставляла под его кулаки свое тело. Тогда она еще зарабатывала деньги шитьем, а братья ходили в школу. Но потом сама Грета Вебер начала прикладываться к бутылке и на фабрике норму уже не выполняла. Под конец господин Мельцер-младший только из сочувствия давал ей какую-нибудь подсобную работу.

Ханна прикидывала, как выпутаться сейчас из неприятной ситуации. Взглянув на грузовик, она поняла, что там остались лишь пустые мешки. Мужчины уже уложили весы в большой ящик, а потом, подняв его на машину, сами забрались в кабину. Раздался грохот мотора, и грузовик медленно двинулся, чуть не задавив отпрянувших от него людей – те еще надеялись заполучить хоть пару картофелин. «Ну пока все не так уж и плохо», – подумала про себя Ханна. Она могла рассказать Эльзе, что ей ничего не досталось и она напрасно простояла в очереди. Но загвоздка была в том, что денег-то у нее тоже не было. Как-никак, а двадцать четыре пфеннига. На них можно было купить буханку ржаного хлеба. Или два яйца. Или целый литр молока…

Она обернулась, размышляя, не зайти ли ей в молочный магазин, Эльза, наверное, была там. К тому же хоть на пару минут можно было укрыться от дождя, который становился все сильнее: платок промок насквозь, и вода стекала по шее. Как раз в тот момент, когда она наконец решилась войти в магазин, она снова встретилась взглядом – ну почему бы и нет – с темными глазами незнакомца. Русский пленный стоял, согнувшись, с киркой в руках, повернув голову в сторону Ханны. Когда она прошла мимо него, направляясь в молочный магазин, он проводил ее взглядом, в котором читалось непонимание и сочувствие. И только когда раздался гневный приказ, он продолжил работу.

«Этого мне еще не хватало, – подумала Ханна. – Наверно, он считает, что картошку у меня украла воровка. Слава богу, он не знает, что эта воровка – моя мать. А собственно, какое мне дело до того, что подумает обо мне этот русский? Мне абсолютно все равно. Какой наглый парень! Все время глазеет на меня! Уж лучше бы его отправили в Россию – пусть там пялится на девчонок».

Не успела она войти в молочный магазин, как увидела Эльзу, выходящую из мясной лавки. Горничная была уже не первой молодости – ей было где-то за сорок. Она остановилась на тротуаре перед магазином и простовато улыбнулась, как делала всегда, когда разговаривала с кем-то выше ее статусом. Действительно, следом из магазина вышла женщина, одетая во что-то темное, на ее голове была жутко старомодная шляпа. Ну как было не узнать эту шляпу? Конечно, она принадлежала фройляйн Шмальцлер, работавшей на вилле в должности экономки. Полгода назад госпожа «отдала ее на время» своей дочери Китти, чтобы Шмальцлер помогла ей обустроить дом и нанять прислугу. Августа рассказывала, что на прекрасной городской вилле Бройеров все шло «вверх тормашками». Прислуга чувствовала себя более чем вольготно, а госпожа писала картины, молотком и резцом стучала по мраморным глыбам, и хозяйство ее ничуть не волновало.

Ну конечно же Шмальцлер как нельзя лучше подходила для такой работы. Ханна не очень любила экономку, но все-таки признавала, что у той был острый взгляд и она была весьма справедливой. О Ханне она была невысокого мнения. «Вряд ли из тебя выйдет когда-нибудь что-то путевое», – так она сказала Ханне несколько месяцев тому назад. И, возможно, была права.

Ханна остановилась, наблюдая, как Шмальцлер, стоя под раскрытым черным зонтом, болтала с Эльзой. Сейчас она наверняка расспрашивала ее о последних событиях на вилле. И та наверняка рассказала ей, как одна неуклюжая девчонка разбила на кухне хрустальный бокал. Вздохнув, Ханна вытерла с лица дождевые капли. Было холодно, она промокла до нитки. Ну сколько эти сороки будут еще стоять и трещать тут? Видно, Эльза совсем забыла про свой промокший насквозь башмак!

Казалось, она была в прекрасном настроении. Сделав на прощание книксен Шмальцлер, она с довольной улыбкой на лице направилась к Ханне, держа в руках наполненную до краев корзину. Ее хлебом не корми – дай посудачить и потрепаться.

– А вот и ты, – сказала она Ханне так, будто долго разыскивала ее. – А где же картошка?

Ханна, включив всю свою фантазию, начала описывать, как она стояла в очереди и как в тот самый момент, когда подошла ее очередь, картошка как назло закончилась. Согласно этой легенде, ей, к сожалению, не повезло.

Эльза все еще оставалась в хорошем расположении духа и, недовольно покачав головой, только спросила, не попыталась ли Ханна протиснуться вперед: уж на это ума у нее хватило.

– Да они там следили. Какой-то мальчишка хотел пробраться вперед, но одна женщина дала ему хорошенький подзатыльник.

– О, да, – вздохнула Эльза, – голод превращает некоторых людей прямо в диких зверей. – И протянула Ханне тяжеленную корзину. – Прикрой содержимое мешком, чтобы никто не увидел, что нам сегодня достались даже булочки.

Тут Ханна и села в лужу. Ведь мешка-то у нее не было, его забрала мать. И теперь не хватало только, чтобы Эльза спросила про деньги.

– А мешок… мешок я отдала…

Эльза прямо остолбенела от изумления. Ну это уж чересчур! Эта девчонка еще раздает вещи, принадлежащие господам!

– Отдала? Ты что, спятила?

Дело пахнет керосином. Чтобы выпутаться, Ханне надо было быстро что-то придумать.

– Да, я отдала мешок бедному калеке, – с невинными глазами сказала Ханна. – Он сидел там, около магазина, и дрожал от холода. У него совсем нет ног. Только две культи. Я отдала ему пустой мешок, чтобы он укрыл им плечи…

Это прозвучало так трогательно, почти как история о святом Мартине, поделившимся своей одеждой с нищим, просящим милостыню. Но Эльза скептически посмотрела на нее. Она знала, что если Ханне нужно было сочинить какую-то «сказочную историю», то фантазия ее была просто неисчерпаемой. Эльза обвела взглядом всю площадь у магазина, но не нашла там никакого нищего – там стояла лишь молодая женщина с ребенком и предлагала прохожим цветные почтовые открытки для отправки на фронт.

– Ну и куда же он делся, твой нищий?

– Наверно, ушел…

– На своих култышках, да? Ну уж это курам на смех! Наврала с три короба! Вот придешь домой, там тебе всыпят по первое число! Что-что, а порку ты заслужила…

«Да, это была не самая блестящая идея», – сказала про себя Ханна. И хотя повсюду можно было увидеть калек, передвигающихся на своих обрубках, все же она хватила лиху. Ханна уныло поплелась за Эльзой, которая браво зашагала в сторону ворот Святого Якова, храня грозное молчание.

Да, ее опять накажут, возможно, вычтут убытки из жалованья, к тому же из того немногого, что она скопила, придется отдать еще двадцать четыре пфеннига. Дай-то бог Эльза не потребует их, пока они не доберутся до дома. Но Ханна была готова вынести все мыслимые огорчения и наказания, только бы никто не узнал, что произошло на самом деле. Ей было слишком стыдно за свою мать.

– Даже не рассчитывай ни на какую булочку, – опять завелась Эльза. – Булочки только господам. Но даже если что и останется, то другие заслужили это больше, чем ты.

Ханна молчала. Что она могла возразить? Она вдыхала аромат этих аппетитных, поджаренных до золотистого цвета булочек, который проникал даже сквозь мокрый бумажный пакет. Боже, какой же это был аромат! Их пекли из белой муки, добавляя немного молока, соли и дрожжей. Это было настоящее пышное лакомство. Не то что ржаной хлеб, твердый, как камень, и темный, к тому же с опилками – как уверяла повариха.