– Ханна? – крикнула Мари через площадь.

Девочка испуганно вздрогнула. Ее виноватое лицо говорило красноречивее всяких слов. Мари пришла в ужас. Ханне было всего пятнадцать, и Мари была ее заступницей и гордилась ею, потому что в последние месяцы та прекрасно выполняла все работы – и по дому, и в лазарете. А теперь она связалась не с кем-нибудь, а с русским пленным.

– Будет лучше, если вы войдете внутрь! – предложила Мари.

Она удостоилась короткого гневного взгляда черных мужских глаз и «Да, госпожа» от Ханны. В помещении, под пристальными взглядами товарищей и двух охранников, у юного обольстителя не было бы ни единого шанса нашептать на ушко Ханне что-то, что могло бы распалить ее воображение.

В отделе тканевой печати работали только две из множества печатных машин Rouleaux. Обычно их обслуживали несколько мужчин, но теперь эту изнурительную работу взяли на себя женщины. Юрген Дессауэр, старый гравер, сидел за верстаком и наносил новый узор на один из тяжелых металлических валиков. Раппорт – бегущий узор – должен быть одинаковым на всей поверхности, иначе на ткани будет видна стыковка узора. Дессауэр включил электрический свет: его глаза были уже не те, что раньше.

– Как продвигаются дела? – спросила Мари, с любопытством глядя на работу.

Дессауэр снял очки и вытер глаза тыльной стороной ладони.

– Красивый узор. Один из самых красивых, какие я когда-либо наносил.

– Вы преувеличиваете, господин Дессауэр. Боюсь, его трудно наносить из-за сложности цветочного орнамента…

Он усмехнулся и сказал, что это доставляет ему огромное удовольствие и, может быть, эта работа будет его шедевром. Однако он не хотел бы заранее говорить о том, что еще не закончил.

– А главное – как это будет выглядеть на ткани, – добавил он. – Когда он будет нанесен на ткань – вот это и будет момент истины, фрау Мельцер.

Он надел очки, поправил лампу и снова принялся за работу. Очарованная, Мари наблюдала, как из металла вырастают тонкие веточки и листочки и как, переплетаясь, пускают побеги и медленно, очень медленно опускаются на гладкую металлическую поверхность валика. Одно неверное движение, единожды соскользнувший резец – и рисунок испорчен. Но Юрген Дессауэр уже двадцать лет занимался на фабрике гравировкой, и даже сейчас, когда его волосы и борода поседели, он клал резец безукоризненно, точка в точку. Мари взглянула на полотна ткани, напечатанные на двух машинах – это были аккуратные узоры, но ничего особенного. Маленькие точки на одноцветном фоне, довольно скучные, предназначенные для фартуков и рабочей одежды. По своему качеству ткань была добротной, прочной и в то же время довольно деликатной, хотя и немного жестковатой. Никакого сравнения с хлопком, который можно было ткать самыми разными способами, от фланели до тонкого батиста. В конце концов, если ее узор на бумажной ткани будет выглядеть так, как ей хотелось бы, из него можно будет шить платья и блузки. Она уже придумала несколько простых, но изящных моделей одежды, в ее голове было еще много идей и планов по их осуществлению, но пока она предпочитала не говорить о них с суровым господином директором.

Она попрощалась с Дессауэром, еще раз обошла фабрику. Сейчас здесь производились ткани трех видов: грубые для рюкзаков, более тонкие для шапок и фартуков и особо тонкие для юбок, блузок и костюмов. Конечно, до прежней мощности производства было далеко, поскольку подавляющее большинство машин простаивало. И все-таки рабочие были заняты делом и производство двигалось вперед – фабрика жила и кормила множество людей.

Пересекая двор в направлении здания правления, Мари внимательно взглянула на упаковочный цех. Казалось, военнопленные закончили обедать, группками по два-три человека они стояли перед дверью, переминаясь с ноги на ногу, вдыхая свежий зимний воздух, прежде чем снова отправиться в гудящие цеха или на угольные работы. Ханны не было видно – наверно, она мыла посуду вместе с другими женщинами, прежде чем отвезти тележку на виллу. Мари решила серьезно поговорить с девочкой, но попозже. Было строго запрещено общаться с военнопленными дольше, чем это было необходимо, или даже приветливо обращаться к ним при встрече. Если Ханне действительно симпатичен этот парень, то она должна знать, что ее поведение может довести до тюрьмы.

Наверху, в приемной господина директора, секретарша Генриетта Хофманн встретила Мари сдержанной улыбкой. Ее коллега Оттилия Людерс что-то сосредоточенно строчила на машинке и, казалось, совершенно не замечала молодую фрау Мельцер. Естественно, дамы, угадывая настроение шефа, не слишком радовались визитам Мари, считая, что они скорее мешают работе. «Неблагодарные курицы, – подумала про себя Мари. – Вы, вообще-то, знаете, благодаря кому вы вернулись на работу?» Нет, они не знают, да и знать не хотят. Для них господин директор – царь и бог. Всемогущий и всеведущий. А она, Мари, всего лишь докучливая невестка, вмешивающаяся в мужские дела.

– Доложить о вас, фрау Мельцер?

Хофманн спешно встала перед дверью к «святому всех святых», вероятно, получив указание под каким-либо предлогом отделаться от визита. Вчера, например, она заявила, что господин директор разговаривает с Берлином и просил его не беспокоить. Однако это оказалось не так.

– Спасибо, фрау Хофманн. Я доложу сама.

Мари направилась прямо к ней и схватила ручку двери – Генриетта Хофманн покорно отступила в сторону.

– Папа? Я ведь не мешаю тебе?

Иоганн Мельцер сидел за письменным столом, перед ним лежали несколько раскрытых папок с документами и стопка бумаг, тут же стояла рюмка с коньяком. Мари незаметно принюхалась – ну конечно же он курил. На днях Алисия заметила, что хьюмидор в его кабинете был почти пуст – значит, папа украдкой брал сигары с собой на фабрику, чтобы выкурить их без назойливых увещеваний.

– Мешаешь? Как может такая одаренная женщина-художник помешать мне? – раздраженно сказал он, закрывая одну из папок. – Дессауэр просто очарован твоими рисунками. Ну входи же, Мари. Если уж ты здесь!

– Большое спасибо, папа. Как мило, что ты нашел для меня время.

По выражению его лица Мари было ясно, что он понял ее иронию, она тоже умела правильно реагировать на его насмешливые и язвительные замечания.

– Ну, и что ты собираешься выжать из меня сегодня?

– Ну что ты, папа! Я просто хотела принять участие в общем деле. Может, немного помочь тебе, чем смогу…

Она медленным шагом подошла к столу и с улыбкой окинула взглядом царивший на нем беспорядок.

– Я знаю, ты можешь читать документы, даже если видишь их вверх ногами! – прорычал он. – Тебя интересуют заказы из Берлина? Ты хочешь знать, как там приняли наши образцы тканей?

Она села в маленькое кожаное кресло и кивнула. Да, она хотела знать это, ведь из-за этого она почти не спала всю ночь.

– Ну что ж, – Он встал, чтобы налить себе еще коньяку. – Но сначала мы должны поставить десять тюков грубой палаточной ткани и пять тюков – для рюкзаков.

Она выжидающе посмотрела на него, но дальше ничего не последовало. Это означало, что образцы ткани для униформы и фуражек не были приняты.

– А почему бы не использовать деликатные ткани?

Он скривил лицо и выпил коньяк одним глотком. Затем пожал плечами.

– Потому что наши конкуренты могут поставлять ткань более высокого качества. Ты не должна забывать, что мы новички в этом деле, Мари. Компания Ягенберга в Дюссельдорфе уже много лет работает с целлюлозой и бумагой.

Мари упрямо покачала головой. Это было не так. Ткани Ягенберга были ничуть не лучше тканей Мельцера.

– Да это просто потому, что там сидит человек, знающий кого-то, у кого есть связи. Вот он и получает заказы, – разозлилась Мари.

Он повернулся к ней, его взгляд был полон и раздражения, и признательности, потом он усмехнулся.

– Ты умная девочка. Вполне возможно, что ты права. Просто сейчас мы ничего не можем с этим поделать. Нам придется предложить наши деликатные ткани кому-то другому.