Алисия улыбнулась, и какое-то мгновение казалось, что она примет приглашение. Однако она сказала, что уже обещала Китти нанести ей визит.

– Она все еще пребывает в некоторой апатии. Я должна была это предвидеть, Мари. Ведь Китти всегда была склонна к меланхолии, в свое время я даже лечила ее у доктора Шляйхера.

Первое время, благополучно разрешившись дочерью, Китти была очень возбуждена и пребывала в веселом расположении духа. Элизабет рассказывала, что в тот вечер она еще несколько часов провела рядом с Китти, та много шутила и болтала всякую ерунду. Потом она попросила Элизабет рассказать ей о прошлом, о времени, когда Китти была совсем маленькой. Она расспрашивала о том, когда она начала ходить, какое блюдо было ее любимым, нравилось ли ей купаться… Далеко не на все вопросы Элизабет могла найти ответ.

А на следующий день фройляйн Шмальцлер позвонила на виллу Элизабет и попросила о помощи. Фрау Бройер рыдала в постели, заявив, что хочет немедленно умереть. Вызвали врача, прописавшего ей успокоительное, после чего она долго спала – до позднего вечера, а когда проснулась, снова погрузилась в какое-то до странности мрачное настроение, но уже не плакала, а только попросила показать ей сына. Когда ей сказали, что она, вообще-то, родила дочь, она рассвирепела и начала упрекать фройляйн Шмальцлер, что та якобы коварно ее обманывает. К счастью, день ото дня состояние ее все-таки улучшалось, она пришла в себя и уже много раз держала дочь на руках. Элизабет оставалась у нее каждый день до самого вечера, они обсуждали имя девочки – малышку она назвала Генриетта. Нанесли визит и свекор со свекровью, и золовка. Директор Бройер, похоже, без памяти влюбился в свою маленькую внучку, а Тилли была тронута до слез тем, что Китти попросила ее стать крестной матерью Генриетты. Его высокопреосвященство Лейтвин крестил малышку дома, как и близняшек Мари. Сейчас было не то время, чтобы устраивать пышные крестины, поскольку отцы новорожденных были на войне.

В холле внизу раздался крик – это протестовал сын Лео, Мари сразу узнала его голос, он всегда кричал звонче и громче своей сестры и – что решительно отличало их друг от друга, между приступами громкого плача делал более продолжительные перерывы. Мари отложила салфетку и допила последний глоток кофе.

– Тогда, мама, передай, пожалуйста, сердечный привет Китти от меня, – сказала она, поднимаясь со стула, и на мгновение положила руку на плечо Алисии. Это прикосновение должно было передать как ее нежность, так и надежду на лучшее, и Алисия ответила улыбкой:

– Какое счастье, что у нас есть малыши. Пока рождаются и растут дети, наш мир еще не совсем скатился в пропасть. Правда?

– Да, мама.

Мари с удовольствием взяла бы Алисию за руку: она чувствовала, что та нуждается в утешении, но она не отважилась. Та спонтанная сердечность, с которой Китти и Элизабет обнимали своих родителей, была чужда Мари. В приюте, где она выросла, она научилась осторожно проявлять свои чувства, никому не доверять и со всеми трудностями справляться самой. И хотя она знала, что Мельцеры более чем благосклонны к ней, преодолеть эту привычную сдержанность она так и не смогла.

– Увидимся за обедом, – весело сказала она Алисии и пошла вниз по лестнице в холл, где ее уже ждали Августа и Роза. Малыши в двух детских колясках на высоких колесах уже лежали на пуховых подушках, на головах у них были вязаные шапочки, и в довершение няня надела им на ручки крохотные варежки, связанные для них Китти.

– Ах ты боже мой! – смеясь, воскликнула Мари. – Похоже, мы собрались в Сибирь.

– Я подумала, что эти симпатичные варежки надо хоть раз использовать, пока они не станут им малы, – произнесла Роза, качая коляску, в которой тихо что-то лепетала маленькая Додо. Лео же устало хныкал, заспанно мигая глазками, и пытался засунуть себе в рот ручонку, одетую в варежку. Однако вкус пряжи оказался малоприятным, он выплюнул ее и пускал слюни, пока наконец его глаза сами не закрылись.

– А завтра ты приведешь Максла и Лизель, – попросила Мари Августу. – А где они вообще? Я не видела их уже несколько недель.

Августа радостно сделала книксен. Она очень боялась, что с появлением близнецов ее собственных детей видеть на вилле больше никто не захочет.

– Просто они были на кухне, милостивая госпожа. Чтобы не мешали. Лизель носится как угорелая, а Максл такой ленивец, ждет, когда ему все принесут, сам ни за что не пойдет.

Она открыла широкую входную дверь, и золотистый свет весеннего солнца осветил холл виллы. На улице пестрела цветочная клумба, за ней тянулись нежно-зеленые ветви платанов, которые давно следовало бы обрезать.

– Фрау Мельцер! – прокричал кто-то. – Милостивая госпожа…

Эльза непривычно быстро бежала по холлу, и было совершенно очевидно, что случилось что-то ужасное. Мари вдруг почувствовала, как все ее тело пронзил ледяной холод. «Нет, – подумала она. – Боже милостивый! Только не… не Пауль…»

– Что стряслось, Эльза?

Служанка остановилась перед Мари, она заколебалась, сомневаясь, правда ли это известие было столь важным, чтобы остановить фрау Мельцер-младшую в тот момент, когда она уже выезжала на прогулку со своими детьми.

– Нечто ужасное, милостивая госпожа. Пришла одна женщина и сказала, что мать Ханны умерла…

Это было неправильно – чувствовать облегчение, но это было именно так. Мари знала мать Ханны, поскольку та работала раньше на фабрике, но потом ее уволили. И бедной Ханне приходилось постоянно отдавать своей матери-алкоголичке всю зарплату, но несмотря на это, девочка все-таки была привязана к ней.

– О боже! – воскликнула Мари. – И как это произошло?

– Никто не знает, милостивая госпожа. Кажется, ее сгубил алкоголь… – Было видно, что она хотела еще что-то добавить, но потом замолчала, наверно, ей пришло на ум, что о мертвых не говорят плохо. – Ханна сейчас сидит на кухне и ревет. Женщина сказала, что ей надо позаботиться об усопшей, нельзя же оставить ее так…

Мари дала знак Августе, чтобы та отправлялась на первую прогулку с ее детьми одна. Ханна в данный момент была важнее. С того несчастного случая на фабрике Мари заботилась о девочке, это она устроила ее сюда, на виллу, и, несмотря на все жалобы на ее неловкость, она всегда заступалась за нее. И сейчас в этой нелегкой ситуации Мари готова была ей помочь.

– Подними верх капюшон коляски, – велела она Августе. – Ветер холодный.

И она побежала вместе с Эльзой на кухню. Вообще-то, и кухня, и другие хозяйственные помещения были для господ табу, эти территории предназначались только для прислуги. Однако Мари сама когда-то была здесь на побегушках, так что эта часть дома была ей хорошо знакома. Не колеблясь ни секунды, она вошла на кухню.

– Ханна! Бедняжка! Какое ужасное известие!

Ханна сидела на табурете у кухонной плиты, пока повариха утешала ее. Услышав голос фрау Мельцер-младшей, она подняла голову и улыбнулась сквозь слезы.

– Мари! – промолвила она и тут же в испуге прикрыла рот рукой. – Простите… я хотела сказать милостивая госпожа. Мне очень жаль, совсем ничего не соображаю.

Мари кивнула Брунненмайер и подошла к Ханне, чтобы обнять ее. Как это ни странно, но ей было легко прижать к сердцу эту бедную девочку, в то время как с Алисией она вела себя очень сдержанно.

– Она… она сказала, – всхлипывая, произнесла Ханна. – Что я должна… должна ее забрать…

Мари погладила ей спину, обрадовавшись, когда Брунненмайер принесла носовой платок: у Мари его не было.

– Высморкайся сначала, Ханна. Так… А теперь скажи, где живет твоя мать.

– В поселке Провиантбахквартир.

– Хорошо. Мы сейчас пойдем туда вместе с тобой. Надень куртку и прочные ботинки.

Повариха проворчала, что она тоже могла бы пойти с Ханной, но ей надо готовить обед. И если госпожа сейчас пойдет с Ханной в Провиантбахквартир, тогда пусть Эльза поможет на кухне, поскольку лук, морковь и картошку Ханна еще не почистила.

– Передай Эльзе, что это я ее прошу тебе помочь в связи с неожиданными обстоятельствами. Даже если это не ее работа…