Пока мама приветствовала старых добрых друзей, преподобного отца Лейтвина и доктора Грайнера, Китти поглядывала на Мари. О, она могла себе представить, как несчастна сейчас ее дорогая золовка. Госпожа директор Вислер, эта назойливая болтунья, вчера на рождественской мессе со слезами на глазах нашептывала им, что, мол, бедный Пауль Мельцер в руках Божьих. Кто знает, что она под этим подразумевала.

Рядом с Мари сидел Эрнст фон Клипштайн, ее верная тень. Для сегодняшнего дня он заказал элегантный вечерний костюм, который сидел на нем просто идеально. Он вообще был весьма привлекательным: он снова отрастил небольшие усики, а в голубых глазах его появилось что-то победоносное. На вкус Китти, он был все-таки пруссаком – но кому что нравится. В последнее время он все чаще появлялся рядом с Тилли, но она, похоже, не обращала на него внимания. Наверное, она все еще оплакивала потерю несчастного доктора Мёбиуса. Сколько таких молодых людей, как он – умных, одаренных, полных надежд на будущее, – унесла война!

– Мама? А когда будет пудинг? – спросила Хенни, отгадывая ее мысли.

– Когда съедим суп, рыбу, жаркое и овощи, – прошептала она на ухо Хенни.

Та скривила лицо и сказала, что не хочет овощи. Рыбу и жаркое она еще готова есть, но овощи – нет!

– Не будешь кушать овощи – не получишь пудинг!

Дочка на мгновение задумалась, потом нежно прижалась к маме и улыбнулась своей ангельской улыбкой. Мама не шутила, она даже могла встать и запереть Хенни в детской. Роза никогда не делала ничего подобного.

– Милая моя девочка, – прошептала Китти и поцеловала ее в щеку.

Дети – все трое – получили целую кучу подарков, особенно отличился Клиппи. Наверное, этот настойчивый малый хотел таким способом впечатлить Мари, завоевать ее расположение. Лео он подарил металлический конструктор, а Додо – кукольную кухню с плитой для приготовления пищи, а к ней еще и всю кухонную утварь, маленькие ложечки, кофейный сервиз и кулинарную книгу для кукол-мам. Больше всего порадовал подарок Хенни – огромная, размером с теленка, и очень реалистичная лошадь-качалка, обтянутая коричневым плюшем. Естественно, близнецы тоже хотели на ней покататься, и маленькая бестия Хенни с удовольствием ждала, когда они попросят у нее разрешения.

– Сегодня родился Христос-Спаситель! – торжественно произнесла Алисия. – Давайте все вместе отпразднуем это событие. Пусть оно принесет нам и всем людям мир на земле, исцелит все раны и возвестит о начале нового времени…

Ей зааплодировали, и фон Клиппштайн, наклонившись вперед, громко сказал, что она выразила как раз то, что чувствовали все сидящие за столом. Китти подумала, что это, вообще-то, слегка преувеличенно, но мама действительно очень постаралась. Речи папы были короче, лаконичнее, и он часто шутил в конце. Она на мгновение закрыла глаза, чтобы справиться с поднимающимся в ней горьким чувством утраты. Папа… как же ей его не хватало. Его сдержанной, ворчливой манеры разговаривать. Его неловких рук, гладящих ее по щеке. В этот день в прошлом году он еще сидел рядом с мамой. Кто мог тогда предположить, что это было его последнее Рождество?

Гумберт стоял рядом с дверью и хлопал в ладоши, как и все гости. Алисия дала знак – и он начал подавать суп. Говяжий бульон с яйцом. Все участвовали в приготовлении этого роскошного рождественского обеда, но на фабрике дела шли пока не лучшим образом. Американец, этот жалкий ублюдок, демонтировал и увез к себе несколько лучших станков, и это не интересовало ни полицию, ни суд. Нанесенный фабрике ущерб был колоссальным. Насколько Китти поняла, демонтированных станков очень не хватало, и пока их не могли заменить другими.

О, как досадно, что Жерар такой упрямец. Ну что он там делает в своем Лионе? Он мог бы пригодиться им здесь, в Аугсбурге. Было ясно, что на фабрике не хватало такого человека, как он. Он разбирался в тканях и пряже, и его уважали бы рабочие.

– Смотри, Хенни, – проговорила она твердым тоном. – Гумберт налил тебе в тарелку суп. Теперь иди к Розе и покажи нам, что ты можешь есть суп, не проливая.

Хенни, видимо, надеялась, что останется у мамы на коленях, поэтому подулась, но все-таки пошла.

Китти строгим взглядом проводила дочь, а потом принялась за еду. Суп не был ее любимым блюдом, поэтому Гумберт налил ей совсем немного. Она тихонько вздохнула. Жаль было, что этот милый, немного странный, чудаковатый человек скоро покинет их…

– Ну какой же опять красивый праздничный стол вы накрыли! – во всеуслышание произнесла Гертруда Бройер. – Еловые ветки, остролист и белоснежные рождественские цветы. С каким тонким вкусом все сделано. А мы вчера положили на могилу Эдгара прекрасный венок из плюща и белых лилий, правда, Тилли?

Тилли покраснела, как всегда, когда ее мать говорила так громко и не к месту. Гертруда Бройер почти не выходила из дома, только по воскресеньям Тилли приходилось сопровождать ее на кладбище, где они украшали могилу. Тилли пришлось долго уговаривать Гертруду принять приглашение Мельцеров присоединиться к ним на Рождество.

– Да, мама, – отозвалась Тилли. – Но давай сегодня не будем говорить о могилах и кладбищах. Пожалуйста.

Гертруда вздернула брови и проговорила, что ее дочь в последние месяцы стала слишком уж «любопытной».

– Знаете, она готовится к сдаче экзаменов на аттестат зрелости, – доверительно сообщила она Эрнсту фон Клипштайну. – Она должна учить латынь и греческий – только представьте себе! Молодая женщина, далеко не безобразной внешности, забивает себе голову такими вещами. Она же не синий чулок, моя Тилли. Разве вы не находите ее симпатичной?

Китти чуть не подавилась последней ложкой бульона. О боже. Бедная Тилли. В этот самый момент она, пожалуй, пожалела о том, что притащила сюда свою мамашу.

– Мама, прошу тебя!

Тилли просто сгорала от стыда, ей было очень неловко за эту недвусмысленную попытку своей матери свести ее с Клипштайном. Однако Гертруду было не запугать, и она громогласно заявила, что ее дочь уже отклонила несколько предложений.

– Девочка решила стать врачом. Что вы на это скажете? Вы бы отдали себя в руки такого врача, господин лейтенант?

Китти некоторое время наблюдала за фон Клипштайном. Поначалу речи Гертруды показались ему малоприятными, но теперь, похоже, его это даже забавляло.

– Мне это не составило бы труда, госпожа, – сказал он, озорно глядя на Тилли. – Я всегда чувствовал себя очень комфортно в руках вашей фройляйн дочери.

Гертруда на мгновение – что просто неслыханно – потеряла дар речи, а тетя Хелена и дядя Габриэль, не знавшие подоплеки этого замечания, смущенно уставились в свои пустые суповые тарелки. Тилли не знала, сердиться ей или смущаться, но в любом случае решила прояснить ситуацию.

– Вы говорите о том времени, когда вы, будучи раненым, лежали в лазарете, господин фон Клипштайн?

– Конечно, фройляйн Бройер.

– Тогда я очень благодарна вам за эту похвалу.

Под ее строгим взглядом он опустил глаза, и Китти с удивлением обнаружила, что теперь настал его черед краснеть.

Мари разговаривала с доктором Грайнером о врачебном кабинете, который до него арендовал доктор Штромбергер. Он находился в центре города, и к тому же – лучше не придумаешь – его предшественник оставил ему все инструменты и все оборудование, а также трех своих сотрудников.

– У него с утра до вечера полно пациентов, – с завистью произнес доктор Грайнер. – Но гонорары за лечение ой как кусаются. У него могут болеть и поправляться только те, кому это позволяет кошелек.

Ханна – в черном платье и белом кружевном фартуке – убрала со стола тарелки из-под супа. В лифте своего череда уже ждал рождественский карп в масле с гарниром из овощей и картофеля в мундире.

«Как мило Ханна выглядит в этом платье, – подумала Китти. – Такая взрослая. И всегда немного грустная. Если бы не эта глупая история с русским военнопленным… Очень жаль ее, но она могла бы мне позировать. Да, хорошая идея…»

– Мне все равно, – услышала она слова Гертруды Бройер, как бы прочитавшей ее мысли. – По мне, так они могли бы и выдать его. И заточить в башню. И пусть бы сидел там на хлебе и воде!