Китти открыла дверь фотоателье Грюндига, раздался звон колокольчика. Почти вся мебель внутри была убрана, и маленькая пушечная печка распространяла в пустой комнате приятное тепло. Китти заметила, что ее картины все еще стояли у стены нераспакованными – значит, им было чем заняться.

– А, ну вот и ты! И малышка Хенни с тобой?

Из соседней комнаты вышла Тилли и взяла на руки девочку, тут же бросившуюся ей на шею. Приветствие было искренним, ведь Тилли была любимой тетушкой Хенни.

– Фу – какие у тебя липкие щеки, – засмеялась Тилли.

– Это малиновые леденцы, – гордо прошепелявила Хенни.

– Хочешь помочь нам?

Хенни очень хотела. Ей разрешили держать ящичек с гвоздями, пока мама и Тилли разворачивали завернутые в ткань картины.

– Это бумажная ткань с фабрики, – смеялась Китти. – Ее не могли распродать, вот я и взяла. Из нее получается отличная упаковка для транспортировки.

Аккуратно складывая коричневый материал, Тилли смотрела, как Китти расставляет вдоль стен свои картины. На них были изображены странные сочетания пестрых пейзажей и лиц, Тилли никогда раньше не видела ничего подобного. Это были лица солдат, можно было увидеть каски и фуражки. Все они были серыми или голубоватыми, с глубоко запавшими глазами, часто с перекошенными ртами.

– Боюсь, никто не захочет купить эти картины, – сомневалась Китти. – Люди находят их прекрасными, но это не значит, что они повесят такую картину у себя над диваном. Им нужно что-то для души и сердца. И кроме того, она должна подходить по цвету к мебели… Подержи, Тилли… еще выше… немного левее… очень хорошо.

Принесли лестницу, и Тилли достала из ящичка гвоздь. С любопытством Хенни наблюдала за тем, как Тилли взобралась на лестницу и несколькими ударами молотка вбила гвоздь в стену.

– Отлично! – воскликнула Китти. – Вы великолепны, фрау доктор Бройер!

– Не говори так, Китти. Мне до этого еще далеко.

– У тебя все получится, Тилли. Сначала закончишь школу, а потом будешь изучать медицину в Мюнхене. Я помогу тебе, я же обещала.

– Ах, Китти… Как не хочется сидеть у всех вас на шее.

– Не говори ерунды… Потом ты будешь бесплатно лечить нас всех, и мы сэкономим кучу денег.

Тилли вздохнула, взяла картину, которую протянула ей Китти, и повесила ее на гвоздь. Сейчас она как раз готовилась к экзаменам на аттестат зрелости, которые планировала сдавать весной экстерном в гимназии для мальчиков – это была гимназия Святой Анны. В настоящее время это была единственная возможность для женщины получить аттестат зрелости. Если все пройдет успешно, в следующем году она сможет приступить к учебе, начиная с зимнего семестра, но только в том случае, если Мельцеры поддержат ее материально, поскольку, как уже можно было предположить, у них с матерью ничего не осталось. То, что они могли жить в доме на Фрауенторштрассе, стало возможным благодаря Китти, Альфонс переписал на нее дом сразу после их свадьбы. Китти не брала с них никакой арендной платы, напротив, даже время от времени давала им немного денег, заработанных с продажи картин. Официально эти деньги предназначались для ремонта.

– Фрау Бройер?

Фрау Грюндиг заглянула в приоткрытую дверь, окинула критическим взглядом картины Китти, затем заметила Хенни, и на ее лице появилась теплая улыбка.

– О, вы привезли с собой малышку. Вот уж Элиза будет рада. Можно она пойдет к нам?

– Если она захочет…

Хенни вовсе не хотелось расставаться с коробкой гвоздей, а Элиза с ее чудны́ми глазами, как уже знала Китти, ее немного пугала. Хотя она была очень милой и делала для нее из бумаги кораблики и птичек.

– Фрау Бройер, тут с вами хотят поговорить.

Фрау Грюндиг произнесла эту фразу тихо, заговорщицким тоном, а потом забрала Хенни в свою квартиру, не закрыв за собой дверь. Тилли спустилась со стремянки и на секунду замерла в нерешительности. Она сказала, что собирается купить в хозяйственном магазине пару металлических крючков, надела пальто и вышла.

Китти была в смятении и не знала, что ей делать. Как ей было неловко. Средь бела дня. Да еще в магазине, где ее могли увидеть через окна витрин. На миг ей захотелось просто уйти, но было уже слишком поздно.

– Всего на пару минут, Китти, – сказал Жерар. – Я не хотел уезжать, не попрощавшись с тобой.

Он закрыл за собой дверь и остановился, не зная, как она отреагирует на эту неожиданную встречу. Китти уставилась на него.

– Ты возвращаешься во Францию?

– Оставаться здесь нет смысла.

Она замолчала, пораженная. Конечно, он был прав. Несколько месяцев они встречались тайком, украдкой – в основном в маленьком кафе на окраине города, где было всего-то два столика и четыре стула. Это были трепетные свидания, они проводили рядом короткие часы, в течение которых говорили друг другу всякую чушь, но никогда не раскрывали того, что было у них на душе. Часто они просто встречались в парке или на улице, шли рядом, болтали о пустяках и, весело переговариваясь, снова расставались. Китти думала, что все это не имеет большого значения – несколько встреч со старым знакомым, хорошим другом. Уж никак не любовная интрижка или что-то в этом роде, те времена уже прошли. Однако теперь она вдруг поняла, как сильно ей будет не хватать его присутствия.

– Очень… очень жаль, – выдавила она, хотя понимала, что это совсем не то, что она чувствует.

– Так надо, Китти. Иначе я не выдержу.

Он осмелился сделать несколько шагов в ее сторону, и ей пришлось взять себя в руки, чтобы остаться на месте. Сотни раз она говорила себе, что она дуреха. Что в нем было такого, чего она еще не знала? Там, в Париже, они занимались любовью каждый день, даже по нескольку раз, и чего только они не вытворяли… Тогда она еще была наполовину ребенком, а теперь она взрослая женщина, мама, у которой уже есть своя маленькая дочь.

– Нет! – взволнованно закричала она. – Больше не надо… Ни за что… Не подходи ко мне!

Он послушно остановился, посмотрел на нее, не веря ей, и улыбнулся:

– Ты не должна меня бояться, Китти. Я уже не тот, кем был раньше. Мои бурные годы позади. Послушай…

Он запустил руку в свои густые вьющиеся волосы и показал ей светлые пряди на висках. В самом деле, у него появилось немножко седины, а ведь ему было всего тридцать с небольшим. Китти не считала, что это делает его менее привлекательным – совсем наоборот.

– Мы оба повзрослели. – Она серьезно кивнула как бы самой себе.

Он продолжал смотреть на нее, улыбаясь. Ей стало не по себе от его взгляда, потому что из-за него она все меньше и меньше могла контролировать себя. Конечно, ей не хватало мужских объятий, но дело было не в этом. Ее влекло к нему нечто большее. Это было какое-то странное чувство близости, страстное желание попасть туда, куда ее душа давно и тщетно стремилась. Домой, в свой дом…

– Да, мы повзрослели, – кивнул он. – Но изменила нас прежде всего война. У нас обоих был горький опыт…

Во время встреч они иногда говорили об Альфонсе, потом и о ее отце. Жерар находил для нее слова утешения и понимания, но он редко упоминал о своей судьбе. Она знала только, что шелкопрядильная фабрика его родителей тоже переживает не лучшие времена, что во Франции немцев люто ненавидят за все, что они там сделали.

– И что ты теперь будешь делать? – спросила она. – Вернешься в свою семью?

Да, он им обязан. Несмотря на размолвку, родители будут рады видеть его в добром здравии. А все остальное образуется. Он уже написал им и сообщил о своем приезде.

Китти не могла придумать, что сказать на это. Он, конечно, не тосковал по родителям, иначе не остался бы в Аугсбурге на несколько месяцев, а вернулся бы сразу во Францию. Как ему удавалось все это время держаться на плаву с финансами, для нее было загадкой. Она пару раз предлагала ему деньги, но он отказывался.

– Значит… – Она запнулась, почувствовав вдруг комок в горле. – Значит, мы видимся сейчас… в последний раз?

Ее голос прозвучал тонко, почти жалобно. Его черные глаза, казалось, расширились, он пожирал ее взглядом, ласкал, целовал, его глаза говорили ей, как он любит ее, как тоскует по ней…