Мари поняла, что призывать Китти к порядку бессмысленно, поэтому ласково погладила ее по волосам и поцеловала в щеку. Эрнст фон Клипштайн стоял в стороне со смущенным выражением лица – упрек Китти сильно задел его. Он винил себя за то, что не предпринял более решительных мер, когда Джереми Фальк проник на фабрику. Полагаясь на полицию, которую вызвала секретарша, он хотел избежать эскалации конфликта. Да что тут говорить, просто смалодушничал.

– Смотри, Китти, – помолвила Мари. – Пришли Тилли и ее мать. Хочешь поприветствовать их?

– О да, – вздохнула Китти. – Они гораздо приятнее, чем эти черные вороны из магистрата, которые только и знают, что каркать: «Примите искренние соболезнования».

Фон Клипштайн остановился рядом с Мари.

– Что еще я хотел вам сказать, Мари, – произнес он, понизив голос. – Мое решение стать совладельцем фабрики не изменилось. Я сдержу свое слово и как управляющий фабрикой я буду поддерживать вас, тем более сейчас.

– Благодарю вас.

Она спрятала свое недовольство за дружелюбной улыбкой. Дальнейшее развитие событий можно было предвидеть. Она не смогла бы управлять фабрикой, не опираясь на авторитет Иоганна Мельцера, который хотя и не всегда охотно, но все-таки поддержал ее. Ей нужен был фон Клипштайн, чтобы служащие и рабочие приняли ее. Кроме того, ей нужны были его деньги, чтобы фабрика продолжила свое существование. Но как долго он будет подчиняться ей? Соглашаться с ее решениями? Помогать ей в реализации ее новых и смелых идей? Возможно, какое-то время все будет хорошо, но рано или поздно он потребует за это свою награду.

Пауль. Только бы он вернулся! Она бесконечно устала и чувствовала себя такой беззащитной. Ей не хватало ни мужества, ни надежды, но она должна была оставаться сильной. Кто как не она будет бороться за то, чтобы фабрика выстояла? Она и только она. Вся ответственность лежала на ее плечах.

Около двух ужасающая духота достигла своего апогея, небо заволокло мутной дымкой, вдалеке послышались слабые раскаты грома. В холле появились шестеро крепких мужчин в черном, присланных похоронным бюро. Они должны были вынести тело бывшего хозяина виллы из холла и пронести через парк до самой улицы. Там его ждала старомодная конная повозка, на ней гроб должны доставить на кладбище Херманфридхоф, где Иоганн Мельцер много лет назад приобрел фамильное захоронение.

Это был трогательный момент, когда закрытый гроб подняли и медленным, торжественным шагом пронесли через холл к выходу. Мари заботливо обняла Алисию, Китти и Элизабет держали друг друга под руку, Тилли поддерживала свою мать, та приняла эти похороны близко к сердцу.

– Как торжественно. Приехал даже сам обербургомистр. Сколько церемоний… а твоего бедного отца засыпали землей в абсолютной тишине, – прошептала Гертруда Бройер.

– Ну прошу тебя, мама…

– Но это правда, так ведь?

– Пссст!

Когда гроб проносили мимо нее, Гертруда достаточно громко сказала:

– Он был крепкий орешек и хороший друг… Лучший из всех, кто у нас был.

И она начала громко плакать, так что Тилли изо всех сил пыталась успокоить ее.

Гром гремел все сильнее, казалось, что над городом нависла черная пелена, разрываемая отдельными вспышками молний. Поднявшийся теплый ветер гнал по парковым дорожкам пыль и увядшие листья, то тут, то там превращая их в каких-то призрачных существ, то закручивая, то снова раскручивая их.

За гробом медленно и торжественно двигалась длинная процессия людей в черном, большинство из них были погружены в глубокий траур, лишь некоторые с тревогой посматривали на небо. Гумберт, шедший последним за процессией, закрыл ворота виллы. Там не осталось ни души, все служащие провожали своего хозяина в последний путь.

Элизабет и Китти шли рядом с матерью, чуть позади несущих гроб, и Лизе показалось, что Алисия стала чуточку меньше. Однако она прекрасно держала осанку, шагала с прямой спиной и высоко поднятой головой – так, как ее учили в детстве в поместье фон Мейдорнов. Лиза завидовала тому, как держалась мать. Только узнав страшную новость, она не смогла справиться с горем и закрылась в своей комнате. Это было не в ее характере – делить с кем-то печаль, как это сделала Китти, сразу бросившись Мари на шею. Лиза плакала наедине с подушками, уткнувшись в них. На вилле не было никого, кто мог бы ее утешить. Единственный человек, который был в состоянии это сделать и которому бы она позволила утешить и ободрить ее, был не вхож в ее семью.

Себастьяна она видела сегодня лишь мельком, когда он, одетый в костюм, взятый напрокат, подошел к ней выразить соболезнование, как это предписывало соблюдение формальностей. На какое-то мгновение им грозила опасность забыться. Она видела, как дернулись его руки, как он хотел притянуть ее к себе, но все же не осмелился. Она тоже чуть было не кинулась ему на грудь, но условности взяли верх, и они ограничились простым рукопожатием.

Сейчас он шел в конце процессии, где полагалось быть служащим и рабочим фабрики. Неужели он тоже заметил, что между ними произошло? И если да, то о чем он думал, что чувствовал сейчас?

Она отогнала эти мысли и постаралась сосредоточиться на серьезной церемонии. Боже, в гробу лежал ее отец. Она потеряла его… потеряла навсегда. Он больше никогда не будет сидеть в своем кабинете. Он больше никогда не будет завтракать вместе с ними и ворчливо шутить. Никогда больше не обнимет их…

Громкий раскат грома заставил всех вздрогнуть. Сверкнувшая в небе зигзагообразной нитью молния всполошила людей. Порыв ветра пронесся по старым деревьям, шелестя их листьями, подхватил две шляпы, они покатились по пыльной дорожке, и вскоре их поймали.

– Мы почти дошли до ворот, – сказал кто-то. – Слава богу! Здесь, под деревьями, может убить молния.

В голове у Лизы все перепуталось. Когда это было? На прошлой неделе? Или раньше? Почему именно сейчас ей пришел на ум ее разговор с отцом?

– У него ничего нет, Лиза. И я не могу дать тебе приданое еще раз.

– Да кого это волнует? Мы будем работать.

– Если он не найдет работу…

– Тогда я буду работать за двоих!

– Как только ты закончишь учебу. А когда она начинается?

– Скоро!

– Тогда желаю вам терпения!

– Спасибо!

– Ну почему ты такая упрямая, Лиза? Ты же умная девочка. Что плохого в том, что я предлагаю?

– Все, папа!

Гроб подъехал к воротам, и процессия постепенно разошлась. Кто-то испугался и поспешил домой, кто-то остался и наблюдал за тем, как мужчины пытаются поднять груз на конную повозку. Это оказалось сложнее, чем ожидалось, поскольку лошади из-за грозы вели себя крайне беспокойно и повозка сильно раскачивалась.

Роза и Эльза поспешили вернуться с детьми на виллу, остальные дождались, когда повозка тронулась, и тоже повернули назад.

Семья и самые близкие друзья отправились на кладбище Херманфридхоф. Лиза с матерью сидели на заднем сиденье машины, которую вел Гумберт, остальные автомобили тоже медленно последовали в сторону кладбища. Следом за ними ехал Клиппи, который вез Тилли и Гертруду Бройер, фройляйн Шмальцлер и доктора Грайнера. Лиза не видела, кто находился в машинах, но можно было предположить, что Себастьяна Винклера никто не взял. Вряд ли он пойдет пешком на кладбище – ведь он потерял ногу и носит протез. Скорее всего, вернется в приют.

«Отец был прав, – подумала она с досадой. – У него ничего нет, и никто его не уважает. Увы, в этом мире мало быть просто порядочным человеком…»

Какой же тяжелой и долгой была эта церемония. Невероятно, как мама выдержала все это. Как много людей пришло на кладбище, чтобы проститься с Иоганном Мельцером. Лошади, тянущие повозку, испугались, и гроб чуть не выскользнул из рук носильщиков. А в небесах грохотал, словно пустая бочка, гром, сверкали молнии, над кладбищем нависли черные тучи.

Церемонию ускорили, чтобы успеть закончить ее до начала дождя. С почти неземной поспешностью мужчины протащили гроб через кладбищенские ворота, чуть не сбив старушку, идущую со своей лейкой к колодцу, и водрузили свою ношу на доски, положенные на вырытую могилу. Лиза ощутила, как Китти вложила свою ледяную руку в ее и сжала. Ветер трепал длинное одеяние священника. Когда тот поднял руки, Лизе показалось, что он хочет взлететь, как птица. Потом она увидела, как Мари обеими руками обняла Алисию, и услышала громкие всхлипывания Китти. Доски убрали, после чего на двух веревках опустили гроб в землю.