Вдруг ее осенило: Григорий не мог написать это письмо. Его написал кто-то другой и заставил его подписать. Сделал ли он это добровольно или его вынудили? В ее голове рождались дикие фантазии. Вот Григорий в тюрьме, его руки и ноги закованы железными цепями. Вот Григорий, истекающий кровью, лежит на полу без сознания. В это время страшный голос произносит: «Если ты женишься на этой немецкой шлюхе, то тебе конец. Немцы жгли наши деревни, убивали крестьян, насиловали женщин…»

– Ханна? – из холла раздался голос Августы. – Куда ты запропастилась, лентяйка? Ты что, думаешь, мы всю работу сделаем одни?

– Уже иду! – крикнула она. – Только разолью средство…

– Что она сказала? – проскрежетала Эльза, которая в последнее время плохо слышала.

– Она сидит в кладовке и читает псалмы!

Ханна вложила письмо в конверт и сложила его несколько раз так, чтобы оно уместилось в кармане, затем спрятала его, чтобы при первой же возможности сжечь. Она разлила вонючую мутную жидкость по трем пузырькам, а когда раздавала их, поймала на себе недовольные взгляды.

– И на это тебе понадобилось столько времени?

Не ответив, она принялась за работу. Она была рада драить сейчас эти грязные мраморные плитки, с остервенением отдаваясь делу и отгоняя от себя все мысли. Если черные разводы не исчезали, она добавляла белой кашицы и отчищала проблемное место до блеска. Ей нравился инкрустированный на полу узор. Почти такой же, как на коврах наверху, в господских покоях. Бесконечная череда ромбов и звезд, кружков, завитушек, прямоугольников – в них можно было просто затеряться.

К одиннадцати пол был отмыт и блестел: слой нанесенного потом льняного масла еще тщательно протерли старыми тряпками. На кухне Брунненмайер приготовила кофе и бутерброды, которыми все могли подкрепиться перед предстоящей работой.

– С ума сойти! – воскликнула Августа, хлопая в ладоши. – Пришла Йордан. Госпожа директор приюта «Семи мучениц» оказывает нам честь своим визитом.

Ханна предпочла бы остаться наедине с Гумбертом, потому что он был единственным, кому она могла выплакать свое горе. Однако сегодня у Гумберта было словно шило в заду: вечером он выступал в кабаре. По его словам, это должно быть действительно большое выступление. Сольный номер на целых двадцать минут.

– Разве я могу забыть своих старых друзей, – произнесла Мария Йордан, перед которой уже стояла чашка кофе с молоком. – Ведь здесь, на вилле, я прослужила добрых пятнадцать лет…

Остальные подсели к ней, передавая кофейник из рук в руки. Мария Йордан похвалила их работу – пол в холле блестел так, как никогда прежде. Потом она поинтересовалась, правда ли, что фройляйн Шмальцлер уходит на пенсию.

– Ну конечно правда! – Августа определила экономку, которая могла бы ответить сама. – Если поторопишься, то сможешь еще побиться за пост домоправительницы, Йордан.

Эльза хихикнула, а Брунненмайер бросила на Августу укоризненный взгляд. Такое нельзя говорить даже в шутку!

– Спасибо, – язвительно отреагировала Йордан. – Я вполне довольна своей нынешней должностью и не думаю менять ее. Это такая благодарная работа…

– Бедные детки, – тихо пробормотала Эльза. – Они же не могут дать отпор.

– Война сделала сиротами бесчисленное количество детей, – невозмутимо продолжала Йордан. – Такие приюты поистине благое дело, которое делает церковь. Если бы вы знали, какие печальные судьбы у этих бедняжек, как их жалко…

Все слушали ее, не переставая удивляться, как же хорошо она знает своих подопечных. Один мальчик потерял отца на войне, и мать его умерла от горя; одну девочку отдала в детский дом тетка, потому что новый любовник положил глаз на маленькую племянницу…

– Так важно дать этим детям хорошее нравственное воспитание.

– Вы как раз та, кто сможет это сделать, – сухо заметила Брунненмайер.

Йордан на мгновение замолчала и испытующе посмотрела на повариху. Поскольку та больше ничего не сказала, Йордан заявила, что будет стараться изо всех сил.

– Только смотри, чтоб с тобой не случилось то же, что и с твоей предшественницей, – усмехнулась Августа. – Ведь Папперт все еще сидит за решеткой.

Мария Йордан проигнорировала это замечание – она потянулась за вкусным бутербродом с ливерной колбасой, который Брунненмайер украсила мелко нарезанным маринованным огурчиком.

– Если вы так заняты, фройляйн Йордан, – хмуро посмотрела на нее экономка, – тогда откуда у вас время сидеть тут с нами за перекусом? А кто сейчас заботится о ваших подопечных?

Мария Йордан, медленно и с явным наслаждением прожевав померанскую ливерную колбасу, сообщила, что ей надо уладить кое-какие служебные дела и на виллу она заглянула всего-то на четверть часа. А за детьми сейчас присматривает добровольный помощник.

– Посмотрите-ка, – уколола ее Августа. – Добровольный помощник.

– И он конечно же молодой и смазливый, – ядовито заметила Эльза.

– Или, напротив, старый пень, хромой бодрячок, – вставил Гумберт свою остроту и поспешил тут же изобразить его, проковыляв по кухне на согнутых коленях и со скрюченной спиной. Все прыснули – Гумберт порой вел себя прямо как озорной ребенок!

– Ни в коем разе, – с ледяным спокойствием возразила Мария Йордан. – Это Себастьян Винклер, бывший директор. На прошлой неделе его выпустили из тюрьмы, тихо так, тайком, без лишней шумихи. И поскольку бедняга не знал, куда ему идти, я пристроила его в приют.

Ханна раскусила ее не сразу, Эльзе тоже потребовалось время, остальные были посмекалистей. Августа – на чью деликатность точно не стоило рассчитывать – выпалила:

– Мило дело, госпожа директор. Пусть бедняга потрудится ни за что ни про что, а ты в это время погуляешь да и кофейку попьешь.

– В конце концов, он ведь и спит, и ест в приюте. Да у него кроме рубашки ни гроша за душой, так что для него это просто везенье, – возразила Йордан и тут же прибавила, что приняла она его из чистой любви к ближнему, даже рискуя своим положением, ведь он, вообще-то, политический преступник.

– Вы и правда добрейшая душа, фройляйн Йордан, – сказала домоправительница, улыбаясь так дружелюбно, что никому и в голову не могло прийти, что в этих словах была скрыта ирония.

Бутерброды на большом блюде исчезали с поразительной быстротой. Августа сообщила, что они действительно купили участок земли, луг, что между двумя ручьями, до сих пор принадлежащий заводу Аумюле. Там сейчас, как и на многих других заводах, не крутилось ни одно колесо. А то, что ткацкая фабрика все еще работала, было чудом. Это была заслуга молодой фрау Мельцер: ей постоянно приходили в голову новые идеи. Вот сейчас там, вероятно, делали бумажные ткани, которыми можно было оклеивать стены.

Августа умолчала, что сначала они хотели приобрести кусок земли у Мельцеров, но получили отказ. Алисия Мельцер скорее отрезала бы себе мизинец, чем продала кусочек территории своего парка.

– Твой Густав много чего задумал, – высказала свое мнение Эльза. – Но справится ли он со всем этим на своей деревянной ноге.

– Уж лучше деревянная нога, чем деревянная голова, – злобно парировала Августа. – А через пару лет, глядишь, и пацаны с дочкой придут на подмогу.

– Ах да, Лизель. Ее крестная мать, фрау фон Хагеманн, тоже могла бы внести свою лепту. Она ведь была очень тронута тем, что ты назвала свою девочку в ее честь, – ядовито заметила Мария Йордан и потянулась за кофейником, чтобы налить себе еще полстакана. К сожалению, он был пуст, в ее чашку стекла только густая кофейная жижа.

Августа покраснела. Ни для кого не было секретом, что отцом ее Лизель был не Густав, а кто-то другой. Вероятно, и это обстоятельство питало ее надежду встать со своим садоводческим хозяйством на ноги и больше не зависеть от Мельцеров.

– У госпожи фон Хагеманн сейчас другие заботы, – парировала она.

– Он вернулся, так ведь? – как ни в чем не бывало спросила Йордан.

– Кто?

– Красавец-майор, с которым Элизабет хочет развестись.

– Ах, этот…