Эта организация, Синдикат, они поддерживают его, и незнание того, кто они и откуда пришли, заставляет меня нервничать. Быть слепым в такой игре чревато смертельными последствиями.

Оставив Рен на веранде, я возвращаюсь на кухню, но вместо этого обхожу ее и иду в свой кабинет, доставая из кармана телефон.

Мой отец уже несколько месяцев не участвует в игре, он предоставил мне полную ответственность, хотя я знаю, что он все еще держит руку на пульсе. Ни за что, черт возьми, старик бы просто так ушел. Несмотря на то, что его жена умерла, а он обезумел, сломлен горем, город был его второй любовью. Так же, как это было у моих дедов и его дедов. Сильверы владеют этим городом уже давно, это у нас в крови.

Я набираю номер отца и устраиваюсь в кресле за письменным столом, включаю камеры, направляясь к одной из них. На нем показана задняя сторона дома, расположенная таким образом, что видны и лужайка, и балкон, на котором сидит Рен. Она заставила меня хотеть большего. Навязчивая идея, от которой я не могу избавится, и боюсь, что если она когда-нибудь исчезнет, я уже никогда не буду прежним.

Она такая же спокойная, как и все остальное, единственное, что выдает, что она вообще настоящая, это то, как нежно ветер дразнит ее волосы, и ее руки бережно обнимают чашку, поднося ее к губам каждые несколько минут, чтобы сделать глоток кофе.

Телефон звонит три раза, прежде чем он берет трубку.

— Сынок, — приветствует он хриплым и грубым голосом из-за того, что всю жизнь принимал неверные решения.

— Мне нужна информация.

— Ну и тебе привет.

— Привет, — ворчу я. — Достаточно хорошо?

У нас с отцом не было плохих отношений, но они не были наполнены любовью и состраданием. Нет, я воспитан в жестокости и враждебности. Моя мать была той, кто проявил ко мне сострадание. Она была той, кто нянчил меня и баюкал меня, когда я был ребенком, давая мне хоть какое-то подобие нормального детства. Я уважаю своего отца. Я ценю его. Но сострадание не было их сильной стороной. Отношения между ним и мной больше походили на деловую сделку, за всем всегда стоял скрытый мотив, и даже сейчас, когда я звоню ему и слышу его голос на другом конце линии, я не чувствую ничего, кроме как желания больше узнать об этом Синдикате. Мне было все равно, как у него дела, где он и даже увижу ли я его когда-нибудь снова.

Он хихикает, смех переходит в резкий кашель.

— Какая информация?

Мои глаза не отрываются от девушки, которая вторглась в мою жизнь.

— Синдикат. Кто они?

— Где ты услышал это?

— Так ты слышал о них?

— Да.

— Что ты знаешь?

Линия замолкает на долгое время, достаточное для того, чтобы я отодвинул телефон от уха, чтобы убедиться, что звонок все еще на связи:

— Не по телефону. Я скоро вернусь в город. Тогда мы встретимся, чтобы обсудить это.

— Когда? У меня нет на это времени, — рычу я. — Где ты, черт возьми, вообще?

— Не твое дело, — фыркает он. — Скоро, Лекс. Тогда увидимся.

Он вешает трубку. Он не предлагает ни больше, ни меньше. Мои руки сжимают телефон, пока разочарование и гнев переполняют меня. Я был слеп. Я был чертовски слеп и ни хрена не знаю. Теперь должен надеяться, что Эйнсли с ее техническими навыками сможет мне что-то дать, но я теряю терпение.

Я ни за что не позволил бы этому дерьму уйти или остаться в подвешенном состоянии на чертову неделю, не говоря уже о бесконечном количестве времени. Мне нужно было найти, кто такие этот чертов Синдикат, и покончить с ним. Сейчас.

Мой взгляд снова останавливается на Рен. Одна из моих домработниц вышла к ней на балкон и подает ей кофе. Она улыбается и берет его. Когда экономка оборачивается, ее лицо поднимается к камере.

Я ее не узнаю, а всех своих сотрудников знаю.

Ебать.

Я вскакиваю со стула и бегу по дому, вытаскивая пистолет из кобуры за спиной и щелкая предохранителем. Я замечаю, как она небрежно идет ко мне, когда она замечает меня там, она останавливается на полушаге, широко раскрывая глаза.

— Вниз! — ору я.

Мой голос пугает Рен позади нее, все еще держащую в руках чашку кофе.

— Поставь это, Рен. — Боль сводит меня с ума, что-то вроде страха и паники.

Она смотрит на меня, на пистолет, потом на кофе, ее брови сдвинуты, прежде чем она осторожно ставит кружку на стол и встает со стула.

— Что происходит? — спрашивает она.

— На пол! — кричу я снова, обращаясь к злоумышленнику.

Суматоха вывела Райкера и Эйнсли из кухни, в тот момент, когда Райкер замечает мое оружие, он убирает свое.

Женщина передо мной медленно поднимает руки, сгибая колени, чтобы опуститься на пол.

— Они заставили меня, — плачет она.

Я смотрю на нее, ее кожа прозрачна, кости на ее лице выступают так же, как ключицы и руки. Она выглядит больной, истощенной. Ее губы потрескались, а глаза налиты кровью.

— Лицом на пол, — приказываю я, одной рукой держа свое оружие направленным на нее, а другой рукой подзывая Рен к себе. Единственная причина, по которой я еще не выстрелил в нее, это то, что Рен здесь. Она повидала достаточно смертей за последний день, еще одну не стоит добавлять в копилку.

Рен подходит охотно, хотя она явно сбита с толку. Я прижимаю ее к себе, поворачиваясь, чтобы защитить ее.

— Я не знала, что она твоя женщина, — плачет девушка. — Мне этого не говорили. Они просто сказали, что она предала их, что она должна умереть, и если я это сделаю, они отпустят мою сестру!

— Ты знаешь кто я!? — Я рычу.

Она качает головой.

Я передаю Рен Райкеру, который следует тому же движению, что и я, прижимая ее к себе и защищая от того, какая хрень творится.

— Что в кофе?

— Цианид.

Ебать.

Они не мешкают. Этот Синдикат хочет смерти Рен. Наказание для Валентайна. Я бы посмеялся, если бы это не было таким пиздецом. Не мне ли пришла в голову та же идея, а теперь посмотрите на меня, защищающего девушку.

— Руки так, чтобы я мог их видеть, — говорю ей. — А затем вставай, медленно.

Девушка поднимает руки над головой, а затем медленно поднимается с пола.

— Райкер, отведи ее в сарай.

— Нет! — Рен кричит. — Нет, не делай этого.

— Сейчас не время для милосердия, Маленькая птичка, — рычу я.

Я слышу глухой удар чьего-то кулака по плоти и оборачиваюсь, ярость заставляет мою кровь кипеть так яростно и быстро, что я краснею. Только то, что я ожидаю увидеть, и то, что я вижу на самом деле, — две большие разницы.

— Она сломала мне гребаный нос! — Райкер стонет, обхватывая лицо руками.

Глаза Рен расширяются, когда она бросается ко мне, но она не смотрит на меня. К тому времени, как я понимаю, что, черт возьми, происходит, Рен вырывает пистолет из моей руки и нажимает на курок. От громкого хлопка в маленьком коридоре у меня звенит в ушах.

После того, как тишина оседает вокруг нас, как свинцовая гиря, раздаются три хлопка: один позади меня и два впереди.

РЕН

Я оборачиваюсь, мой кулак ударяется о нос Граффа. Это единственный способ заставить его отпустить меня, а он этого не ожидает, поэтому вкладываю в свой удар всю силу, какую я только могу собрать. Я вздрагиваю от звука соприкосновения моего кулака с его плотью, от хруста ломающегося носа, и от потока крови, струящейся из его ноздрей. Пытаюсь игнорировать боль в костяшках пальцев, отрывая кулак от его тела.

Я не могу позволить им причинить ей боль. Она оказалась здесь только потому, что кто-то другой подтолкнул ее к этому. Это несправедливо. Они не оставили ей выбора.

Сейчас ясно вижу, что она не здорова, истощена, нуждается в горячей ванне и хорошей еде, возможно даже в лекарствах. Я подумала так же, когда она принесла мне кофе, вернее, «мой отравленный кофе», уже тогда мне это показалось странным. Все сотрудники, которых нанял Александр, выглядят здоровыми, даже счастливыми, и возникает вопрос, они действительно знают, что происходит в этих стенах? Она не выглядела так, как будто ее это устраивало, но что я действительно знаю обо всем этом? Так я и задавалась вопросом. До тех пор, пока Лекс не бросился к нам, как демон, вырвавшийся прямо из ада, с оружием, направленным на девушку.