Я чувствую, как он подходит ко мне сзади, заключая меня в клетку руками по обе стороны от меня, хватаясь руками за перила рядом с моими. Его рот опускается на мою шею, где так нежно, как будто он вовсе этого не делал, он целует меня в шею сбоку.

Мое тело напрягается от жара, который течет по моим венам, и мне приходится сжимать бедра вместе, что вызывает глубокий вибрирующий смешок. Одна рука отпускает перила, чтобы погладить мое бедро, пальцы впиваются в мою плоть.

— Ты можешь бороться с этим, Маленькая птичка, но, в конце концов, ты сдашься.

Он прав. Я уже дважды доказала, что, когда дело доходит до него, весь мой контроль вылетает в окно. Он делает с моим телом то, на что не способен ни один мужчина.

Он одновременно пугает меня и интригует. Я должна ненавидеть его, я должна хотеть убить его, по крайней мере, причинить ему боль, и все же я прислоняюсь спиной к его груди. Я знаю, что этот человек — монстр. Я знаю, что он порочен. Жестокий. Безжалостный. Все в нем кричит, чтобы я отвернулась и побежала так быстро, как только смогу, и все же его тьма соблазняет меня. Это притягивает меня, говорит с теми частями меня, о которых я даже не подозревала. Я не хочу его, действительно не хочу, но иногда мы не получаем того, чего хотим. Я буду драться, потому что такова моя природа, но, в конце концов, мы все знаем, что я сломаюсь, и он завладеет мной. И точно так же, как Маленькая птичка, которой он меня считает, я застряну в его клетке без надежды когда-либо сбежать.

РЕН

Я беру свои слова обратно.

Хочу убить его.

Смотрю на стакан в своей руке и прикидываю шансы разбить и проткнуть его одним из осколков.

— Ну же, Маленькая птичка, садись сюда, хорошенькая задница. — Он хлопает себя по коленям, подзадоривая меня. Я не уверена, что задача состоит в том, чтобы бросить ему вызов или сделать, как он говорит.

— Этот стул очень удобен, — говорю ему, пытаясь звучать мило, но не попадая в цель.

Парочка парней вокруг нас ворчат, не в силах скрыть своего веселья. Лекс бросает на них такой взгляд, что они довольно быстро затыкаются.

— Это не вариант, — говорит он мне, — мне нужно пересесть туда?

Мои глаза мечутся по сторонам, так много людей, перед которыми нужно унизиться, а у него уже так много власти, я не хочу давать ему больше. Я скалю на него зубы, когда встаю, не грациозно топая к нему. Когда подхожу к нему, резко бросаюсь к нему на колени, убедившись, что моя задница приземляется прямо на его член, а мой локоть на его грудину. Он хмыкает и втягивает воздух одновременно. Хорошо. Я надеюсь, что это больно.

— О, извини, — мурлычу я, скользя рукой по его груди, — это было немного грубо?

Его люди не могут сдержаться и хохочут. Лекс не обращает на них внимания, взгляд впивается в меня, кипит.

— Ты продолжаешь, блядь, давить, Маленькая птичка, и я сейчас сломаюсь.

Я небрежно пожимаю плечами и допиваю остатки клюквенной водки. Новый стакан возникает в моей руке незамедлительно.

Его слова и тело воюют друг с другом. Гнев и раздражение сочится из него, но толстый твердый член, упирающийся в мою задницу, говорит мне, что ему это нравится. Ему нравится, когда я с ним пререкаюсь.

Я извиваюсь у него на коленях, и его челюсти сжимаются, когда его рука опускается на мое обнаженное бедро, пальцы впиваются в мою плоть.

— Полегче.

— Боишься, что я заставлю тебя спустить в твои дорогие штаны? — насмехаюсь я.

Толкать. Тянуть. Толкать. Тянуть. Это были наши отношения.

— Думаешь, я не трахну тебя прямо здесь и сейчас? — Он хрипит — И позволю им всем смотреть. Все будут знать, чья ты.

Эта мысль одновременно шокирует, и возбуждает меня.

Я краснею от щек до груди и даже дальше. Чувствую, влагу между ног, когда мое либидо берет дело в свои руки.

Его глаза вспыхивают в темноте, как расплавленное серебро.

— Тебя это заводит, да? Зная, что все эти люди здесь увидят, как я трахаю тебя так сильно, что ты забудешь свое собственное имя. — Его рука нежно ласкает мое бедро, пальцы дразнят подол, но не скользят под платье. — Это делает тебя мокрой, Маленькая птичка? Хочешь, чтобы мой член был в тебе?

Я открываю рот, чтобы возразить, но мои слова заглушаются, когда он прижимается к моему рту в поцелуе, так что обладание им поглощает все. Мои мысли, слова исчезают, когда его рот пожирает мой, язык сражается с моим, слышен лязг зубов. Здесь нет ничего нежного. Никакой сладости, только чистая первобытная потребность.

Его рука, наконец, скользит вверх по моему бедру, следуя по щели, и затем он замирает: и руки, и рот.

— Где твои трусики? — Он хрипит себе под нос.

Я ухмыляюсь ему в губы: — В этом платье нельзя носить нижнее белье.

Хватка на мне становится жесткой, наказывающей, но не болезненной, предупреждением.

— Никогда больше так не делай.

— Ты не можешь контролировать меня.

Одним пальцем он находит мою щель, проводя пальцем по моим складкам. Все кажется неправильным: так много людей, так много глаз, и все же удовольствие, которое заставляет мои бедра дрожать — это кайф, перед которым я не могу устоять. Я чувствую, как мои ноги раздвигаются, позволяя ему зайти дальше, и смотрю, как его язык проводит по его пухлой нижней губе.

Его глаза сужаются, и он открывает рот, чтобы заговорить, но его обрывают.

— У нас гости, — резко объявляет Райкер.

Он убирает руку от моего центра, но продолжает держать меня, его глаза следят за направлением, в котором смотрит Райкер, вниз к бару и танцполу. Трое мужчин в костюмах угрожающе стоят, но один выделяется. Мой отец. Или того, кого я считала своим отцом. Бенджамин Лоусон. Он смотрит прямо на меня, и в этом нет ничего родственного, он в ярости, ненависть так осязаема в этот момент. Его глаза перескакивают с меня на Лекса и обратно.

— Кто они? — Я слышу, как Лекс спрашивает, но не обращаю на него внимания, мой взгляд прикован к человеку, который меня воспитал. Замечаю, как он лезет во внутренний карман куртки.

— Лекс! — кричу я, хватая его и тяну на пол как раз в тот момент, когда раздается выстрел. Стеклянная панель балкона разлетается на тысячи мельчайших осколков. В другом кадре человек позади нас сильно бьет по балкону. Наши позиции внезапно меняются местами, и мое тело защищено его телом.

Крики теперь заглушают музыку, хаос и паника ощутимы. Руки Александра обхватывают мою голову, в то время как его большое тело прикрывает мое, но он перемещается на мне сверху. Мы вне поля зрения Бенджамина, но выстрелы продолжаются.

От громкого хлопка рядом с нами у меня звенит в ушах, затем еще один, на этот раз прямо над головой. Я поворачиваюсь, видя, как Александр протягивает пистолет.

Крики продолжаются, но проходят минуты, а выстрелов больше не слышно.

— Уведи ее отсюда, — рычит Александр, слезая с моего тела и помогая мне подняться на ноги. Его глаза быстро осматривают мое тело, цепляясь за порезы на моих руках, ладонях и ногах от стекла, но я их не чувствую. Я не чувствую ничего, кроме тошноты, когда смотрю вниз на массу перепуганных тел, видя только одно.

Бенджамин лежит лицом вниз на земле, из его головы вытекает лужа крови. Он мертв.

Райкер лишает меня последней связной мысли. Несмотря на все это, он был человеком, который меня воспитал, человеком, которого я называла папой. У нас не было хороших отношений, но что-то было. А теперь он мертв. Убит мужчиной, который держал меня так, как будто я хрупкая.

— Ты убил его! — кричу я.

— Он пытался тебя застрелить!

Он целился в меня? Почему?

— Валентайн бы этого не санкционировал, — говорит Райкер, закрывая меня, когда Лекс отодвигает меня. Он прижимает меня к себе, и я позволяю ему, потому что, если этого не сделаю, то закончу кровавым месивом на полу.

— Нет, он был изгоем. — Александр оглядывается: — Хватай одного из тех парней, с которыми он был, нам нужны ответы. Сейчас.