Прежде чем он произнесет хоть слово, он роняет полотенце, открываясь. Я отвожу глаза перед тем, как в моем мозгу происходит короткое замыкание, пока он натягивает на себя штаны.

— Будет мудро следовать своим инстинктам, Маленькая птичка, мне нельзя доверять, но прямо сейчас мы оба выигрываем.

— Как же так?

— Ты будешь жить … — Он пожимает плечами, как будто это не имеет большого значения.

— Ну и дела, спасибо, я не знала, что моя жизнь разменная монета.

— В этом мире, Маленькая птичка, твоя жизнь — ничто.

Я глотаю.

— Как я уже говорил, — теперь его голос граничит с нетерпением, — ты будешь жить, и я получаю удовольствие видеть боль, которую причиняет твоему отцу знание того, что ты на моей стороне в этой войне. Эта боль будет преследовать его, пока я не вставлю ему между глаз пулю с его именем и не закопаю его в землю.

— Ты сказал мне, что Лоусон не мой отец, скажи, чтобы я тебе поверила. — Я не была уверена, во что я действительно верю. — Тогда кто это?

Края его ноздрей раздуваются, когда он смотрит на меня.

— Твой отец — Маркус Валентайн.

ЛЕКС

Какая-то часть меня ожидала лжи.

Это то, что люди обычно делают. Мы лжем. Защищаем себя. Наших близких. Иногда, мы даже не хотим этого делать, это просто происходит, потому что в данный момент мы думаем, что так будет лучше.

Где-то внутри, я был уверен, что это ловушка. Ловушка, которую придумали Маркус и Рен, чтобы обеспечить ей безопасность, ее невиновность, но когда смотрю на ее лицо: в большие зеленые глаза, наполненные чистотой, которую я никогда не узнаю ни в ком другом во всем мире, то понимаю, что сделал правильный выбор.

Мой отец всегда говорил мне, что милость дается тем, кто ее заслуживает, и нет никого более достойного, чем Рен, несмотря на ее фамилию.

Она понятия не имеет, кто ее отец на самом деле. Будучи воспитанная Лоусоном, он был единственным мужчиной, которого она знала, и хотя он далеко не невиновен, он не тот, кто мне нужен.

Решив, что ее смерть не наступит от моей руки, я начал думать о другом плане.

Независимо от ситуации и моей неспособности сделать то, что нужно. Я знал, что есть еще один способ навредить Валентайну.

Он держал свою дочь в надежном месте, но никогда слишком далеко. Наблюдал за ней, души не чаял в ней издалека, обеспечивал ее будущее, готовясь принять ее в семью.

Конечно, семья построенная на лжи и воровстве, но я уверен, для него это очень ценно.

Ее готовили, чтобы она сменила его. Я был почти уверен в этом. Но это «почти» вызывало сомнения, а что, если я ошибся? Что, если это вообще не было планом? Если это так, то какого хрена он мог хотеть ее так сильно?

Они научили ее драться, держать себя в руках, это было ясно.

Я не сомневался, что она могла бы победить мужчину в два раза больше ее, черт возьми, она могла бы победить меня, если бы я немного расслабился, ослабил бдительность ровно настолько, чтобы она проскользнула внутрь. У нее не было проблем с защитой себя и с правильными мотивами, и стимулами, ей не потребовалось бы много времени, чтобы войти в курс дела.

Но на самом деле, как это будет выглядеть, если дочь Валентайна начнет сражаться на стороне их врага?

Люди будут сомневаться в его авторитете, его командовании и силе, если, в конце концов, его собственная дочь могла восстать против него, то почему бы и нет?

И как только он начнет чувствовать, что она ускользает, когда поймет, что теряет ее, я позабочусь о том, чтобы он точно знал, благодаря кому потерял все это.

Я сохраню город, сохраню власть, у меня будет его дочь, а кем он будет? Гниющий труп, погребенный на глубине шести футов.

Глядя на ее лицо сейчас, после того как я назвал ей его имя, я не вижу ничего, кроме пустого выражения.

Девушка бесстрашна.

Ей просто плевать, кто я и что могу сделать, она будет стоять передо мной и давать мне отпор, и, не буду отрицать, мне это чертовски нравится. Я живу для этого.

Ее толчок, когда я тяну, ее драка, ее чертовски идеальное все…

Я подхожу к ней и хватаю ее за подбородок, поднимая ее лицо так, чтобы она смотрела мне прямо в глаза. В ее взгляде столько ненависти, которая горит жарко, но не так сильно, как желание, которое вихрится в этой смеси. Она ненавидит то, что хочет меня, ненавидит это, но нельзя отрицать свой основной инстинкт.

Как мотылек, привлеченный пламенем, она хочет прикоснуться, увидеть, почувствовать, несмотря на вполне реальную угрозу боли. Смерти.

Она борется с этим. Зубы и когти, но она научится.

Будет хорошей девочкой, я знаю, что она будет, и до тех пор я буду держать ее здесь. Со мной.

— Вместе, птичка, мы поставим твоего папу на колени.

— Думаю, ты ошибаешься, — выдыхает она.

— О нет, — качаю головой я, наклоняясь, чтобы коснуться ее губ своими. Они мягкие, в отличие от моих последних поцелуев. Это обещание.

Обещание, что теперь, когда она в моих руках, всегда будет принадлежать мне.

Кажется, она ошеломлена такой мягкостью. Не отвечая на поцелуй, ее губы остаются неподвижными, слегка приоткрыты, а глаза открыты, но в них столько эмоций, что мне не терпится их разобрать.

— Я очень редко ошибаюсь, — говорю ей, — ты скоро узнаешь, спи, у нас несколько трудных дней впереди.

Она хмурится:

— Ты думаешь, я прогнусь перед тобой, но этого не будет. Ты не владеешь и никогда не будешь владеть мной.

— Посмотрим.

Она усмехается:

— Мудак.

— Спи, птичка, — киваю головой к подушкам, — завтра новый день.

— Я здесь не сплю.

Она говорит это, когда я осторожно уговариваю ее лечь на кровать, осторожно толкая, пока ее спина не касается матраса.

— Я буду догонять, — обещаю я. — Куда бы ты ни пошла, я буду за твоей спиной.

Усталость цепляется за нее, затягивая ее под воду. Я заставил ее пройти через ад, он уже должен был догнать ее, и обещание мягкого матраса и теплого тела поет для этого глубоко укоренившегося желания комфорта. Ее тело скручивается само по себе, в центре кровати, она поджимает колени к груди и обхватывает их руками, прежде чем ее глаза закрываются, слишком тяжелые, чтобы бороться.

— Я не позволю тебе победить, — бормочет она в полусне.

Наклонившись над ней, я заправляю ей за ухо медный локон:

— О, птичка, я уже выиграл.

Оставив ее спать в моей постели, я спускаюсь в свой кабинет. Я слишком долго уклонялся от бизнеса, пришло время вернуться в нужное русло.

Я пишу Райкеру, чтобы он встретил меня здесь через час, он был на земле, пока я бы занят с Рен, так что он идеальный человек, чтобы рассказать о том, что там происходит.

Я сижу в кресле за письменным столом, крутя янтарную жидкость в стакане, когда входит моя правая рука. Он все еще выглядит злым, но он верен. Я не блефовал, когда сказал ему, что убью его, и он это знает. Мы, возможно, были друзьями с тех пор, как были детьми, но никто не может сомневается во мне. Даже он. И никто, я имею в виду, черт возьми, никто, даже сам дьявол, не будет угрожать тому, что принадлежит мне.

— Босс, — здоровается он, опускаясь в кресло напротив меня.

— Мне нужен отчет, — говорю ему, наклоняясь вперед.

— Сегодня ночью в док попали две партии, наши ребята с ними, перевозят груз на новые склады. Дилеры стали немного болтливыми с тех пор, как последняя партия, которую они должны были получить, пошла прахом, но теперь все уладилось.

— Какие дилеры?

Люди забывают свое место. Отсутствие присутствия в массах явно дает им неверное представление о том, что я не вмешаюсь, если придется.

— Доусон разбирается с этим, — ворчит Райкер.

— Сейчас?

Райкер кивает, его плечи напряжены.

— Что еще?

Он отводит взгляд влево, и это нехороший знак. Он что-то скрывает.

— Что такое? — требую я.

— Сегодня ночью на пристани появились люди Валентайна, угрожали нашим парням. Ничего не произошло, но один из них упомянул кое-что, за чем, я думаю, нам нужно проследить.