— Харрис? — неловко спросила я, заставив его мышцы сжаться, а плечи заметно дернуться. Я видела его гнев, сама выводила его, но то, что он прятал от меня сейчас, не сравнится ни с чем. Он пытался контролировать свое дыхание, его пальцы были крепко сжаты вокруг столешницы, а мышцы рук напряжены. Харрис обернулся и на секунду, на маленькую секунду я увидела растерянность в его голубых глазах. Он бегло осматривал мятую футболку, свисающую с моего бледного тела и распущенные по плечам медовые волосы. Я выглядела нелепо, но он видел в этом красоту, ведь то, как пристально он смотрел на меня… Разглядывал, любовался.

— Нам нужно ехать, — так же быстро Харрис вернулся в прежнего себя. Его вечный холод словно пощечина оскорблял чувства, появившиеся после нашего поцелуя. После нашего времени вместе. После постыдного момента за барной стойкой.

— Уже? — разочарованно переспросила я. Мне не хотелось покидать уютный домик, не хотелось терять атмосферу отдыха и нормального общения с Харрисом.

— А завтрак? — я осмотрела стол. Харрис скрестил руки на груди и, казалось бы, злость в его теле прошла, но я достаточно его изучила. Его пальца подрагивали, а мышцы ни на секунду не расслаблялись.

— Я слишком тебя разбаловал, Тереза, — с усмешкой на лице он оттолкнулся от столешницы и поставил на стол тарелку с яичницей, тостом и беконом. Я осмотрела завтрак и на носочках заглянула за спину Харриса. Апельсиновый сок. Я никогда не начинаю утро без сока. Как привычка, выработалась ещё с детства. Вкус цитруса вместо кофе с утра поднимал моё настроение и снабжал нужными витаминами.

— У Марии аллергия на цитрусы. Я ничего не нашел, а до магазина пол часа езды, — ответил Харрис на мой немой вопрос, и я приоткрыла рот, чтобы возразить. Он знал меня. Как и я его. За этот месяц мы оба молча сближались, наблюдая друг за другом на расстоянии.

— Ты расскажешь мне, что случилось? — я села за стол и проткнула воздушную яичницу вилкой, цепляя вместе с овощами. Красный сладкий перец издал жалобный хруст у меня во рту.

— На территорию Виттилето напали, когда мы уехали. Была перестрелка, — размеренным голосом он впитывал ужасную информацию в мою голову, смотря на море через открытое окно. Внутри меня сжалась грудная клетка.

— Есть пострадавшие?

— Есть и погибшие. Эйвону прострелили правый бок, — Харрис говорил с такой отстраненностью, будто разговаривал о утренних новостях про голливудских звезд. Вилка выскользнула с руки и неприятно упала на твердую поверхность стола.

— Он-он?

— Он жив, в больнице. Поторопись, Тереза, — с этими словами Харрис скрылся в комнате, оставив меня с пустой грудью. Перестрелка в поместье. Он говорил так чуждо, словно это было типичной ситуацией для жизни Харриса. Я слышала о перестрелках только в кино и изредка о них говорили по новостям. А вчера пострадал мой друг, если Эйвона можно было так назвать.

Следующий кусок не лез в горло, поэтому я переоделась в легкую одежду, которую достал мне Харрис. Я чувствовала себя неуютно рядом с его холодом после вчерашней ночи. Хотя и понимала, что пострадал его лучший друг и ему нужно было подумать.

Мой низ до сих пор приятно тянул от воспоминаний, которые появляются, попади рука Харриса в поле моего зрения.

Домик на берегу бухты скрылся в зеркале заднего вида, и я прикрыла глаза, растрепав еще мокрые после душа волосы. Было странно наблюдать за людьми и Италией, когда столько времени провела взаперти. Я до сих пор до конца не понимала, было ли защитой то, что Харрис держал меня в своем доме? Отец знал об этом. Он уверял всех близких, что я в безопасности и наврал про Лондон. Но для чего? Скрывал ли Харрис правду? Он казался мне не таким уж и плохим человеком, вспоминая про группировку Веритас, спасающих людей. Человек, который не умеет сполна чувствовать сострадание, совесть, жалость к людям, спасает их от жестокого несправедливого отношения.

Мы подъехали к больнице и оба рывком вышли из машины, подходя к белому большому зданию. Запах лекарств ударил в чувствительные стенки носа и к нам тут же подбежала молодая девушка в белом халате. Ее светлые убранные волосы под медицинской шапкой растрепались, а глаза бегло осматривали угрожающий вид Харриса. Конечно, я бы тоже испугалась его широкой спины под черной рубашкой. Без пиджака его тело выглядело слишком масштабно.

— Мистер Райт, на мистера Конте было совершенно покушение, — она говорила на чистом итальянском, а я делала вид, что впервые слышу их язык. Покушение? Второй раз?

— Его поймали?

— Нет, сэр. Свидетельница, моя помощница, уверяет, что мужчина был во всем черном. Он пытался ввести мистеру Конте внутривенную инъекцию, — последние слова я разобрала плохо, но по смыслу поняла, что Эйвона пытались убить. Я сильно вздохнула, сглатывая ком.

— Что случилось после?

— Он ударил мою помощницу по голове, но не так сильно. Жаннин вскоре пришла в себя. Сейчас она с полицией, — Харрис кивнул обеспокоенной медсестре и постучал пальцем по предплечью. Я знала, что в его голове работают стальные механизмы анализа. Но то, как холодно он относился к Эйвону, не могло меня не удивлять.

— Тебе совершенно плевать на своего друга? — спросила я. Харрис не посмотрел на меня.

— Почему?

— Проведай его. Эйвона чуть не убили, Харрис! — меня поражала степень его безразличия.

— Он жив и в порядке, Тереза. Не выноси мне мозг тем, что я делаю не так и неправильно. По-другому я не умею, — грубо высказался мужчина и голубые глаза сверкнули холодом. Все вернулось.

— Хорошо, — буркнула я.

— Я буду в саду.

Развернувшись на пятках, я сжала и разжала кулаки, чтобы не устраивать шоу на публике, рядом с больными и пострадавшими людьми.

— И без глупостей.

— Будто тебе не все равно! — вскрикнула я, выдвигаясь к выходу из больницы. Я всегда их не любила, даже если к нам чаще приезжал личный врач. Дороти в младенчестве много болела. Приходилось чаще бывать в пропахнувшем лекарствами месте.

— И без глупостей, — про себя передразнила слова Харриса и ощутила надвигающуюся жару. Утром климат Италии был умеренно теплым и приятным, а в период с 12 до 4 на улице невозможно было находиться. Особенно в летний период. Мне повезло, что на улице осень. Вряд ли я бы выдержала подобную погоду, родившись в Ирландии.

Больничный сад был сделан скорее для больных людей, которым необходима была прогулка и свежий воздух. Я бродила по каменной плитке, подолгу не задерживаясь взглядом на бродящих пациентах. Из разговора прогуливающихся медсестер в обеденный перерыв, я слышала отрывки разговора про перестрелку. Шесть пострадавших, двое из которых молодые раненные девушки. Про убийства они не разговаривали, но и услышав точное количество, я бы долго не смогла успокоиться.

Раньше я часто обращала внимание на людей. Я всегда была эмпатичным человеком, легко воспринимающая чувства и эмоции других людей. Когда кто-то начинал плакать, даже незнакомый мне человек, я могла пустить слезу вместе с ним. Я легко смеялась с шуток, даже самых глупых, поддерживая таким образом человека. К бездомным животным я относилась по истине слезливо, стараясь оказать как можно больше помощи, если бы мне позволяла мама. Она была жестока даже к беспомощным животным, что говорить о собственной дочери.

Наблюдала за дедушкой в больничных штанах и рубашке, еле передвигающимся на ногах, с помощью медсестры, но продолжающим улыбаться и говорить милые шуточные вещи. Он не отчаивался, как бы не понимал тяжесть своего положения. И горечь в горле не давала мне покоя, мне хотелось одновременно облегчить боль человека, как и смеяться с его бодрых шуток.

Меня выбил из раздумий скрип машины, подозрительно отличающийся от тишины больничного сада. Я развернулась в сторону шума и увидела трех людей, выбегающих из черного минивэна. Если бы не ситуация, в которой я нахожусь последние два месяца, я бы спокойно отошла от опасных людей. Но я была с Харрисом, я была наследницей компании отца, я была врагом Андреаса. И когда в твоей и без того неспокойной жизни появляется черный фургон, ты не думаешь ни о чем, кроме как о способе остаться в безопасности. Инстинкты кричат развернуться и со всей скорости бежать в безопасное место. Я бегу в обратную сторону, чувствуя себя в медленной съемке с подкошенными от страха ногами. Адреналин мчался по моим жилам, а позади раздавался шорох шагов. Вокруг замедлилось время, я перестала слышать шум листвы, разговоры пациентов, перестала наблюдать за милым дедушкой. Сердце танцевало ритм опасности, которая ждала, когда меня схватят. Я бежала в сторону больницы и боялась обернуться, знала, что преследователь позади. Мысли были сфокусированы, в моем беге не было места слабости и страху. Об этом говорил Эйвон? Я буду подвергаться опасности, буду раз за разом под мишенью.