— Вы что-то скрываете? На самом деле Вы известный художник с наклонностями? — я склонила голову. Мне всегда нравились умные мужчины, которые во всём разбираются чуточку лучше остальных. Я и не знала о его скрытых талантах за маской вечного безразличия.

— С наклонностями? — спросил мужчина.

— Вы явно нездоровый человек, — буркнула я. Художники отличаются эмоциональностью, мне всегда казалось, что люди, которые много чувствуют в жизни, передают всё на бумагу. Просто, потому что не могут контролировать и сдерживать всё в себе. Рисование всегда было моим спасением. После секундного молчания он засмеялся, и я вздрогнула от редкого звучания.

— Ты права.

— Тебе нравится Венеция? — спросил вдруг он и от резкой смены настроения я выдохнула, покачав головой.

— Мне не может нравится то, чего я ни разу не видела собственными глазами, — призналась я и обратила внимание на то, куда прикован его взгляд. Мой рисунок. Мой четкий рисунок льва с крыльями, только издали я увидела глаза льва. Он был напуган, но по-прежнему защищал себя и оборонительно готовился к нападению. В его глазах будто стояли слезы, слезы в глазах сильного льва…

— Тогда почему ты нарисовала главный символ Венеции? — он пытался думать, пытался разгадать, почему я нарисовала именно его, но я сама не знала ответ на вопрос, многие идеи для рисунков приходили ко мне спонтанно.

— В прочем, красиво, — вдруг сделал мне комплимент самый грозный мужчина и я не хотя покраснела. Я не впервые слышу похвалу своим рисункам, но сейчас было что-то особенное.

Он встал с места, убрав руки в карманы и одарил меня улыбкой.

— Мне нравится, как краснеют твои щеки, так ты ещё больше походишь на ребенка, — объявил он шуточно, от чего я возмутилась и отошла от него на далекий шаг.

— Вас привлекают дети, мистер Райт? — ухмыльнулась я, замечая его выгнутую бровь.

— У меня есть вкус, — сказал он и я, расширив глаза от оскорбления, топнула ногой, разворачиваясь к дому и собираясь уходить. Мистер Райт снова хмыкнул, говоря:

— Эйвон привез тебе одежду, — как заботливо, черт возьми. В этом доме меня выставляют глупой девчонкой среди высоких и больших дядь. А я ведь даже не знаю настоящий возраст Харриса, я ни черта о нём не знаю. Даже где я нахожусь, ни один малейший намек в доме не говорит об адресе, месте и даже городе, где я обитаю. Только вечное попечительство служанок, которые от одного моего вопроса начинают дрожать и оборачиваться, злобно отвечая мне, что, если их разговор услышит мистер Райт, плохо будет всем. Плохо? Да пусть он хоть насильно сковывает меня цепями и держит в подвале, так просто я не сдамся.

Я поднялась по лестнице на второй этаж, увидев открытую дверь в «свою» клетку. Из комнаты доносилось шуршание вешалок и вещей, явно говорящих, что заходить туда мне не следует. Я сжала перила лестницы, прислушалась ко всем звукам в доме и бросила взгляд на входную дверь. Сегодня утром я видела, как одна из горничных заходила в дом. А если она не заперта? А если методом проб и ошибок, мне удастся выбраться из дома, пока бдительность мистера Райта спит, а Эйвон занят вещами в моей комнате. Я до крови прикусила губу, мои ноги топтались на месте, не зная, что и придумать. Если я попробую, я ведь ничего не потеряю? Мистер Райт относится ко мне, как к хрусталю, преподнося разнообразные завтраки, полные белка и фруктов, одежду, да даже полный косметический набор. Меня явно не хотят обидеть, так что мне мешает?

Я на носочках спустилась обратно вниз, проходя просторный коридор дома. Скользкий пол мешал идти тихо и безопасно, я постоянно оборачивалась то наверх, то на дверь, ведущую на кухню, откуда я пришла из сада. Если меня заметят, Харрис точно усилит охрану, но я не усну, если не возьмусь за дверную ручку. Я потянулась к гравировке двери, щелкая заветной ручкой, но не получая должного ответа. Она заперта. Глухой стук внутри меня издал последний вдох и сердце застучало невероятно быстро, отдавая в ушах. Я обернулась, но не услышала шагов, как меня схватили за талию и поволокли на кухню. Я вздохнула воздух, на мой живот с силой надавили крепкие мужские руки, заставляя выпустить весь воздух и скорчиться от боли.

— Отпусти! — крикнула я, чувствуя сильную боль в области живота и ребер, которые сковывали чужие руки. Меня тащили все дальше, а я не понимала дороги, пока не увидела старый и маленький ангар, похожий на мастерскую. Я пыталась обернуться, пыталась отцепить стальные руки мужчины, но все было напрасно. Мужчина открыл дверь ногой, чуть ли, не выбивая её из петель. Не смотря на утреннее солнце, в ангаре было темно и совсем не проходил свет. Лишь открытая дверь давала вид на сырую землю, доски, старый стол с лежащими на нём горшками для цветов и старые тряпки. Меня отпустили, и я вскрикнула в ужасе, понимая, что меня хотят запереть. Мои ноги слабо подкосились, и я осела на холодную и сырую осеннюю землю.

— Нет, пожалуйста, я не хочу оставаться здесь, — вскрикнула я и обернулась, стоя чуть ли не на коленях, чувствуя прилив горячих слез. Харрис. Он стоял все в той же одежде, но только его взгляд… Взгляд, словно арктический холод, заставляет меня почувствовать дрожь по всему телу. В нём нет ни капли тепла и сострадания, только ледяная решимость и злоба. Он заставляет задуматься, что за человек находиться за этой маской непроницаемости. Я заплакала, когда ощутила глубокий обморок в холодных водах, из которых мне сложно выбраться.

— Ты сама виновата, Тереза, — произнес он с льдистой уверенностью. Его слова прозвучали как предостережение и это ощущение страшного и холодного взгляда не покидало меня.

— Отказалась от созданного мной комфорта, — последнее, что сказал он. «Лживого созданного комфорта» — хотела выкрикнуть я, но не успела. Он запер меня. Запер на ключ и ушел. А я все слышала, кроме его уходящих шагов.

Я не помнила, сколько просидела на холодной земле. В мастерской было темно, сыро и пахло мокрой землей. Мои ноги, моё светлое платье давно превратились в грязевой замес, а мои конечности замерзли. Я слушала, как ветер бьет листьями по деревянной крыше мастерской и плакала.

Я учусь в частной школе Дублина, находящейся на окраине нашего города. Это просторная школа с элегантно архитектурным стилем, окруженная ухоженными парками и большим спортивным полем. Но ходить сюда ради красивой обложки было отвратительным для меня, я ненавижу эту школу и учеников здесь. Все говорят о воспитанности и аристократичном воспитании учащихся детей и подростков, пока дело не доходит до оскорблений. Сколько себя помню, в школе всегда существовала социальная динамика. Это когда дети из моего класса стремились установить свой статус. Оскорблять других, чтобы поднять свой собственный статус за счет унизительного отношения к другим.

В это число и попала я. Я была «долгопятом» и «трусихой» из-за своих больших и зеленых глаз. И не могла сделать ничего. Я привлекаю слишком много отрицательного внимания.

Сжав лямки рюкзака, я прошла вперед по коридору школы. Ученики стояли возле своих шкафчиков, занимаясь своими делами и разговаривая. Страх неизвестного засел внутри, мне было тревожно заходить в свой класс. Я специально прищурилась, чтобы визуально сделать глаза меньше. Тут же услышала смех сбоку от себя. Мои одноклассники стояли возле кабинета и смотрели на меня, пальцами расширяя свои глаза, чтобы походить на меня.

— Хендерсон, ты чего щуришься? Зрение подводит? С такими глазами ты должна Юпитер видеть, — пошутил Сэм, пихая меня к себе за плечо.

— Отстань от меня, — громко буркнула я, не смотря в их сторону и убирая чужие руки с плеч.

— Попрыгай на деревьях, долгопят, — сказал мне в след Сэм, после чего я, не выдержав, крепче сжала лямку рюкзака и ударила мальчика им.

— Я ирландка! Мои глаза красивые и четко выраженные, я по крайней мере, выделяюсь среди других, а ты так и оставайся обычным, закомплексованным мальчиком! — кричала я в коридоре школы, от чего на нас стали оборачиваться старшие классы и параллельные. Мне было стыдно, но больше всего во мне бурлила злоба. Я терпела оскорбления, но у всего есть предел. Лицо Сэма от удивленного переросло в злое, он буквально покраснел и надулся от гнева. Он подошел ко мне и стал толкать к стене, а я, растерявшись отходила назад.