Параллельно с захватом Кубы и Филиппин американцам удалось сделать еще несколько приобретений, важнейшим из которых стала оккупация Пуэрто-Рико. Еще ранее эскадра Дьюи захватила Гуам, который до сих пор является важнейшей военной базой на Тихом океане. Наконец, в разгар боевых действий США формально аннексировали Гавайские острова. Таким образом, быстротечная война доставила Вашингтону на обоих океанах контроль над стратегическими пунктами, которые серьезно упрочили позиции США.
10 декабря 1898 года в Париже был подписан мирный договор между США и Испанией — хотя сами боевые действия были остановлены еще 12 августа. Еще задолго до подписания мира американцы вывели из Кубы большую часть войск, оставив только «цветные» подразделения для оккупационной службы (американские генералы считали, что афроамериканцы имеют иммунитет против косившей войска желтой лихорадки). США получали Филиппины, Гуам и Пуэрто-Рико, а над Кубой устанавливали свой протекторат. В мае 1902 года была провозглашена независимость острова, тогда же американцы взяли в аренду известную базу Гуантанамо.
Что касается Филиппин, то местные патриоты скоро поняли, что в сравнении с испанскими колонизаторами новые хозяева острова представляли еще большую угрозу для местного населения. Острова фактически превратились в частную плантацию «Юнайтед Фрутс» и других корпораций. В скором времени на Филиппинах начались боевые действия, которые по ожесточенности и масштабу превзошли события 1898 года и сопровождались многочисленными зверствами американцев в отношении местного населения. Активная фаза филиппино-американской войны продолжалась с 1899 по 1902 годы, окончательно же боевые действия завершились лишь в 1913 году.
Подводя итоги победоносной войны с Испанией, сенатор А. Беверидж заявил: «Филиппины наши на веки вечные. А сразу же за Филиппинами расположен необъятный китайский рынок. Мы никогда не отступимся ни от того, ни от другого… И мы не отречемся от своего участия в миссии нашей расы по цивилизации мира, доверенной нам Богом, как избранному им народу, призванному вести остальных к обновлению мира. Тихий океан — наш океан.
И Тихий океан — это океан торговли будущего. Большинство следующих войн будет битвами за торговлю. Держава, господствующая на Тихом океане, следовательно, будет господствовать над миром. А с приобретением Филиппин этой державой станет — и навеки — американская республика»[216].
Испано-американская война стала первой полноценной заморской кампанией США. Для нее были характерны многие особенности той стратегии (не только военной, но и общественно-политической), которая проявляется в развязываемых Вашингтоном войнах вплоть до нашего времени. Использование случайностей или неуклюжих провокаций в качестве casus belli и разжигание военной истерии с помощью предвзятой прессы, использующей технологии желтой прессы, тактика грубой силы в расчете на физическую или моральную слабость противника — таковы наиболее характерные, но далеко не единственные черты этих военных конфликтов.
Убедительную демонстрацию действенности доктрины Монро Рузвельт произвел в 1902 году, когда в Венесуэле разразился политический и экономический кризис, связанный с неспособностью государства и частного сектора рассчитаться по долгам перед Германией, Англией и Италией. Германский кайзер Вильгельм II задумал произвести демонстрацию силы, имея в виду в случае необходимости начать против латиноамериканской страны военную операцию. К этим планам Берлину удалось подтянуть Лондон и Рим.
Несмотря на то, что европейцы изначально предлагали США взять на себя роль посредника в этом конфликте, Вашингтон сел за стол переговоров не раньше, чем у берегов Венесуэлы появилась мощная американская эскадра во главе с адмиралом Дьюи. Германии как зачинщику акции дали понять: если ее флот не покинет венесуэльские воды, начнется война. В конечном итоге конфликт разрешился посредством международного арбитража.
Казалось бы, венесуэльский кризис демонстрирует великодушие и благородство Белого дома, который угрожал войной мощной европейской державе с целью предотвратить интервенцию против суверенного государства. Однако подобное впечатление было испорчено Аргентиной, чей министр иностранных дел Л. Драго под впечатлением от событий в Венесуэле направил в Вашингтон послание. В нем он изложил свое видение ситуации и предложил США совместно выступить перед международным сообществом с идеей, которая получила название «доктрина Драго», и сводилась к неприятию внешнего вмешательства, тем более военного, для урегулирования долговых проблем латиноамериканских государств. Легко понять, почему предложение Драго было встречено в Вашингтоне молчанием. Сложилась крайне неловкая ситуация: с одной стороны, США позиционировали себя как поборника латиноамериканского суверенитета, но с другой — не готовы были принять аргентинское предложение, поскольку слишком много американских государств были должны северному соседу. Европейские государства не имели права «выбивать долги» из американских стран не потому, что это было неправильно, а потому, что этим правом обладали только Соединенные Штаты. Тем более, что преемник Рузвельта на посту президента У. Тафт выдвинул идею «дипломатии доллара», согласно которой латиноамериканские государства следует не только пугать «большой дубинкой», но и «подсаживать» на американские кредиты[217].
Доктрина Драго не ушла в прошлое. Сегодня, когда многие страны потрясают долговые кризисы, слишком велико искушение стран коллективного Запада установить над ними протекторат под предлогом финансового оздоровления. Неудивительно, что сами аргентинцы настойчиво апеллировали в доктрине Драго в канун долгового кризиса 2001–2002 гг., в котором американский след был слишком очевиден.
Разумеется, не ушла в историю и сама доктрина Монро. На протяжении всего XX века Вашингтон предпринимал энергичные попытки всячески ее замаскировать. Весьма показательна история так называемого меморандума Кларка, который был разработан заместителем госсекретаря Дж. Кларком в 1929 г. (официально был опубликован в 1930 г.). В объемном 236-страничном документе, являющемся одним из характерных образцов американской доктринальной мысли, развивается удивительная логика, согласно которой все страны действуют в соответствии с принципом самосохранения, и США не являются исключением. Многие утверждают, что доктрина Монро дает право Вашингтону делать в западном полушарии все, что заблагорассудится. Кларк с этим не согласен. Доктрина Монро, утверждает он, есть выражение исключительно добрых намерений, которые США питают к соседям по континенту, и самим им эта доктрина очень полезна, поскольку они всегда могут рассчитывать на защиту со стороны Вашингтона. Возникает вопрос: как быть с многочисленными вооруженными интервенциями с участием американских войск, спонсируемыми Белым домом переворотами и гражданскими войнами, убийствами неугодных политиков, экономическими санкциями? Эту проблему автор меморандума решает с исключительно американским изяществом — он признает, что американское вмешательство имеет место, но оно никак не связано с доктриной Монро, а происходит само по себе, исходя из текущих интересов США и высшего приоритета «самосохранения»[218].
С геополитической точки зрения идеи Кларка сводились к тому, что доктрина Монро определяет исключительно отношения американского континента в целом с государствами Старого Света — в этой ситуации США и Латинская Америка находятся на одной стороне. При этом доктрина не распространяется на ситуации, где США реализуют свои собственные интересы.
Выдвинутая Кларком концепция не стала финальной точкой в развитии доктрины Монро. Провозглашенная Ф. Рузвельтом в 1930-е годы «политика добрососедства» также вполне укладывается в рамки идей, выдвинутых Монро более ста лет назад. Сегодня официальные власти США утверждают, что если эта доктрина и существует, то лишь в радикально измененном, «миролюбивом» виде. Утверждается, что в минувшем столетии данная доктрина прошла длительный этап «мультилатерализации», то есть включения в нее в максимальной степени интересов всех государств американского континента. В результате доктрина якобы трансформировалась в систему коллективной безопасности. Тем не менее длительная история вмешательства Вашингтона во внутренние дела суверенных американских государств, включая десятки эпизодов прямого военного вторжения, продолжается и в наши дни. Это позволяет говорить о том, что «классическая» доктрина Монро продолжает оказывать влияние на умы стратегов в Вашингтоне — однако сегодня ее положения распространяются на другие регионы мира, где США пытаются демонстрировать «великодушие» в духе венесуэльской экспедиции Рузвельта.
