Президент Дж. Монро.

Будущий президент Т. Рузвельт на войне с Испанией.

Доктрина Монро — оригинал текста выступления президента.

Момент взрыва «Мэна» на американской пропагандистской гравюре.

Сражение при Маниле 1 мая 1898 г. в ходе испано-американской войны 1898 г. было воспринято в Соединенных Штатах как триумф американского флота.

Памятник Т. Рузвельту в Нью-Йорке, демонтированный в 2022 году.

Канонерская лодка «Йорктаун», появлением которой у берегов Чили в 1891 г. Вашингтон шантажировал чилийские власти.

На иллюстрациях изображен один из «черных кораблей» и сам коммодор Перри, как их увидел японский художник.

Карл Шурц.

Адмирал М. Перри

Выход США на мировую арену и их первая «проба сил» в качестве великой державы с поистине глобальными амбициями связаны с событиями Первой мировой войны. Этот конфликт стал своеобразным водоразделом в американской истории. Вступив в войну в 1917 году, фактически на завершающем ее этапе, когда уже обозначились тенденции экономического истощения противников Антанты, Штаты смогли не просто получить одно из главных мест за столом мирных переговоров, но и во многом оттеснить другие западные державы-победительницы, внесшие несравненно больший вклад в победу, — Англию и Францию, не говоря уже о России, которую западные союзники попросту оставили за бортом мирных переговоров.

Пока в Европе разворачивались драматические события мировой войны, за океаном разгорались дебаты о роли, которую Соединенным Штатам Америки предстоит сыграть в глобальном конфликте. С одной стороны, американское население, привыкшее к «маленьким победоносным войнам», не испытывало желания вмешиваться в кровопролитное противостояние, которое рассматривалось прежде всего как дело европейских стран. Схожую позицию заняла и администрация президента Вудро Вильсона, который поспешил объявить о строгом нейтралитете Соединенных Штатов.

Для этого было несколько причин. С одной стороны, уже первые месяцы боевых действий показали, что война обещает быть затяжной и кровопролитной. Даже ограниченное участие в такой войне требовало значительных затрат ресурсов и, самое главное, сулило немалые человеческие жертвы, к которым американское общество всегда относилось болезненно. Кроме того, Белый дом не испытывал желания открыто заявлять о поддержке Англии и Франции. Вильсон и его советники хорошо понимали, что далеко не все американцы готовы поддержать англичан в войне, которая представлялась как завуалированное противоборство Лондона и Берлина. Более того, многие американцы рассматривали войну как справедливую борьбу Германии против навязанной Англией глобальной архитектуры международных отношений. До войны Лондон часто называли в числе главных соперников США, а американское военное министерство даже разрабатывало планы войны против Британской империи. Наконец, руководство Соединенных Штатов не могло не учитывать и то, что массы эмигрантов — немцев, ирландцев, итальянцев — испытывали явные симпатии вовсе не к Лондону и Парижу и вполне могли спровоцировать внутреннюю нестабильность в случае выступления Вашингтона на стороне Антанты.

Уже 19 августа 1914 г. президент Вильсон обратился к американскому народу с открытым письмом. Оно представляет собой блестящий образец политической риторики, от значительной части которой уже через несколько лет не останется камня на камне: «Народ Соединенных Штатов сформировался из представителей разных народов, и главным образом из тех, кто нынче находятся в состоянии войны. Вполне естественно и неизбежно, что будет складываться аналогичное многообразие расхождений в симпатиях и склонностях между ними по различным проблемам и обстоятельствам конфликта. Одни будут желать победы одной нации, другие — другой. Будет очень легко возбудить страсти и необычайно трудно их утихомирить. Те, кто попытается их разжигать, возьмут на себя огромную ответственность — ответственность ни много ни мало за то, что народ Соединенных Штатов может быть разделен на враждебные лагери, пылающие ненавистью друг к другу.[226] В своем обращении к нации президент особо подчеркивал, что американцы должны остаться единым народом ради того, чтобы выступить в роли глобального миротворца, который положит конец всемирному кровопролитию: «Раскол среди нас может стать роковым для спокойствия нашего духа и может серьезно затруднить исполнение нашего долга как единственной великой нации, оставшейся вне конфликта, единственного народа, сохранившего готовность сыграть роль беспристрастного посредника и способного выдвигать предложения о мире и урегулировании не в качестве участника конфликта, но в качестве друга» [227].

Однако нейтралитет не означал самоустранение от дел Старого Света. Вильсоновская администрация приложила немалые усилия не только для того, чтобы быть в курсе европейских дел, но и чтобы американское политическое присутствие на континенте явственно ощущалось в столицах Европы. С этой целью Вильсон предпринял реформу американской внешнеполитической службы — если до него ключевые дипломатические должности раздавались бизнесменам, политиканам и прочим авантюристам, у которых было достаточно денег для того, чтобы не обращать внимания на номинальную зарплату, то к началу Первой мировой войны на службу привлекли множество перспективных интеллектуалов из ведущих университетов США. Ключевой фигурой в Белом доме, завоевавшей безграничное доверие президента Вильсона, стал Эдвард Хауз, больше известный как «полковник Хауз» — выходец из Техаса, успешный бизнесмен и авантюрист, являвшийся в высшей степени харизматической и незаурядной личностью. Будучи не просто советником, но другом и доверенным лицом президента, полковник Хауз в то же время стал связующим звеном между миром крупного бизнеса и Белым домом.

Внешнеполитический курс Вильсона еще до начала мировой войны был весьма противоречив. Хотя этот президент вошел в учебники истории едва ли не как самый идеалистичный пацифист из тех, кто когда-либо занимал Белый дом, на деле он являлся глубоким прагматиком. Еще до своего избрания на высший пост, будучи главой Принстонского университета, Вильсон публично заявлял: «Двери держав, запертые сейчас, необходимо взломать. Привилегии, полученные финансистами, должны охранять представители [нашего] государства, даже если при этом будет нарушен суверенитет тех стран, которые не склонны идти нам навстречу»[228]. В 1914 году, уже в качестве главы государства, он так сформулировал свое политическое кредо: «Нет ничего, что бы интересовало меня в большей степени, чем максимально полное развитие нашей торговли и предначертанное свыше завоевание зарубежных рынков»[229].

С учетом таких взглядов трудно принять отстаиваемый официальной историографией образ Вильсона-пацифиста. При нем была развязана гражданская война в Мексике, направленная на обеспечение американцам доступа к нефтяным месторождениям. Не менее откровенными были интервенции на Гаити, в Доминиканской республике, Никарагуа. Одновременно вильсоновские эмиссары в Европе — и среди них сам полковник Хауз — настойчиво убеждали германского кайзера, британского премьер-министра и французского президента не развязывать войну, приняв вместо этого посреднические услуги американского лидера, выступавшего с планом создания «сверхкоалиции» развитых государств (разумеется, во главе с США), которая могла бы совместными усилиями вершить судьбы «отсталых» народов. Тогда этот план был отвергнут едва ли не с презрением — лидеры Старого Света негодовали, не понимая, каким образом Америка может претендовать на роль локомотива «развитого мира».