Параллельно набирал силу панамериканизм — интеллектуальное и политическое течение, которое провозглашает необходимость достижения единства государств и народов американского континента, декларирует их культурное и духовное родство, общность исторических судеб. Доктрина Монро, следует отметить, также укладывается в рамки панамериканизма, однако предлагает его весьма жесткий и неравноправный вариант — при единоличном господстве США и подчиненном положении всех прочих региональных государств.
Разумеется, латиноамериканские политики и теоретики выдвигали собственные многочисленные панамериканские проекты. Первые попытки объединения испаноговорящих стран в западном полушарии были высказаны легендарным Симоном Боливаром еще в 1815 г., а уже позже были частично воплощены в жизнь, когда к 1826 г. он стал главой трех стран одновременно: Великой Колумбии, Перу и Боливии. Будучи сторонником республиканской формы правления, Боливар стремился дать странам возможность повторить путь 13 североамериканских колоний — объединиться и создать единую конфедерацию нескольких испаноговорящих государств. Данная инициатива была представлена в виде «Великого плана Американской конфедерации», принятие которого должно было произойти на конгрессе в Панаме в 18241826 гг. после подписания и ратификации двусторонних договоров о союзе, лиге и конфедерации. Такие договоры были подготовлены до начала Панамского конгресса между «Колумбией и Чили, Колумбией и Перу, Колумбией и Аргентиной, Колумбией и Мексикой, Колумбией и Центральной Америкой» (Соединёнными Провинциями Центральной Америки). По итогам переговоров и заключения договоров конфедерацию должна была возглавить Колумбия, однако страны столкнулись с противоречиями и противостоянием местных элит, что не позволило довести данную инициативу до логического конца.
После смерти Боливара инициатива по созыву очередных встреч глав на полях ряда конгрессов перешла к Мексике. Её министр иностранных дел Лукас Аламан старался снять противоречия между странами и взывал к их солидаризации, выдвинув предложение «Семейного пакта» — заключение необходимых экономических договоров на дипломатической основе. Затем инициатива перешла к Перу и Чили (конгрессы в Лиме 1847–1848 гг. и 1864–1865 гг., а также в 1856–1857 гг. в Сантьяго), при посредничестве которых страны региона пытались выработать солидарную позицию против внешних интервенций, а также достигнуть цель, провозглашённую Боливаром — подписать экономические договоры и объединиться в конфедерацию. Там не менее ни один из конгрессов так и не закончился созданием единой «американской семьи» для испаноговорящих республик, хотя, казалось, что им для этого оставался буквально один шаг (тема общей безопасности позволила значительно сплотиться, что привело к возникновению понятий Латинская Америка и латиноамериканцы в середине XIX в.). При этом выстраивающаяся межамериканская система дополнилась новыми инструментами, например, Доктриной Кальво, аргентинского дипломата и юриста-международника, который сформулировал тезис о том, что «иностранцы должны прибегать к местным средствам правовой защиты или урегулированию споров, возникающих в соответствии с контрактом, и в дальнейшем должны отказаться от дипломатического вмешательства своего собственного правительства», то есть государства не должны оказывать дипломатическое или военное давление на суверенные правительства, с тем чтобы взыскать долги физических лиц.
Несмотря на то, что ни один из конгрессов, проводимых испаноговорящими республиками, не привёл к единению, имевшийся опыт значительно облегчил реализацию инициатив США по созданию новой «американской семьи», но уже не под стягом Боливара, а под знаменем США в виде политики панамериканизма. К 1889 г. данная политика позволила сформулировать некоторую общую повестку: достижение мира среди его государств-членов, способствование солидарности; укрепление сотрудничества; защита суверенитета, территориальной целостности и независимости. Иными словами, США попытались отойти от экономической повестки, сосредоточившись на теме безопасности — ее главным «поставщиком» в регионе должен был стать именно Вашингтон. Именно в это время настал звездный час доктрины Монро.
«Проамериканский панамериканизм», послуживший среди прочего основой для создания Международного союза американских республик в 18891890 гг., продолжал оставаться господствующей в регионе политической идеологией вплоть до Второй мировой войны. С 1889 по 1948 гг. проводились панамериканские конференции, в которых почти всегда присутствовали все страны западного полушария, обсуждавшие вопросы сотрудничества в военно-политической и социальной сферах. Эти мероприятия не всегда завершались положительно для США, так как в некоторой степени США сами стали причиной актуализации тематики безопасности. Например, внешнеполитический курс Т. Рузвельта в начале ХХ в., задачей которого было «наведение порядка» в регионе (вспомним знаменитую «политику большой дубинки»), явился ярким примером американского империализма и приводил, в том числе к прямым военным вторжениям (оккупация Гондураса, Никарагуа, Кубы). Одной из главных мишеней Вашингтона стала Колумбия и ее бывшая территория на перешейке Панамы, в дела которой с 1856 г. по 1903 гг. США вмешивались 14 раз, добившись создания Панамы в качестве самостоятельного государства, попавшего в зависимость от США на многие десятилетия (во многом это было необходимо для сооружения стратегически важного Панамского канала, которое началось в 1904 году).
Между тем к исходу XIX в. от былого колониального величия Испании не осталось и следа. «Империя, над которой никогда не заходит солнце» (как она некогда была названа одним из ее королей) стала одним из наиболее отсталых европейских государств, которое увязло в феодальных порядках. Однако Мадрид продолжал управлять обширными колониями, важнейшими из которых являлись Куба и Филиппины. Бесхозяйственность и коррумпированность испанской колониальной администрации быстро довели обе колонии до плачевного состояния. Местное население было низведено до положения фактически рабов, балансирующих на грани выживания. Все это приводило к локальным бунтам и восстаниям, на подавление которых снаряжались военные экспедиции, дорого обходившиеся и без того опустошенной испанской казне.
Куба и Филиппины обратили на себя внимание американцев еще задолго до 1898 года. Привлекательность этих колоний была обусловлена как с политической и военно-стратегической, так и с экономической точки зрения. Их приобретение не только выводило США в разряд крупных колониальных держав, но и предоставляло им возможность значительно упрочить свои позиции на обоих океанах. Владение Кубой позволяло контролировать регион Карибского бассейна, который имел все шансы стать «американским морем». Тем самым Вашингтон гарантировал безопасность вод вокруг будущего Панамского канала, сооружение которого под контролем США уже тогда рассматривалось как задача национального значения[210].
Не меньшим было и стратегическое значение Филиппин. Если Гавайи, которые к тому моменту уже находились под американским протекторатом, образовывали своего рода ближний плацдарм для американского могущества на Тихом океане, то Филиппины могли бы стать его форпостом. От них одинаково удобно было действовать в направлении российского Дальнего Востока, Японии, Китая, французского Индокитая, британской Индии, нидерландской Ост-Индии. В этом регионе активно развивались огромные по своему объему рынки, а также постоянно обнаруживались все новые источники сырья, начиная с нефти и заканчивая каучуком.
Все эти факторы привлекали к испанским колониям внимание не только Белого дома, но и ведущих американских корпораций, среди которых были такие игроки, как «Стандард Ойл» Рокфеллера и «Юнайтед Фрутс», контролировавшая поставки фруктов в США. Как ни парадоксально, но фруктовая корпорация являлась мощной силой, которая спонсировала повстанческие движения и провоцировала полномасштабные войны в целях свержения правительств, не желавших уступать по выгодным ценам плодородные плантации.
