Однако драматизм Ялтинской конференции заключается и в другом. Много сказав о необходимости уважать права и свободы освобожденных народов, неприкосновенность суверенитета восстановленных государств, согласовывать меры по политическому и экономическому урегулированию в этих странах, американцы и англичане, едва покинув Ялту, забыли обо всем этом, начав как никогда ранее активно продвигать стратегию, ориентированную на конкретные геополитические интересы. Представив вниманию участников конференции «Декларацию об освобожденной Европе» (очередной документ, исполненный демократического пафоса), американская сторона собственными руками (или руками англичан) практически сразу перечеркнула его положения.
В американской декларации было сказано: «Установление порядка в Европе и переустройство национально-экономической жизни должно быть достигнуто таким путем, который позволит освобожденным народам уничтожить последние следы нацизма и фашизма и создать демократические учреждения по их собственному выбору». О том, как будут реализовываться эти планы, уже было известно на примере Греции. Осенью 1944 года высадившиеся там британцы принялись уничтожать греческих коммунистов из Народно-освободительной армии, которая в большинстве регионов страны одержала победу над немцами раньше самих англичан. Бок о бок с британскими «освободителями» действовали палачи своего народа — вчерашние греческие коллаборационисты и эсесовцы, которые впоследствии с одобрения Вашингтона и Лондона заняли командные посты в греческой армии. В результате Греция была ввергнута в пучину кровопролитной гражданской войны, которая продолжалась еще несколько лет после победы над нацизмом, и потребовала непосредственного вооруженного вмешательства американцев. Итогом кровопролитных зачисток, сопровождавшихся выжиганием напалмом целых деревень, стало установление в Афинах ультраправого режима, который по своему характеру мало чем отличался от фашистской диктатуры.
Уже тогда стало очевидно, что американцы и англичане готовы отказаться от ялтинских обязательств при первом удобном случае. Описывая события в Греции, известный историк Д. Флеминг в своей книге «Холодная война и ее истоки» подчеркивает: «Важно помнить, что Греция стала первой из освобожденных стран, насильственно вынужденной принять политическую систему оккупировавшей ее великой державы. Именно Черчилль начал первым действовать подобным образом.»[301].
Одним из главных решений Ялты, которое в последующем было в одностороннем порядке проигнорировано США и их союзниками, стал вопрос о разделе Германии. В конечном итоге стороны договорились, что государство останется единым, хотя и будет поделено на отдельные зоны оккупации. Сегодня обычно забывается, что именно советская сторона твердо отстаивала неделимость германского государства, тогда как Черчилль при поддержке американцев продвигал идеи, напоминавшие план Моргентау — к примеру, отрезать южные немецкие земли и присоединить их к Австрии. Американцы сами понимали, что в их приоритеты не входит сохранение целостности Германии. В своих мемуарах американский дипломат и один из авторов доктрины «сдерживания» Советского Союза Дж. Кеннан откровенно заявляет: «Идея Германии, управляемой совместно с русскими, это — химера…»[302].
Именно СССР и лично И. Сталин сыграли решающую роль в сдерживании агрессивных планов США и Великобритании, сводившихся к расчленению и фактическому демонтажу германского государства. По сути, Советскому Союзу и его руководству нынешние немцы должны быть признательны за то, что они не живут, как это было еще в XIX веке, в нескольких десятках карликовых государств, имеющих суверенитет лишь на бумаге.
Впрочем, Москва зачастую более конструктивно подходила даже к сотрудничеству с другими западными членами антигитлеровской коалиции, чем это делали Вашингтон и Лондон. Большое содействие СССР оказал Франции в еще один переломный момент ее истории — в период Второй мировой войны. Катастрофический разгром Франции в начале этого конфликта ошеломил весь мир. Страна, которая в Первую мировую войну героически сопротивлялась более четырех лет и смогла в упорной борьбе одержать победу, в 1940 году сдалась менее чем за сорок дней. Известна саркастическая фраза немецкого фельдмаршала Кейтеля, брошенная им при виде французского генерала де Латтра де Тассиньи, явившегося 8 мая 1945 года на церемонию подписания капитуляции Германии: «Что, и они тоже нас победили?».
Более того, небезупречным было и последующее поведение сотен тысяч французов. Многие из них предпочли сотрудничать с немцами, а количество выходцев из Франции, добровольно сражавшихся в рядах войск СС, а также в коллаборационистских формированиях, по некоторым оценкам, превышало число участников Движения сопротивления. К моменту высадки западных союзников в Нормандии численность Движения сопротивления оценивалась в 100 тысяч бойцов. В воевавшем на советской земле Легионе французских добровольцев служило 7 тысяч человек, примерно столько же насчитывала сформированная позднее из легиона «французская» дивизия СС «Шарлемань». В других подразделениях СС и вермахта служило еще несколько десятков тысяч французов (часто называется цифра порядка 80-100 тысяч человек). В вооруженных силах союзного Третьему рейху режима Виши насчитывалось более 300 тысяч человек. Сюда также стоит присовокупить численность «вишистской милиции», выступавшей в качестве аналога СС в самой Франции (35–45 тысяч бойцов), а также 20–30 тысяч сотрудников организации «Карлинг» — «французского гестапо». Известно, что французские эсесовцы были в числе последних защитников Рейхстага в апреле 1945 года.
После сокрушительного поражения Франции в 1940 году многие посчитали, что французов можно вовсе списать со счетов. Так поступили, например, англичане, которые долгое время считали легитимной властью во Франции коллаборационистское («вишистское») правительство Ф. Петена, тогда как претендовавший на роль национального лидера Шарль де Голль был вынужден жить в Лондоне, униженно добиваясь встреч с Черчиллем, в ходе которых тот буквально диктовал французу свои указания.
СССР, по всей видимости, первым среди стран антигитлеровской коалиции разглядел в генерале де Голле будущего национального лидера Франции. В то время пока англичане и американцы даже не рассматривали его в качестве выразителя воли французского народа, Москва налаживала с генералом и ведомой им Свободной Францией все более плотные связи. Соответствующие контакты были установлены уже осенью 1940 года, то есть буквально через несколько месяцев после того, как де Голль покинул разгромленную страну. Поразительный факт: советское руководство разглядело в малоизвестном генерале будущего «француза номер один» еще в то время, когда британские власти сомневались, стоит ли выделять ему жилую площадь за государственный счет. Следует напомнить, что СССР в тот момент еще не находился в состоянии войны с гитлеровской Германией. Что касается Свободной Франции, то Москва официально признала ее в сентябре 1942 года.
И. Сталин, безусловно, знал о твердом антикоммунистическом настрое де Голля. Однако стоит отдать должное политической мудрости и прагматизму обоих лидеров: эти разногласия не помешали сотрудничеству. Напротив, советский вождь давал указания французской коммунистической партии поддерживать генерала, который, в свою очередь, воздерживался от конфликта с коммунистами.
Масштаб личности французского генерала и его стремление до последнего бороться во имя спасения чести своей страны не могли не импонировать советскому лидеру. Поистине судьбоносным для всей истории Франции стал визит генерала в Москву в декабре 1944 года. Провожая де Голля в обратный путь, Сталин предложил тост «за Францию, которую теперь возглавляют решительные и непоколебимые руководители», пожелав этой стране стать «великой и могущественной»[303].
