Гаспачо ни в какое сравнение не шло с паэльей, и, снова оказавшись в доме Эша, я искренне похвалила его кулинарные таланты. Днем я отоспалась, потому что кофеин проиграл противостояние с часовыми поясами, но зато теперь, отдохнувшая и несравненно более расслабленная, была готова ко второй встрече. Я также дала себе зарок не пить вина, за исключением одного глотка, из вежливости. В голове у меня прояснилось, чувства обострились. Я принесла с собой ноутбук и список вопросов касательно Эмилии, ее дневников и связи с Дафной дю Морье.

Но стоило мне заикнуться об Эмилии или проекте, ради которого Эш меня вызвал, он мгновенно менял тему разговора. Выглядело это так:

Я: Объясните, почему вы считаете, что Дафна дю Морье украла идею у вашей бабушки?

Эш: Вы ощущаете привкус шафрана? В рецепте указана одна щепотка, но я положил две.

Да откуда мне знать вкус этого гребаного шафрана?

Я: Вкус изумительный, да. Так что, ваша бабушка… она на самом деле была знакома с Дафной дю Морье?

Эш: Но в следующий раз, наверное, стоит положить еще больше шафрана, что скажете?

Так мы ходили вокруг да около примерно полчаса, Эш фанатично рассуждал о шафране, потом о хлебе – «мне стоило заказать ржаной хлеб, а не пшеничный», – потом о вине – на стол подали красное испанское, а ему больше по душе было сортовое итальянское.

Я вспомнила слова Ноя о кризисе среднего возраста, и, по всей видимости, Эш находился на самом его пике. Вот Ной бы позабавился – если бы я могла с ним поделиться. Я бы тоже посмеялась, если бы не ощущение, что потенциальные работа, деньги и возрождение карьеры с каждым проносящимся мгновением отодвигались все дальше в туманную даль.

– Ужин просто идеальный, правда. – Мой голос прервал поток метаний Эша несколько более решительно и громко, чем я планировала. – Но, если вы хотите, чтобы я начала работу над вашей книгой, мне нужно узнать детали и подробности.

Он допил вино и смущенно улыбнулся.

– Простите, Оливия. Уже довольно давно я не приглашал в гости женщину, а за последний год, боюсь, вообще стал слегка эксцентричен.

Я сразу вспомнила о женщине в полупрозрачном белом платье, которая не далее как утром стояла на этом самом балконе, где мы сейчас ужинали. Мне хотелось напомнить ему об этом и спросить, почему он лжет и почему скрывает причины, по которым решил со мной сотрудничать. Но я вспомнила про пятьдесят тысяч долларов – и прикусила язык.

– Не стоит извиняться, – сказала я, – и ужин был очень вкусный, правда. Но… вернемся к вашей бабушке?

– К моей бабушке, – эхом повторил он.

– Если хотите, чтобы я написала роман, мне нужно все узнать.

– Все, – снова повторил он, и я не поняла, был ли это ответ или обещание.

– Мне нужно увидеть ее дневники, самой прочитать эту историю.

– А вы говорите по-французски? – проговорил он так резко, словно снова хотел сменить тему разговора, так что я закрыла ноутбук и тихонько вздохнула. – Она вела дневники на французском, поэтому я и спросил. Я сейчас перевожу их. Могу выслать уже готовое, но там еще не все. – Ну конечно, еще бы он не говорил по-французски. – Естественно, через несколько недель я вышлю вам весь перевод, и тогда вы сможете приступить к работе.

– Хорошо, – согласилась я, – давайте с этого и начнем. Конкретно что именно вы хотите, чтобы я написала?

– Ее историю. Ее нерассказанную, невероятную историю. – Эш замолчал на мгновение и – наконец-то! – сообщил нечто существенное: – Они познакомились с отцом в начале тридцатых, быстро влюбились и поженились, все очень просто. – Я кивнула – эти подробности я уже узнала из биографии. – После переезда в Калифорнию бабушка жила в тени первой жены деда и как раз описала свои переживания. Вот эта история и есть «Ребекка» – имя первой жены деда было Ребекка.

– Так, постойте. – Я пыталась осознать сказанное: хотя слова были простыми, они никак не складывались воедино. – То есть вы хотите сказать, что ваша бабушка описала в дневниках, по-французски, историю своей замужней жизни – и она полностью соответствует содержанию и атмосфере «Ребекки»?

– Да! – выпалил он. Эта тема со всей очевидностью волновала его куда больше дозировки шафрана, но почему тогда он так долго держал ее в себе?

– То есть она прожила сюжет «Ребекки» в реальности и описала каждый день в дневниках? Или она написала именно роман, основываясь на этих событиях?

– Это ее история, – очень уверенно заявил Эш.

– Но возможно ли, – мягко продолжила я, – что это был, так сказать, один из первых фанфиков по сюжету романа?

– Нет, – покачал головой Эш, – дневники датированы тысяча девятьсот тридцать четвертым годом и далее, а «Ребекку» впервые опубликовали в тридцать восьмом. Эмилия была первой, – поставил он твердую точку.

Они все первые – и Каролина Набукко, и Эвина Макдональд, и Шарлотта Бронте. Я снова услышала в голове слова Чарли: все сюжеты уже написаны. Но держала рот на замке и не мешала Эшу продолжать.

– Если кто-то и написал фанфик, так это была Дафна дю Морье. Бабушка Эмилия заслужила справедливости, я ей многим обязан. И она умерла такой молодой. – Его голос прервался, и он резко отвернулся лицом к океану. – Это нечестно, – тихо добавил он.

Внезапно, хотя Эш сидел напротив меня за столом, мне показалось, что он перенесся за сотни миль. Бабушка умерла, когда даже его отец был еще младенцем, Эш не знал ее, они даже не встречались. И я задумалась – а правда ли дело в бабушке? Возможно, это глубокое исследование, весь этот проект затеян ради того, чтобы он мог пережить собственное горе, потерю жены?

И впервые я почувствовала проблеск чего-то нового.

Понимания.

Как и жена Эша, моя мать также погибла в автокатастрофе – за исключением того, что она перед этим наглоталась таблеток и насмерть задавила подростка. Я в тот момент училась на последнем курсе колледжа, и – неважно, что впоследствии говорили отец или старшая сестра Сьюзан, – произошедшее не укладывалось у меня в голове. С тех пор я приезжала домой разве что на выходные и не могла отделаться от ощущения, что мама все еще живет там, в Коннектикуте, печет веганское печенье, занимается йогой и, будучи волонтером, читает книжки детям, которые лежат в больнице (по иронии случая авария произошла, когда она как раз ехала в больницу).

«Все маленькие огоньки» я написала именно о ней, о женщине, чью жизнь погубил викодин. Хотя нет – книга была обо мне, для меня. Я пыталась примириться с утратой, хотела придать ей смысл хотя бы в вымышленной реальности. Возможно, и «Бекки» была написана о моей матери, потому что к тому времени, как я приступила к книге, отец уже женился на Шоне, и, возможно, рассказчицей, призраком Бекки, выступала моя мать, так что к «Ребекке» текст не имел отношения. Но ведь в этом и состоит труд писателя – ты анализируешь собственную жизнь, отвечаешь на вопросы любым нужным или интересным тебе способом, поскольку выдуманные миры обладают и собственным языком, и собственными правилами, и собственной логикой. Они дают собственные ответы.

Но сидя напротив Эша и наблюдая, как в его лице все буквально переворачивается, стоит ему заговорить о дневниках Эмилии, я впервые поняла, почему этот проект так важен для него. Он хотел найти смысл там, где его не было. Чтобы та же трагедия, которую пережил он, обрела смысл в случае с другим человеком. И внезапно я поняла, почему именно я должна написать то, о чем он просит.

Вернувшись в отель, я заглянула в почту – Эш обещал до того, как ляжет спать, прислать мне часть переведенных дневников. Часы показывали десять вечера, я неудержимо зевала, понимая, что все еще живу по бостонскому времени, и гадала, когда же придет письмо.