Потом беру ручку и пишу на нем: «Ты воровка. Первая миссис де Винтер – это я. И я не дам тебе покоя».

– Ты правда не помнишь тот рассказ? – допытывался Ной, по-прежнему тяжело дыша в трубку, и оставалось только гадать – он крайне расстроен или в крайнем восторге от своего открытия.

Я покачала головой, позабыв, что он меня не видит.

– Я не помню, что сама писала для тех семинаров, где уж мне помнить чужие рассказы. – Более того, по окончании колледжа я попросту выбросила все свои сочинения, отзывы на них и даже доклад с последнего курса. После смерти матери я словно превратилась в другого человека и изменилась как писатель. «Все маленькие огоньки» написала эта новая Оливия, а не девушка из колледжа, которая писала для семинаров безжизненные и предельно бессмысленные, как решила я по прошествии времени, рассказы.

– Ну, я помню, что ее рассказ был ужасен, – сказал Ной. – На том семинаре ее просто растерли в труху.

– Разве ее одну? – горько рассмеялась я. Я не представляла, как Ной решился еще два года терпеть эти чудовищные семинары в аспирантуре и не двинулся рассудком. Иногда я задумывалась – может, отчасти я воспользовалась случаем переехать в Бостон вместе с Джеком в качестве уважительного самоотвода от ученой степени. Я обожала писательский труд больше всего на свете (по крайней мере, когда-то), но для меня сидеть в окружении двадцати других литераторов, обладающих разными мнениями и взглядами на жизнь, и слушать, как каждый на свой лад критикует мое идущее от самого сердца творчество, было настоящей пыткой. Меня охватывал паралич растерянности, и я уже не понимала, с чего взяла, что люблю сочинять разные истории. Глубоко в душе я осознавала, что еще два года подобных семинаров попросту отбили бы у меня всякую охоту снова взяться за перо, и я уж точно никогда бы не написала «Все маленькие огоньки».

– Анджела – или Анджелика, да – не ходила на другие наши курсы, – тем временем излагал Ной. – Полагаю, она выбрала семинары по писательскому мастерству в качестве факультатива. И как я уже сказал, талантом она не блистала. Или, что важнее в нашем случае, не принесла на семинары ничего запоминающегося. – Своей прямолинейностью Ной не хотел принизить ее работы, просто констатировал факт. – Но штука в том, что, когда вышла твоя книга, я вдруг вспомнил, что кто-то в колледже тоже писал вариацию на тему «Ребекки». И, честно говоря, я решил, что ты ею и вдохновилась.

Мне понадобилась пара секунд, чтобы осознать эти слова, и я напрягла память, стараясь раскопать в ней образ этой девушки. Анджела Питерс. Никудышная сочинительница, чей выбор нашего семинара стал фатальным, старший курс, рассказ по мотивам «Ребекки»…

Я подняла голову и уставилась на портрет Анджелики на стене напротив, пытаясь вызвать из прошлого образ юной девушки, студентки колледжа, пока еще не такой вопиюще роскошной.

Безуспешно. В моей памяти зиял огромный провал. Я не могла заставить себя выудить хотя бы одну реальную картинку с тех семинаров.

– Ной, я вообще ничего не помню, честное слово.

С минуту Ной молчал.

– Что ж, тебе тогда пришлось несладко. – Это мягко говоря. – Но, возможно, все воспоминания сохранились в подсознании.

– Погоди, ты хочешь сказать, что я бессознательно заимствовала сюжет у девушки из колледжа, которую даже не помню? Я тогда с трудом выполняла задания, чужие тексты не читала, не особо прислушивалась к критическим разборам и вообще редко на них появлялась. Я совершенно не помню ни эту Анджелу, ни ее рассказ.

Горячая волна гнева и обиды поднялась в груди, и голос зазвенел в попытке защититься.

– Я просто пытаюсь сложить по кусочкам происходящее. – Теперь защищался Ной. – Ливви, я ни в чем тебя не обвиняю.

– Да ладно! – огрызнулась я, хотя, уже произнося эти слова, понимала, что была несправедлива. Причина моего гнева крылась не в Ное. Но я ничего не могла с собой поделать.

– Хорошо, давай взглянем в лицо фактам, – предложил Ной, явно призвав на помощь самообладание. – Никто не владеет правом на сюжет, а она так ничего и не опубликовала. – Но я невольно вспомнила слова Эша о том, что даже если суд признал кого-то невиновным в плагиате, как он прописан в юридических терминах, это не значит, что обвиняемый не совершил чего-то сомнительного. Выходит, мне можно предъявить обвинение в преступлении, которого я не планировала, или в проступке, о котором даже представления не имела.

И внезапно меня как по голове ударило.

– Так вот почему Эш позвал меня в Малибу, да?

Ной вздохнул – видимо, от облегчения, что до меня наконец дошла важность того, что он пытался мне втолковать.

– Вот это-то меня и беспокоит – не то, что сделала ты, а то, на что может пойти он. – Ной замолчал на миг. – Ливви, тебе нужно оттуда убираться.

Но я не слышала, что он говорит, потому что в голове проносились все события прошлой недели. Эмилия, ее дневники, пятьдесят тысяч долларов – хоть что-то из этого существовало в реальности? Или это были части изощренного плана мести за то, что я написала «Бекки» и совершила преступление против покойной жены Эша? Я снова задумалась о слове «воровка» на титульном листе моего романа. Кто его написал? Эш? Анджелика? Идеальный ураган их общего гнева? О господи, я чуть не переспала с ним прошлой ночью…

Мне показалось, что меня сейчас стошнит. Руки у меня так затряслись, что я не могла удержать телефон около уха, положила его перед собой и нажала на громкую связь.

– Я прямо сейчас еду за тобой. – Ной, видимо, все это время что-то говорил, и теперь его голос звучал деликатно-настойчиво и как будто исходил, вдруг показалось мне, от бестелесного духа. – Кинь мне адрес, я выхожу из дома и еду к тебе.

– Нет, – отозвалась я голосом, дрожащим от гнева. – Я никуда не поеду.

– Ливви! – Интонации Ноя стали умоляющими. – Этот Эшервуд может выкинуть что угодно, тебе нельзя там оставаться.

– Если он хочет поиграть, – сердито фыркнула я, – то я готова. – Но в душе я была далеко не так уверена, как на словах. В конце концов, Эш оставался Эшервудом, а я – самой собой.

Что мне больше всего нравилось в характере Ребекки – ее способность всегда брать верх над Максимом, даже после собственной смерти. И именно поэтому я когда-то и задумалась о том, чтобы пересказать ее историю. Историю жизни именно этой женщины. Никто не заронил эту идею в мое подсознание – я написала «Бекки», потому что искренне любила героиню и хотела как можно лучше понять ее.

– Ливви, – снова мягко, умоляюще повторил Ной. – Ну пожалуйста.

Но что бы он ни сказал, я не собиралась изменять решения. Теперь, когда поняла, что на самом деле происходит вокруг, черта с два я собиралась уехать из Малибу, не обставив Эша в его собственной игре.

Всю ночь я спала урывками, бродя по смутным видениям об Анджелике: она превращалась из портрета в куклу, а потом в девушку, сидящую наискосок от меня в классной комнате, но ее лицо скрывали длинные каштановые волосы. Потом я вдруг снова оказалась в Брауновском университете вместе с Ноем, но Эш тоже там был – он стоял перед университетским общежитием и протягивал руку мне навстречу. Я протянула свою, но Эш схватил ее слишком крепко и дернул на себя, так что я полетела вниз по ступенькам. В итоге я проснулась еще на рассвете, вся мокрая от пота и с ощущением падения. Проверив телефон, я обнаружила, что, хотя на часах всего семь утра, мне уже пришло сообщение от Ноя. «Если ты не отпишешься мне хоть раз до 5 вечера, я вызываю полицию» – гласило оно.

«А это считается?» – отстучала я в ответ, добавив перевернутый смайлик, надеясь смягчить его тревогу. И сама же с трудом сглотнула комок в горле, нажав отправку.

«Напиши в полдень», – прилетело почти мгновенно.