Я попросила Ноя сходить со мной на пляж еще один, последний раз, прежде чем мы переедем обратно на восток. Я хотела вспомнить все события, которые вернули мне Ноя, вернули мне способность сочинять – и вернули мне саму себя. Хотела увидеть этот преследующий меня во снах пейзаж вживую.

Так что мы доехали до отеля, где я некогда останавливалась, припарковали машину и рука в руке пошли по пляжу вдоль кромки воды.

– Это он? – спросил Ной, указывая на дом Эша – то ли я так часто описывала его в рассказах, то ли так красочно описала в новом романе, черновик которого дала прочитать Ною, но он безошибочно опознал стеклянный особняк.

– Ага, он самый.

Дом стоял на месте и совершенно не изменился – нависающий, внушительный, внушающий страх.

– Такой холодный, – заметил Ной. – Слишком много стекла… Когда мы разбогатеем, можно не будем жить в таком, а?

Я рассмеялась, а потом снова взглянула вверх. Вживую дом оказался куда менее жутким, чем в моих снах. И Ной был прав – от него веяло холодом. Пустой, блестящий и несчастный дом – как и живущий в нем «самый сексуальный в мире мужчина».

Я смотрела на стеклянную стену и гадала, там ли Эш сейчас? Видит ли нас? Наблюдает ли за нами? Я почти могла представить, как он сбегает по ступенькам, ведущим с террасы на пляж, окликает меня, пытается обнять – или наоборот, толкает в сторону океана, пытаясь утопить.

Но вокруг царили тишина и покой. Эш и его дом следили за нами – или нет. Анджелика была жива – или нет. Бекс нашлась – или по-прежнему от нее не было вестей. Клара была моим союзником – или нет. И я вдруг поняла, что все эти «или» ничего для меня не значат. Я смогла оставить позади Эша и его россказни, когда моя жизнь и карьера лежали в руинах – и уж точно смогу теперь, когда все стремительно налаживалось.

– Пошли, – сказала я Ною.

– Ты уверена? – удивился он. – Мы же только что пришли.

– Еще как уверена, – кивнула я.

И я взяла его за руку и зашагала обратно, оставляя позади Эша и Малибу. Я больше не собиралась писать чужие сюжеты – у меня появился свой собственный длиной в целую жизнь.

Прошлой ночью мне приснилось, что я снова в Малибу. В этом сне я поджигала его дом и бежала в холодные воды океана, ища спасения. Меня затягивало в глубину, вода наполняла легкие и душила. И пока тонула, я надеялась, что он спасет меня, что прыгнет за мной, вытащит, скажет, что любит, что всегда любил только меня, меня одну.

– Клара, – скажет Эш, – всегда была только ты, только ты одна.

Он забудет Энджи, Оливию, эту мерзкую старлетку, с которой спит сейчас, и останусь только я. Буду нужна только я.

Но затем я вздрагиваю и просыпаюсь, в окно льется яркий утренний свет, от Малибу меня отделяют несколько сотен миль – я в своей постели в квартире в Редвуд-Сити. До воды далеко, Малибу мне приснился. И Эш тоже.

Иногда, проснувшись, больше всего я сожалею именно об этом – что не сожгла его дом на самом деле. Один раз я даже попыталась, но струсила и загасила пожар, прежде чем он вышел из-под контроля.

Последними словами, которые Энджи кинула мне в лицо перед тем, как разбиться, были обвинения в трусости. Мы стояли на берегу озера Малибу, и она спросила, что я испытываю к Эшу. Я конечно же все отрицала, и именно тогда она выплюнула это короткое, неотвязное слово: трусиха.

Но в моих снах все было наоборот, я действовала смело. И, наверное, именно поэтому даже сейчас мои сны наполнены дымом и огнем, а Эш пробивается сквозь них и бежит – ко мне.

Но, стряхнув эти видения, я напоминаю себе, что Эш живет как ни в чем не бывало в доме на побережье, обычной жизнью, с ничуть не пострадавшей репутацией. И уже давно позабыл меня – даже учитывая, что я сделала. Даже после того, как я написала книгу, которая вытащила его под свет прожекторов. А он мне даже не позвонил – чтобы поблагодарить, наорать или хотя бы спросить, как у меня дела. Или сказать, что снова меня хочет.

Любовь и ненависть – две стороны одной монеты, это мне открыла Энджи. Я потратила на нее столько лет – заботилась, помогала, желая оказаться на ее месте. Я, не Бекс. Если бы Оливия потрудилась копнуть поглубже, она бы узнала, что все, что я наговорила ей про Бекс, – сплошное вранье. Бекс переехала в Лондон много лет назад, и все мы прекрасно знали, где она находится. Поэтому все это время в Малибу не было никого, кроме меня и Энджи. Я хотела заполучить ее жизнь, ее мужа. У нее было все, а у меня – ничего.

Однажды Эш пришел ко мне, в тихий полдень, когда в доме остались мы одни. Но после этого он сделал вид, что ничего не случилось. Энжи продолжала спать в его постели – я иногда слышала их по ночам, когда подслушивала под дверью. Он по-прежнему хотел ее, снова и снова.

И разве справедливо, что она захотела обладать тем единственным, что принадлежало только мне, – писательским даром? Она решила, что после одного курса по писательскому мастерству в Брауновском университете в любой момент может сесть и сочинить роман. А я закончила университет Санта-Круза со степенью по английскому языку и все эти годы мечтала стать писательницей. Я и работать-то устроилась к Энджи в первую очередь потому, что так у меня оставалось достаточно времени для творчества.

Но Энджи не суждено было занять мое место – однажды она обнаружила, что кто-то использовал ее давнишнюю глупую идею и написал по ней книгу. И тогда она подняла лапки вверх и сдалась.

Но даже когда она умерла, Эш оттолкнул меня. Мне с Энджи не суждено было поменяться местами.

Разве только на страницах книги.

Этим утром я очнулась от привычных видений, затолкала мысли об Эше и Малибу подальше и, проверив почту, обнаружила письмо от литературного агента:

«Клара, срочные новости. Оливия Фицджеральд разослала по издательствам книгу по мотивам своей работы литературным рабом в Малибу. Нам есть о чем беспокоиться?»

Оливия Фицджеральд. Этот пожар мне тоже стоило запалить, но у меня не хватило храбрости подсыпать ей в кофе немного больше перкосета. Я остановилась на двух таблетках, потому что хотела досадить ей, а не убивать. Я никогда не была убийцей, отравительницей. Я приспосабливалась и пользовалась случаем – и что с того?

После смерти Энджи я прочитала ее рукопись и убедилась, что это полный отстой. Но мысль, что можно украсть и сделать из этого романа сенсацию, оказалась слишком соблазнительной. Я никак не ожидала, что Эш пригласит Оливию в Малибу, а потом еще сильнее усложнит ситуацию, задействовав Эмилию. Я в тот момент уже работала над «Женой» и знала, что это будет бомба, и не могла допустить, чтобы какой-то другой автор написал другой роман об Эшервудах. Я ни за что не позволила бы Оливии забрать то, что принадлежало мне по праву.

Как только Эш упомянул дневники Эмилии, я от них избавилась. Пусть они были полны чепухи вроде утомительных описаний погоды и рутинной жизни на озере Малибу, я знала, что, если выкраду их, Эш и Оливия никогда не узнают, что там написано, а если выкраду из библиотеки и уничтожу все материалы об Эмилии, проект Эша станет невыполним и Оливия вернется к себе домой. Мне нужно было заставить ее сдаться. Но она не сдалась, даже когда само существование Эмилии оказалось под вопросом.

И что мне оставалось, кроме как сблизиться с ней и использовать в своих целях? Я наблюдала за ней, отвезла ее к Роуз, слушала ее выкладки об Энджи и Эше – а потом вписала это все в свой роман. Она так зациклилась на смерти Энджи, что я изменила концовку «Жены», использовала псевдоним и оформила повествование в виде исповеди. И я оставила намек на то, что Энджи все еще жива и, возможно, сама написала эту книгу. В конце концов, ничто так не привлекает читателя, как интрига.

Энджи назвала меня трусихой, но какой я становилась храброй на выходящих из-под моих пальцев страницах! В реальной жизни подобной храбрости я бы никогда не набралась. И в своем романе грязь, обыденность и нелепицы – жизнь и смерть Энджи, прошлое Эша, размышления Оливии, слова Роуз, вымышленную историю Эмилии и капельку Дафны дю Морье – я превратила в сверкающий бриллиант. «Жена» мгновенно стала бестселлером.