Страницы рукописи лежали на кровати, как я их оставила. Я успела дочитать почти до конца и очень сильно сомневалась, что на оставшихся страницах найду подсказки к плану будущей книги. Но об этом, об Эмилии, Эше, Анджелике или Ребекке я подумаю завтра. Зевнув, я собрала листы обратно в стопку, легла и, включив телефон, осознала, что совершенно забыла о сообщении от Ноя. И вот, увидев три пропущенных звонка и еще три сообщения, лишь мгновение помедлила, прежде чем нажать кнопку вызова.

– Ливви, – отозвался он слегка перехваченным голосом, словно говорил на бегу, но я-то знала, что в колледже Ной ненавидел бег так же сильно, как и я, и ни о какой вечерней пробежке речи не шло. – Слава богу, я уже собирался вызывать спасателей.

– Прости. Мы ужинали, и тут случились небольшой пожар, суматоха.

– Черт, ты в порядке?

– В полном. – Не могла же я сказать, что на фоне прочих событий этого дня пожар казался бытовой мелочью. – Ну, немного поволновалась, – добавила я. – Но я поставила телефон на беззвучный режим и вот только что вернулась к себе и увидела твои звонки и сообщения. Что там у тебя?

Несколько секунд Ной молчал, и я слышала его тяжелое дыхание на другом конце линии.

– Я выяснил, почему она показалась мне знакомой, – наконец произнес он.

– Клара? Я же сказала, что она тут работает.

– Да нет же. Анджелика Эшервуд.

Я вспомнила слова Нейта об урагане, о том, как Анджелика превратилась в блестящую и несчастную леди Эшервуд. Ной знал и ее? Я подскочила на постели.

– Ого, рассказывай.

– После того, как ты ушла, я устроил прямо археологические раскопки и в одной из статей обнаружил ее девичью фамилию – Питерс – и упоминание, что она закончила Брауновский университет. – Ной замолчал, словно давал мне время осознать, но я не поняла, к чему он клонит.

– И-и-и… что с того?

– Мы тоже его закончили.

– Как и миллион других людей. – Я еще произносила эти слова, но уже вспомнила, что, читая о смерти Анджелики, отметила, что мы ровесницы. – Но по учебе мы с ней не пересекались.

– А вот и нет, – возразил Ной. – И пересекались мы оба. – Я слышала слова Ноя, но их подоплека до меня не доходила. – Естественно, тогда ее звали не Анджелика Эшервуд, и после того как я узнал ее девичью фамилию и то, что она училась в Брауновском университете, я раскопал свой выпускной альбом.

Выпускной альбом? Конечно, у меня от горя тогда временами мутилось в голове, но забыть, что у нас был выпускной альбом?..

Сейчас голова у меня тоже была не самая ясная, поэтому я повторила:

– Я все еще не понимаю.

– В общем, я листал альбом, пока не нашел ее. Мы с тобой знали ее не как Анджелику Эшервуд или Анджелику Питерс, а как Анджелу Питерс. Вспоминаешь?

Я покрутила это имя в голове, и оно правда показалось мне смутно знакомым. Возможно.

– Я не уверена, – сказала я.

– Весенний семестр на последнем курсе. Когда у… – Он умолк. Когда умерла твоя мама. Семестр, во время которого я жила как в тумане, а Ной заботливо помогал мне сдавать зачеты и проверочные работы. Я практически ничего не помнила из этого времени, кроме того, что Ной всегда был рядом и поддерживал меня – в том числе и в самом прямом смысле. Я благополучно отучилась – судя по тому, что не вылетела из колледжа, – в мае выпустилась, встретила Джека. Но как бы ни старалась, я могла выудить из памяти о том периоде только три типа воспоминаний: Ной, похороны матери и как мы с Джеком играем в теннис. – Она ходила вместе с нами на писательские семинары.

Я потерла виски, пытаясь вспомнить эти семинары и их участников, но в колледже мы постоянно посещали подобные занятия, и теперь, десять лет спустя, все они и вовсе слиплись у меня в голове в один комок.

– Не помню, – наконец покачала я головой. – Но если ты так говоришь…

– Ливви, – так тихо и серьезно произнес Ной, что я даже испугалась, – историю Ребекки написала эта девушка.

Я знаю ее.

Ее имя мне ничего не говорит. Лицо на фото с обложки ничем не примечательно, не западает в память. За исключением одной детали – глаза у нее разного цвета, один голубой, другой зеленый. Для писательского семинара в колледже она даже рассказ сочинила на эту тему, который так и назывался – «Гетерохромия». Не помню его содержания, но меня зацепили название и эти ее разноцветные глаза. Определенно мы тогда ходили на один и тот же семинар.

Для этих занятий я впервые написала рассказ-фантазию по любимому роману – «Ребекке», он назывался «Миссис де Винтер идет на бал» и описывал одну из сцен с точки зрения призрака Ребекки. Он наблюдает, как вторая миссис де Винтер пытается подражать предыдущей жене, вплоть до того, что облачается в точно такое же платье, а в финале призрак без усилий поднимает такой порыв ветра, что чуть не сбивает де Винтера с ног.

Все участники семинара возненавидели и мой рассказ, и меня саму – они-то все вместе четыре года изучали английский язык и литературу, а я училась на историка и выбрала писательские семинары в качестве факультатива. Отзывы на мой рассказ включали такие определения, как «карикатурный», «смехотворный» и «старомодный», а отзыв профессора, который вел семинар (и сам за последние десять лет ничего не опубликовал), я помнила дословно – в нем он самодовольно утверждал, что от моего рассказа несет «графоманией» и он «пройдет незамеченным для серьезного читателя».

Мне показалось, что я пережила нападение роя ос – так мне было больно, их яд проник глубоко под кожу, пульсировал в крови, и когда я вернулась к себе, то сложила листки с отзывами в раковину и подожгла. Чиркнула спичкой и спалила их все дотла.

Ах, если бы я так же легко могла выжечь эти отзывы из памяти! Я спрятала рассказ в коробку и много-много лет не могла заставить себя не только перечитать его, но просто вспоминать о нем. Эта коробка переехала со мной из Провиденса в Лос-Анджелес и поселилась в крошечном чулане в моей квартирке в Уэст-Валли, а потом в гардеробной моей спальни в Малибу. Я уже несколько лет была замужем, когда снова наткнулась на эту коробку и этот рассказ и внезапно осознала – я знаю все о Ребекке. Потому что Ребекка – это я. Да пошли бы все эти тупые студенты с того семинара – я сделаю то, что хотела сделать все это время, и напишу пересказ «Ребекки» с точки зрения ее призрака. Перескажу весь роман – только вместо Англии перенесу место действия в Малибу. Вплету в пересказ собственную историю. Солью воедино в своем воображении, в строках, моего мужа и Максима де Винтера.

И вдруг оказалось, что девушка с семинара воспользовалась моей идеей. Девушка с разноцветными глазами украла мою собственность. Взяла, написала и опубликовала мой роман в обход меня.

Я покупаю единственный нашедшийся в книжном экземпляр ее романа, и когда выхожу на улицу, мои глаза застилает пелена ярости. Трясущимися руками я швыряю книгу на заднее сиденье машины и завожу двигатель.

Я понимаю, что только терзаю себя понапрасну – книга издана, нельзя сделать вид, что ее нет. И что-то изменить – тоже. На бумаге запечатлены ее слова, не мои, и рассказывать мою историю теперь уже поздно. Нет смысла читать ее книгу и вникать в нее. Ненавидеть, впрочем, тоже. И однако же я понимаю, что это неизбежно – я прочитаю ее, и каждое прочитанное слово станет моим наваждением.

Я выезжаю с парковки, охваченная раскаленной добела слепящей яростью, и мчусь домой, даже не думая снижать скорость на крутых поворотах. Я не смогла остыть даже к тому моменту, как, миновав подъездную аллею, припарковалась у дома. Мои руки по-прежнему трясутся, когда я вынимаю книгу из машины и отношу на рабочий стол в кабинете.

Я пролистываю томик до смутно знакомого портрета совершенно неизвестного мне автора, но смотреть на него я не в силах и приклеиваю поверх листок для заметок.