Мы разбили лагерь подальше от берега, в глубине острова. Сторожить корабль оставили нескольких человек. Пиратское суденышко разрубили и затопили, предварительно забрав все ценное: веревки, корзины, весла, остатки оружия. Троянцы быстро построили шалаши, набрали дров, развели большой костер и рядом с ним положили на просушку несколько бревен от пиратского корабля. Сражение разыгралось на закате, в кровавом свете заходившего солнца, и теперь быстро стемнело. Вот-вот должны были показаться звезды.

Пустили по кругу флягу с вином, и мы все отпивали из нее. Обычно во время таких привалов путешественники, наверное, ведут неспешный, усталый разговор, вспоминая прожитый день, строя планы на будущий. Но в тот вечер все сидели молча, смотрели на огонь. И это молчание, нарушаемое только треском дров в костре, было для меня желанным. Я боялась услышать то, что действительно думают люди, разговорись они начистоту.

А все думали одно: «Елена приносит смерть». Всего лишь сутки, как я покинула отчий дом, и вот уже груды мертвых тел. Моя ли в том вина? Нет конечно. Но понятия вины и причины не совпадают. Если мед привлекает ос, значит, он является причиной их нашествия, хоть это и нельзя вменять ему в вину. Он по своей природе привлекает ос.

А если моя природа такова, что я привлекаю смерть? Сивилла сказала: «И множество греков погибнет…»

Были пираты греками или нет? Неизвестно. Может, и нет, лукавила я сама с собой. Но тот, который разговаривал с Энеем, походил на грека.

— Что пригорюнились, друзья? — нарушил молчание Эней, словно прочитав мои мысли. — Приободритесь. Говорят, если путешествие начинается плохо, то заканчивается хорошо. К тому же для нас все обернулось не так плохо, как для пиратов.

Он засмеялся, но смех его звучал бы более искренним, если бы его поддержали все остальные. Но этого не произошло.

— Дай сюда, — сказал один матрос соседу, взял у него флягу с вином, сделал несколько глотков и передал дальше.

Другой матрос поднял обломок пиратского корабля и подбросил в костер. Тот зашипел и задымился — обломок был пропитан водой.

— Гори! Гори, чтоб от тебя был хоть какой-то прок. — Матрос оглянулся и добавил: — Странно, обычно пираты все забирают, а тут оставили нам кое-что.

— Кстати, при них не было добычи, — подал голос третий матрос. — Видно, мы стали первыми, на кого они напали. Лучше бы последними: нам бы досталась их добыча.

Похоже, этот человек прав. Тот мальчик — он наверняка первый раз шел на дело. Смерть всегда ужасна, но вдвойне ужаснее, когда она уносит юношу. Я вздрогнула.

— Ты тоже прикончил парочку пиратов, — обратился Эней к Парису. — Впервые, как я понимаю? Тебе ведь не доводилось убивать до отъезда из Трои, верно?

«Зато много придется убивать после возвращения туда», — прошептал голос у меня в голове.

— Да, верно… Оказалось, убивать легко. Так не должно быть. — Парис смущенно опустил глаза.

— Кто сказал, что так не должно быть? — вмешался кто-то. — Убивать — проще простого. Вот почему на свете происходит столько убийств.

— Убивать легко того, кто хочет прикончить тебя! — В разговор включился капитан, он хрипло рассмеялся. — Однако вы мне перепачкали весь корабль! Нельзя ли убивать поаккуратнее?

Взрыв смеха.

— Будем надеяться, что надраенная палуба сохранит чистоту до конца путешествия, — ответил Эней. — Нам следует поторопиться в Трою.

— По пути нам будут встречаться острова, — сказал капитан. — Мы сможем бросать якорь и отдыхать на берегу. Но пока не достигнем Трои, мы не будем в безопасности.

Я подумала: сколько же времени плыть до Трои? Странно, до сих пор я об этом не задумывалась, а тут осознала, что при самых благоприятных условиях плавание продолжится много дней. Будут ли нас преследовать? Когда Менелай узнает о моем бегстве и отправится вдогонку? Сейчас он находится на Крите и пробудет там до окончания погребальных игр. Возможно, родители пошлют гонца на Крит, но когда он прибудет, Менелай уже и так начнет собираться в обратный путь. И тут я рассмеялась. Да ведь Менелай еще не доплыл до Крита! Мы покинули Спарту одновременно, а Крит гораздо дальше Киферы. Значит, пока мы в безопасности. И можем спокойно плыть в Трою, не опасаясь погони.

— Над чем ты смеешься? — Парис наклонился ко мне.

Я постеснялась признаться, что радуюсь тому, что можно не бояться мужа.

— Ни над чем, наверное, просто устала.

— Да, пошли в наш шатер.

Меня не пришлось уговаривать. Сидеть у костра я больше не хотела.

На этот раз шатер был более основательным: Парис натянул козлиные шкуры на подпорки из реек с пиратского корабля. Он оставил в крыше отверстие, чтобы мы могли дышать свежим ночным воздухом. На землю постелил толстые шерстяные одеяла, а поверх положил наши плащи. Сундук с сокровищами стоял у нас перед глазами.

— Не то чтобы я не доверяю своим людям, но все же… — Он улыбнулся и повел рукой вокруг: — Как тебе нравится наш дворец?

Я прижалась к нему.

— С каждым разом шатры тебе удаются все лучше. К приезду в Трою ты станешь лучшим строителем шатров на всем Эгейском море.

Это правда — Парис умен и изобретателен. Он любит учиться. И благодаря этому он станет выдающимся человеком, которому нет равных. Кто прекрасен — радует только наше зрение, кто ж велик — сам по себе кажется нам прекрасным. Так я думала, и мысли о юноше, который сейчас находится рядом, и мечты о великом муже, которым он станет в будущем, необычайно увлекали меня.

В шатре было холодно, но наши обнаженные тела дрожали не от холода, а от желания. Меня охватила страсть. Мне хотелось невозможного: и раствориться в нем, исчезнуть, и существовать вечно, чтобы вечно его ощущать. Сердце трепетало от скорби и наслаждения.

Парис опустился передо мной на колени. Он бережно расстегнул брошь на моем плече, и плащ из тончайшей шерсти упал к моим ногам, легкий, как вздох ребенка. Теперь мои плечи согревало только дыхание Париса, теплое, нежное. Оно было нежнее летнего ветерка, который пролетел над цветущим лугом.

Я откинула голову, и мои волосы хлынули на наше убогое ложе. Парис запустил в них руки, перебирал пряди, пропускал между пальцами.

— Твои волосы… Твоя красота… — шептал он.

Его голос звучал все тише и тише, я с трудом разбирала слова. Он положил меня на спину, шутливо закрыл мне лицо завесой из моих же волос.

— Вот теперь ты ничего не видишь…

В шатре было темно — а огонь мы не зажигали, чтобы избежать пожара, — поэтому я в любом случае ничего не видела. Волосы были теплыми от его рук, плотными, тяжелыми, и от них исходил аромат — мой собственный аромат, как я теперь поняла. Парис раздвинул завесу из волос и поцеловал меня в губы.

Мне нравились его губы. Изогнутые, как лук охотника, и гладкие, какие бывают только у юноши. У Менелая губы жесткие, неподатливые, и у меня мелькнула мысль: неужели губы Париса со временем станут такими же? Не может быть! Но пока они нежны и мягки и сулят лишь блаженство, и я никогда не устану их целовать.

Он опустил руки мне на плечи, а я свои завела ему за спину и гладила кожу, с бугорками мускулов под ней.

— Пастух должен быть сильным, — слышала я свой голос, будто со стороны. — Хорошо, что ты сначала вырос, а потом стал царевичем.

Он приобрел тело настоящего воина, занимаясь ежедневно мужским трудом. А этот труд потяжелее физкультурных упражнений царевича.

Я услышала легкий смех.

— Я всегда был царевичем. Просто не знал этого.

— Зато твои быки знали. — Я прижалась к нему теснее. — Потому и слушались тебя. И лесные звери знали.

— Иногда ты бываешь такой глупенькой, — пробормотал он, и мы покончили с шутками. Мы замолчали и слушались только голоса своей страсти.

Я сказала:

— Парис! Я принадлежу тебе. И все мои богатства тоже.

Я предалась ему всем существом, вобрав его в себя.

И раз за разом достигали мы вершин блаженства. И ризы черной ночи украсились пурпуром, и смарагдом, и радугой, что солнце лишь рождает или страсть. И мы откинулись на одеяла, когда испили до дна золотую чашу Киприды, ее чистейший безупречный нектар.