Я давно придумал для него приятельское прозвище Крам, не имея иного способа выразить ему свое расположение. При всем внешнем дружелюбии он был подобен скользкой и гладкой скале без выступов и трещин, которые позволяли бы добраться до вершины, до истинной сущности Томаса Кромвеля. Он жил в полном одиночестве, без жены (его первая супруга умерла, и он, похоже, не спешил снова связать себя узами брака), не заводил близких знакомств при дворе и тщательно скрывал свое прошлое. Странный человек. Я завидовал его самодостаточности.
В тот промозглый и безрадостный мартовский день, когда весь мир будто находился в спячке, я вызвал Крама на разговор.
— Парламент принял присягу, как и все главы лондонских гильдий, — сообщил я. — А когда наладится погода, мы отправим наших уполномоченных представителей по всем графствам.
— В Нортумберленде и пограничных графствах потеплеет только к июню, — заметил он. — Будем надеяться, что род Перси защитит ваших представителей и облегчит им задачу. Лорды Перси… как заноза в ладони вашей милости. Правда, на Генри можно положиться, но, говорят, он умирает.
Генри, девичья любовь Анны… Умирает? Он же еще молод, ровесник королевы.
— Натурой слабоват. — Крам, как обычно, ответил на мой невысказанный вопрос. — Север не пошел на пользу его хлипкому здоровью, причем не столько холодный климат, сколько суровые нравы. Такие, как Генри, расцветают лишь во дворцах, словно южные цветы в оранжерее.
«Но вы сделали это невозможным» — мог бы добавить он, но тактично промолчал.
— Вероятно, ему было бы лучше при французском дворе.
— Безусловно. Там любой воспрянет, да еще как! Что-то в таком духе, по-моему, говаривали о Цезаре — «муже всех жен, и жене всех мужей»[85]. Перси, очевидно, не удовлетворила супруга. Она покинула его и вернулась в отцовский дом. Несчастный. Одряхлел в молодости.
Мне надоел разговор об угасающем Перси и его недостатках.
— Значит, к августу присягу должны принять во всем королевстве, — вернулся я к исходной теме.
— Да. И в нашем распоряжении будут имена как верноподданных, так и инакомыслящих.
— Тогда нам пора решать, что мы будем делать с последними.
— Закон в данном случае предписывает смертную казнь.
Верно, закон не оставлял сомнений на сей счет. Но последние тринадцать лет в Англии никого не казнили, за исключением герцога Бекингема, задумавшего кровожадное предательское деяние. (Он намеревался тайно пронести на аудиенцию кинжал и заколоть меня.) Однако возможны ли подобные экзекуции за отказ подписать документ?
— И смертные приговоры придется привести в исполнение, иначе никто не поверит в силу нового закона, или все сочтут, что парламент не способен вдохнуть жизнь в им же изданные постановления, — уверенно заключил Крам и добавил: — Будем молиться о том, чтобы все подданные подписали присягу. Ради их же пользы и для нашего спокойствия.
Обязан ли я был предостеречь тех, кто помышлял об отказе, не понимая одного: время уступок и колебаний прошло, закон безжалостен. Если я не предупрежу сомневающихся, их гибель будет на моей совести.
Совесть? Нет, это отговорка, высокопарное оправдание. Подлинная причина заключалась в том, что… любовь к избранным людям обязывала меня позаботиться об их дальнейшей участи.
С Марией я уже все решил. С Екатериной вряд ли удастся поговорить, весной доехать к ней в Кембриджшир из Лондона невозможно. Но можно написать и сообщить ей о вероятной опасности.
Мор. Томас Мор не вылезал из Челси с тех пор, как сложил с себя полномочия лорд-канцлера. Строчил там свои бессмертные сочинения. Епископы Дарема, Бата и Уинчестера переправили ему мои двадцать фунтов, предлагая купить приличное платье и посетить вместе с ними коронацию Анны в Лондоне. Он отклонил предложение, написав дерзкую притчу о потере невинности. Сущность его отказа выражалась в следующем послании:
Ваше предложение навеяло мне воспоминание об одном императоре, издавшем закон о смертной казни за известное преступление для всех, за исключением девственных особ. Каким же уважением пользовалась девственность! И вот случилось так, что первой преступницей стала именно невинная девица. Император пребывал в немалом смущении, ибо нельзя было исполнить приговор. Данный случай со всей серьезностью долго обсуждался на заседании совета, и вдруг встал один из советников — простой добрый парень — и сказал: «Почему, господа, вы подняли большой шум из-за столь мелкого дельца? Давайте сначала лишим ее девственности, а уж потом казним».
Разбирая дело о былом супружеском союзе, ваши преосвященства сохранили чистоту и невинность, однако, милорды, дабы уберечь ее впредь, вам надо быть крайне осторожными. Ибо может так случиться, что вы сначала почтите своим присутствием коронацию, потом начнете проповедовать в ее пользу и в итоге, потеряв невинность, напишете трактаты в защиту оной; а уж если власть лишит вас невинности, то она сможет и погубить вас. Итак, ваши преосвященства, я бессилен перед тем, что угрожает мне смертью. Но Господь, будучи моим праведным Владыкой, поможет мне сохранить невинность.
Я тщетно пытался отыскать Мора на коронационном пиршестве — не как легендарный император, выманивший намеченную жертву, а как человек, опечаленный отсутствием близкого друга. Он не явился. Теперь же подобная бравада и незнание последствий вполне могут привести бывшего канцлера к небрежному отказу от присяги.
Придется съездить к нему. Я не видел иного выхода.
LIX
Как король и суверен, я мог приказать ему явиться в любое удобное мне время. Достаточно одного моего слова, и его тихая жизнь в уютном доме была бы разрушена. Но мне не хотелось так поступать. Я желал побеседовать с ним в дружеской обстановке. Поэтому я посоветовался с моими астрономами и астрологами и выяснил, что через четыре недели ожидается лунное затмение. Небесное явление мы изучим вместе, не отвлекаясь на земные подтексты. О них можно поговорить позже.
Я отправил Мору письмо, напрашиваясь в Челси для совместного наблюдения лунного затмения. «Ибо никто нынче при дворе не разделяет моего увлечения, — искренне (как мне казалось) написал я, — и мне некого пригласить для испытаний новых зрительных приборов, чьи возможности наверняка удивят вас. Я покажу их вам. Также я привезу из Гринвича старую астролябию». Помнит ли он ее?
Я смирил гордость, но не пожалел об этом. Мне оставалось лишь молиться о том, чтобы Мор понял грозящую ему опасность и откликнулся на предложенную мной помощь.
Разумеется, он ответил, что польщен возможностью наблюдать вместе со мной скорое затмение. Его вычисления (то есть он давно все вычислил, но ему в голову не пришло бы позвать меня) показали, что затмение начнется вечером, после одиннадцати часов, а закончится после часа ночи. Он будет счастлив, если я окажу ему честь, приехав пораньше к ужину и вечернему богослужению, и заночую в его доме.
* * *
Холодным днем в конце апреля я отправился к Мору. Благодаря усилиям гребцов королевский баркас быстро поднялся по Темзе до Челси. Медные почки прибрежных ив еще только набухали, но некоторые смелые деревца начали разворачивать юные листочки. Издали казалось, что их окутала дымка цвета патины. Берега покрылись пронзительно-яркой травой. Первыми после зимней спячки всегда просыпаются травы, и их зелень режет глаз.
Мы преодолели речную излучину, и вдали показался едва выступавший из воды причал. Никто не поддерживал его в надлежащем порядке, не говоря уж о том, чтобы заняться перестройкой для удобной швартовки крупных судов. Давно нуждавшиеся в замене доски покоробились и прогнулись, и вся конструкция сильно раскачивалась под моей тяжестью.
На берегу у ворот, привалившись к калитке, меня ждал Мор. Как он изменился! Стал серым и невзрачным, будто городской воробей. Похоже, жизнь потрепала его не меньше, чем время подгнившие доски пристани.
