Да, Рим поистине прекрасен. Каждый раз, когда он расстилался передо мной и я видел его весь, до самых окраин, накатывала гордость, и мне хотелось обнять весь город. Я его служитель, его защитник. Что я могу ему дать? Величие. Но какого рода величие? Мать вручила мне Рим, вот только я постепенно осознал, что сделала она это условно и, более того, временно. Мать в любой момент могла отнять у меня свой дар.

Что делает империю великой? Наши прошлые правители знали ответ, как знали его вавилоняне, ассирийцы и египтяне. Территории. Завоевания. Но этот этап мы прошли, теперь надо было построить нечто новое – то, чего мир до нас не видел.

Но как думать о высоком, когда нужно решить вопрос с магистратом и усыновлением, а пальцы немеют от холода? Надо поскорее со всем этим разобраться и идти спать.

Я придвинул масляную лампу поближе к бумагам и откинулся на спинку стула. Потом медленно, очень медленно ко мне начало подкрадываться ощущение, что в комнате есть кто-то еще. Я напрягся, встал и вытащил кинжал, который теперь постоянно носил при себе.

В комнате было тихо. Я ничего не видел – все углы заполнила непроницаемая темнота. Да, я был под охраной, но стражники стояли в коридоре, достаточно далеко от дверей в мою комнату.

Дверь. Дверь была заперта. Тогда как кто-то мог оказаться в комнате? Балкон? Я медленно повернулся, пытаясь различить в темноте хоть намек на движение, услышать самый слабый, похожий на человеческое дыхание звук. Да, это исходило из дальнего, скрытого за шторами угла. Я взял кинжал на изготовку и подбежал к этому углу комнаты. И тут шторы с шорохом раздвинулись, и из-за них появился кто-то невысокий.

– Прошу, тише! – шепотом попросил женский голос. – Нас не должны услышать!

Женщина вышла на освещенный тусклыми масляными лампами участок комнаты, и я ее узнал.

– Акте? – прошептал я.

– Да, это я.

Она обняла меня и уткнулась лицом мне в грудь – я выронил кинжал.

– Я этого не вынесу. Не вынесу. Я должна тебя предупредить.

– О чем предупредить? – Я мягко высвободился из ее объятий. – И как ты вообще здесь оказалась?

– Я во дворце уже много лет, – сказала она. – А перед тем как переселиться к Октавии, долго жила в императорских покоях Клавдия, так что знаю все тайные проходы во дворце.

Мы переместились из тени ближе к масляным лампам.

– А теперь скажи, о чем ты хочешь меня предупредить? – спросил я.

Акте сделала глубокий вдох. О Зевс, она была так красива в этом мягком свете.

– Скажу и предам своих друзей… Ведь они – мои друзья, а я – не какая-то прислуга, а член этой семьи. Но я слышала слишком много, и мне страшно и мерзко от того, что услышала.

– И что же это?

Ну расскажи же, я готов ко всему.

– Они задумали убить тебя. На следующей неделе, за ужином накануне совершеннолетия Британника.

– О ком ты? Кто «они»? – спросил я, а сам думал: «Только не моя мать, только не моя жена».

– Британник, Октавия, Агриппина. По их плану ты должен умереть в этот вечер. На следующий день Британник станет совершеннолетним, твоя мать отведет его к преторианцам как законного наследника, и они признают его императором.

– А со мной что будет?

Я задал этот вопрос так спокойно, будто он не будил во мне ничего, кроме самого примитивного любопытства.

– Тебя в ту же ночь спешно кремируют. Они… они уже свезли дрова. Сложат их за высоким забором, так что никто раньше времени его не увидит.

Кремируют. Уже возводят погребальный костер!

– Они смеялись, когда говорили… о тебе. Это омерзительно, они все – воплощенное зло. Особенно Британник. Я слышала, как он сказал, что хочет, чтобы тебе отрубили голову и принесли ему.

А что Октавия, моя супруга? Я думал, что нравлюсь ей или что она как минимум испытывает ко мне уважение.

– Октавия поначалу отмалчивалась и вроде как не хотела принимать в этом участия, – сказала Акте, отвечая на мой невысказанный вопрос. – Но под конец всепроникающая лесть твоей матери и обиды брата – он ведь чувствует себя обманутым – возымели действие.

– Ясно. – Мне стоило немалых усилий произнести это единственное слово.

Октавия уязвима, Агриппина имеет над ней власть. Легко понять – всю жизнь живешь под контролем, а потом вдруг впереди забрезжил свет. Октавия всегда была пешкой в чужой игре.

– Но почему ты решила прийти ко мне? Ведь ты легко могла выждать в стороне и посмотреть, чем все закончится. Твоя судьба связана с ними.

– Я вытянула свой жребий, – сказала Акте. – Теперь моя судьба связана с тобой.

– И почему же?

Она улыбнулась – робко и как-то нервно:

– Потому что я этого хочу. Потому что я тобой восхищаюсь… И потому что я тебя хочу.

Вот так, быстро, без прелюдий, мы превратились в любовников.

– Ты… – Я прижал ее к себе и зашептал: – Я хотел тебя с того самого дня, когда увидел рядом с мозаикой. Но тогда меня пленила твоя красота, а теперь – твоя смелость, а смелость – редкий дар, он ценится гораздо выше красоты.

Мы удалились в смежную с моим кабинетом комнату, где была кровать; ее освещали несколько небольших масляных ламп. Там стояла всего одна жаровня и наверняка было холодно, но я уже этого не замечал. Тепло ее тела, нарастающий внутри нас жар не подпускали к нам холод. Акте была всем, что я хотел заключить в свои объятия. Ее великолепные распущенные волосы струились у меня между пальцами. Я утопал в них, утопал между ее грудей с ароматом кипарисов. Запах был слабый, но я все равно его чувствовал. Со всех сторон нам грозила опасность, которая только разжигала желание овладеть друг другом.

Первое соитие было жарким и неистовым. Потом мы лежали рядом. Она опустила голову мне на плечо и гладила мои плечи нежными пальцами.

– Я узнала тебя сразу, как только в первый раз увидела во дворце, – сказала Акте. – Видела, как ты рос и превращался в мужчину. Я знала тебя, но ты ничего не знал обо мне.

– А ты приходила ко мне в мечтах и во снах. Просто тогда я не мог тебя разглядеть, не видел твоего лица. А теперь вижу и знаю: женщина из моих снов и та, которая рядом со мной, – это ты.

Мы прижались друг к другу. Ни я, ни она не хотели задавать вопросы вроде: «Теперь ты моя?», «Теперь ты мой?» или «Это все на одну ночь? Только из-за того, что нас могут убить?».

После мы занимались любовью без спешки и дарили друг другу удовольствие. Уголь в жаровнях погас, холод щупальцами расползался по комнате, но мы не обращали на него внимания. Эти мгновения, сравнимые с вечностью, были священны. Нам ничто не угрожало.

Когда Акте разбудила меня, поглаживая по плечу, масло в лампах уже выгорело, а по горизонту на востоке начал растекаться блеклый утренний свет.

– Я ухожу, – сказала она. – Меня не должны здесь увидеть. – Не успел я ничего возразить, как она встала с кровати и, склонившись надо мной, добавила: – И никто не должен узнать.

Мысли путались, я был как в тумане, но все же задал важный для меня вопрос:

– О сегодняшней ночи? Или о той, которая мне предстоит?

– И о той, и о другой.

Акте с нежностью поцеловала меня в щеку и ушла. Растворилась в первых лучах солнца.

Все еще спали, и в свою комнату я вернулась незамеченной. Октавия любила поспать допоздна, и Британник был той же породы. О боги, я это сделала. Я его спасла. Да, именно спасла, потому что не сомневалась: он примет меры, чтобы себя обезопасить. Не знаю, чем это могло закончиться для других, но я за это не отвечала.

Я быстро разделась и легла в постель, в которой для других и провела всю эту ночь. Укрылась простыней, и сразу по телу прокатилась теплая волна, зарделись щеки.

В первый раз он любил меня яростно и даже неистово. Во второй стало понятно, что он, хоть и юн, успел постичь тонкости любовной науки. А в третий… Это было удовлетворение острого и даже в чем-то болезненного вожделения.

Я улыбнулась. Я могла наблюдать, как он растет. Я видела его лишь мельком, но и этого было достаточно, чтобы понять – со временем он превратится в мужчину, с которым будут считаться. В первый раз я увидела Нерона во дворце, когда праздновали бракосочетание его матери с Клавдием. Ему было одиннадцать, а мне семнадцать. Я с ним заговорила, но он вряд ли это запомнил. Думаю, юное лицо, его свежая, словно светящаяся, кожа тогда были самой привлекательной его чертой. Впрочем, он и поныне не утратил этих качеств.