– Мадам, – настаивал Бил. – Если бы вы признались королеве…

– Когда будет исполнен приговор? – спросила Мария.

– Это находится в ведении ее величества, – ответил Бил.

– Казнь будет публичной? – спросила она.

– Да.

– Вы не казните меня тайно и не лишите публичной смерти? – обратилась она к Паулету.

– Мадам! – Он сорвался на крик. – Я человек чести и джентльмен и никогда не обесчещу себя такой варварской жестокостью!

– Я благодарна вам за это, – сказала Мария.

После ухода делегации Паулет снова вошел в комнату и быстро направился в ее спальню со свертком под мышкой. Она встала и последовала за ним, но у нее ушло некоторое время на то, чтобы подняться по лестнице. Когда она наконец вошла в свою комнату, кровь похолодела у нее в жилах.

Паулет накрывал ее постель черным покрывалом.

– Что вы делаете? – спросила она.

– Это знак того, что вы уже умерли перед законом. Это ваш погребальный покров. Остальная часть комнаты тоже будет задрапирована в черное. – Он начал деловито прикреплять черную ткань.

– Значит, моя постель будет моим катафалком, – сказала она. – И здесь я буду покоиться?

– Как и раньше, – ответил он. – И думать о последнем месте вашего назначения.

Паулет слез с табурета и изучил свою работу.

– Я заберу ваш бильярдный стол, – сказал он. – Сейчас не время для праздных развлечений.

– Я не пользовалась им с тех пор, как его доставили сюда. У меня были другие дела. Пожалуйста, унесите его и освободите немного места.

Он презрительно фыркнул и ушел.

Позже в тот же вечер Мария собрала слуг, чтобы сделать объявление. Она надеялась, что никто не расплачется и не выйдет из себя от гнева; тогда будет еще тяжелее.

– Друзья мои, сегодня мне объявили приговор, – сказала она. – Все мы знаем, что там сказано. Паулет любезно украсил мою комнату, чтобы я чувствовала, что отныне нахожусь в долине смертной тени.

– Когда это случится? – спросила Джейн Кеннеди. Ее глаза блестели от слез, но голос не дрожал. Мария была благодарна ей за это.

– Не знаю. Поэтому я должна уже сейчас подготовиться к этому. Мне понадобится бумага для описи остатков моей собственности. Потом я должна написать прощальные письма и составить завещание.

Элизабет Керл невольно вскрикнула, а Уилл Дуглас застонал.

– Я действительно рада, потому что это положит конец моим бедствиям, – настаивала она. – Если вы любите меня, то будете радоваться вместе со мной. Этот плен наконец закончится, а когда я освобожусь, вы тоже будете свободны. Только помогите мне уйти из этого мира легко и с достоинством. Это все, о чем я прошу. Помогите мне снять покров горестей и облачиться в небесные одежды.

У Марии ныли пальцы. Ревматизм особенно сильно повредил ее рабочую руку, и ей приходилось часто останавливаться. Но она составила необходимые письма: одно архиепископу Битону, ее послу в Париже, другое – испанскому послу Мендосе, изгнанному из Англии после заговора Трокмортона и теперь находившемуся в Париже. Еще одно письмо папе римскому, ее духовному отцу. И Генриху Гизу, который теперь стал главой рода Гизов.

В письме Гизу она позволила себе размышление о предстоящей казни.

«…Ныне же, по несправедливому приговору, меня собираются предать такой смерти, какой не знал ни один член нашей семьи, тем более моего звания. Однако я благодарю Господа за это, будучи бесполезной для мира и для Его церкви в моем нынешнем состоянии. И хотя палач еще никогда не ведал нашей крови, не стыдитесь этого, друг мой».

Оставалось еще составить завещание и самое трудное письмо из всех – обязательное прощальное послание Елизавете.

Хотя Мария весь день находилась в странном радостно-возбужденном состоянии, теперь оно схлынуло, и она испытывала лишь усталость.

«Есть ли у меня силы продолжать? – спросила она себя. – Я должна; возможно, у меня не будет времени заняться этим позднее. А это нужно сделать».

Завещание представляло собой лишь перечень финансовых распоряжений, попытку обеспечить слуг и пожелание быть похороненной во Франции, вместе с матерью. Мария пыталась вспомнить все небольшие суммы и авуары, но ни в чем не могла быть уверена без своих счетных книг. Тем не менее она надеялась, что король Испании, король Франции или герцог Гиз проявят милосердие и оплатят небольшие посмертные пожелания.

Теперь письмо королеве Елизавете. Мария закрыла глаза и помолилась о том, чтобы нужные слова пришли к ней. Потом она медленно начала писать. Первые слова были обычными формальностями, но затем она перешла к сути дела.

«Теперь, будучи извещенной о приговоре, вынесенном на последней сессии вашего парламента, и оглашенном передо мною лордом Билом, чтобы я смогла подготовиться к окончанию моего долгого и утомительного паломничества, я попросила их передать вам мою благодарность за столь благоразумное уведомление, а также обратиться к вам с просьбой позаботиться о некоторых вещах ради облегчения моей совести.

Я ни виню ни одного человека, но искренне прощаю всех и каждого. Равным образом я желаю, чтобы все остальные, и прежде всего Бог, простили меня. А поскольку я знаю, что ваше сердце превыше любого другого может быть затронуто честью или бесчестием вашей собственной крови, и будучи королевой и дочерью короля, я прошу вас, мадам, ради Иисуса Христа, чтобы после того, как мои враги удовлетворят жажду моей невинной крови, вы разрешили моим бедным безутешным слугам забрать мой труп, который должен быть похоронен на освященной земле вместе с моими французскими предками, и особенно с моей матерью, покойной королевой, ибо в Шотландии останки моих царственных предков подверглись поруганию, а церкви были разрушены и осквернены.

Поскольку я умру в вашей стране, мне не дадут места рядом с вашими предками, которые также являются моими предками, а для людей моей веры очень важно быть захороненными в освященной земле. Надеюсь, вы не откажете в этой последней просьбе, с которой я обращаюсь к вам, и позволите хотя бы свободно выбрать усыпальницу для этого тела после того, как душа расстанется с ним, ибо, будучи одним целым, они никогда не были вольны жить в мире и покое.

Страшась тайного самоуправства тех людей, в чьи руки вы предали меня, умоляю вас предупредить их намерения скрытно избавиться от меня без вашего ведома, не из-за боли, которую я готова претерпеть, но из-за клеветнических измышлений и слухов, которые они могут распространить после моей смерти. Поэтому я желаю, чтобы мои слуги были свидетелями моей кончины, моей веры в Спасителя и покорности Его церкви. Прошу об этом во имя Иисуса Христа и из уважения к нашему родству, ради короля Генриха VII, нашего общего прадеда, ради нашего общего достоинства и пола, к которому мы обе принадлежим».

Ее рука дрожала. Ей было ненавистно думать о том, как Елизавета держит письмо и читает его. В то же время она знала, что будет безутешна, если Елизавета никогда не увидит его. Она продолжила писать:

«Молю Господа милосердного и справедливого просветить вас в Святом Духе и оказать мне милость, чтобы я могла умереть в любви и смирении, как собираюсь сделать, простив мою смерть всем, кто послужил ее причиной или содействовал в этом; это будет моей последней молитвой.

Не обвиняйте меня в самонадеянности, если, покидая этот мир и готовясь к лучшему из миров, я напомню вам, что однажды вы тоже будете держать ответ за свои дела, как и все те, кто предшествовал вам, и что моя кровь и несчастья моей страны не останутся забытыми, по каковой причине с самых ранних проблесков нашего земного разумения мы должны предрасполагать дух к вещам вечным, по сравнению с вещами преходящими.

Ваша сестра и родственница, несправедливо заключенная,